Александр Вустин:
Любая прожитая жизнь есть законченное произведение

Наша получасовая беседа с Александром Вустиным состоялась 12 августа 2019 года на корабле по дороге из местечка Русендал в аэропорт Бергена. Фестиваль в Русендале, художественным руководителем которого является всемирно известный норвежский пианист Лейф Уве Андснес, был посвящен музыке и личности Шостаковича, его предшественников, современников и последователей. На фестивале в исполнении лучших музыкантов Европы прозвучали опусы Александра Вустина (АВ): «Письмо Зайцева» (1990), «Три торопецкие песни» (1972), «Приношение» (2005), Lamento (1974), «Посвящение» (2013). Тогда под монотонный шум двигателя и убаюкивающее качание на воде композитор рассуждал о смысле музыкальной эстетики и философии Шостаковича и его влиянии на свое творчество. Мы публикуем одно из последних его интервью, подготовленное Владимиром Дудиным (ВД).

ВД Норвежцам повезло услышать не только много музыки Шостаковича, но и познакомиться с сочинениями ныне живущего композитора из России.

АВ Программа фестиваля в целом была составлена очень умно, как единое художественное произведение. Были исполнены лучшие квартеты Шостаковича. Пятый квартет я слушал очень давно, и тогда он стал моим любимым из его камерной музыки, а теперь я удивился, насколько феноменально это произведение по неумолимому чувству формы. У Шостаковича оно – бетховенское. А форма неотделима от содержания. Я получил в свое время «тройку» по марксистско-­ленинской эстетике в консерватории за такой ответ после того, как благополучно справился с билетом. Экзаменатор, потирая руки, спросил меня о содержательности в музыке. Я ему ответил, что форма музыки и есть ее содержание. Если это не понимать, значит, не понимать и самой сущности музыки. Она может быть прохладной, горячей, программной, но если в ней нет кристаллической формы, там говорить о ­какой-либо содержательности нельзя.

ВД Что значит для вас Шостакович?

АВ Очень долго он был маяком, всю мою юность. Период с 1936 до 1953 года – от его Четвертой до Десятой симфонии – представляется мне грандиозным. Чуть меньше нравится его раннее творчество, хотя люблю оперу «Нос». После 1953 года, при том же мастерстве и безукоризненном владении всеми ресурсами композиторскими, у него, как мне кажется, был период если не растерянности, то депрессии, продолжавшийся лет десять. Меньше всего это чувствуется в квартетах, может быть, за исключением Восьмого, который тоже видится проявлением депрессии. Это длилось до последних лет, когда была написана Соната для скрипки, одно из первых его сочинений, где он осторожно прикоснулся к серийности, и величайшая Альтовая соната. Музыка была, может быть, единственным утешителем Шостаковича. Он, несомненно, повлиял на мое творчество, особенно в первые консерваторские годы. Его влияние можно услышать в моих Пяти пьесах для виолончели и фортепиано и в юношеском Квартете. Не то чтобы я копировал стиль, все было очень непроизвольно.

ВД Для вас эта фестивальная неделя в Русендале принесла ­какое-то обновленное знание о Шостаковиче?

АВ Не знаю, как часто исполняют музыку Шостаковича в Норвегии, но, судя по лицам на фестивале, я понял, что многие открывали для себя это имя, и было приятно осознавать, насколько русская музыка –великое явление. Очень сложную музыку там слушали с большим уважением и интересом. Прежде всего это относится к Пятому квартету, на мой взгляд, едва ли не самому лучшему. Здесь для меня ориентирами являются слова Блока о том, что музыка – зеркало революции. Что он под этим имел в виду? Я понимаю так: и жизнь человеческая, и природа, и история человеческая – музыкальны, и, если так можно выразиться, являются как бы единым произведением. Когда Блок говорил: «Слушайте музыку – зеркало революции», он имел в виду именно это. Ругать его из-за поэмы «Двенадцать» могли только люди, погрязшие в политике, не понимающие смысла этой высочайшей вещи. Поэт – преемник, и преемник своеобразный, он слышит такую музыку. Он физически ощущал гул в воздухе. У Блока есть записка 1920 года, кажется, о том, что он не отказывается от этого сочинения. Сейчас существует очень много расхожих легенд, но он был настолько прямым и искренним человеком, что не мог думать одно, а говорить другое. Он воспринимал музыку истории, творящуюся у него на глазах, которую слышал. Это есть и у Шостаковича. В Пятом квартете – музыка сопротивления, величия, античного величия. Камерный Шостакович симфоничен. А в Седьмой симфонии, которую считают чуть ли не блокадной, какие средние части – настоящие погружения, не соответствующие суждению об этой симфонии как о плакате. Но для широкого слушателя в России только Седьмая ассоциируется с Шостаковичем. Меньше люблю оперу «Леди Макбет Мценского уезда», но после того, как посмотрел по телевидению изумительную постановку этой оперы в Большом театре, мнение мое переменилось.

Мы до сих пор в плену советских стереотипов. Понятно, что чем больше автор встречает понимание, тем он счастливее. Но Шостакович не был бы так велик, если бы был исключительно социальным. Конечно, не могу говорить за широкого слушателя, потому что так дойдем до поп-культуры. Обычно за темой нашествия видят зрительный ряд – отчасти от ложного представления о музыке, которая должна рисовать картины. По Стравинскому, музыка – это не выразительное искусство, она не объект, форма музыки и есть ее содержание, а эта форма – форма мира, истории. Сама история музыкальна. Поэтому когда совпадают исторические моменты, мы невольно удивляемся соответствию. Очень трудно говорить о музыке именно потому, что она говорит собственным языком. Как Лев Толстой спрашивал в «Крейцеровой сонате»: «Что она говорит»? И этот вопрос остается для него открытым. То есть это для него мир не параллельный, постоянно с нами существующий, но говорящий с нами о запредельном. Музыка – гораздо более глубокое явление, чем то, что мы приписываем ей в виде «содержания». Вместе с тем правильно говорят о Шостаковиче, что музыка его лучше любых книг передает суть эпохи. Но учитывая музыкальность истории, она одновременно передает и музыкальную суть человеческой жизни. Любая прожитая жизнь и есть некое законченное произведение, жизнь одного человека и человечества в целом.

ВД Часто ли вам доводилось выезжать за рубеж на премьеры своих сочинений?

АВ Обычно я ездил на премьеру одного сочинения, а здесь, в Норвегии было исполнено сразу несколько моих опусов. В 1997 году в Амстердаме я посетил премьеру Фантазии для скрипки с оркестром в исполнении Гидона Кремера в Консертгебау, это было незабываемо. А потом из Амстердама с Кремером мы отправились в Гштад, где исполнили «Танго», которое я сочинил по просьбе Гидона. Я не очень умею писать жанровую музыку, но эту написал, и она получилась совсем не танцевальной. В Гштаде тоже, как и в Русендале, красота незабываемая – альпийские луга, тучные коровы. А здесь мне понравились овцы. В Вене был в 2005 году по случаю премьеры Offering, там же исполнялась Пятнадцатая симфония Шостаковича в камерном переложении. Тогда, кстати, было проще в получении визы, а сегодня все усложнилось еще и с этим электронным получением. Еще выезжал в Израиль в 2015 году.

ВД Для фестиваля в Русендале вы сами выбирали сочинения?

АВ Лейф Уве попросил меня прислать записи камерных сочинений. Из того, что я прислал, он выбрал эту программу. Я очень тронут, что это произошло не без участия Владимира Юровского. Нахожусь под сильнейшим впечатлением от исполнения своих сочинений. Лейф не только потрясающий музыкант, но и удивительно обаятельный и светлый человек. Я счастлив, что попал в такой круг.

ВД В России вас не очень часто исполняют?

АВ Не могу сказать, что меня не исполняют. Я благодарен Союзу композиторов Москвы, который позволяет сохранять наше братство. Это очень ценно. При всех творческих различиях мы – братья, слушаем друг друга, у нас есть возможность проверить себя. Есть ансамбли, которые регулярно исполняют мою музыку: например, созданный еще Эдисоном Денисовым АСМ-2 – ныне МАСМ, потом появилась«Студия новой музыки» – у меня с этими музыкантами связь. Борис Филановский рассказывал, что в Петербурге у него был замечательный ансамбль, спонсировавшийся Pro arte. Виктор Екимовский часто путешествует по России и говорит, что в регионах появляются современные ансамбли.

ВД Вы пишете музыку по заказу?

АВ Я всегда писал по велению души. По заказу начал писать поздно – после сорока лет. Для меня это был болезненный момент, потому что не каждый заказ могу исполнить, не могу переступать через ­какие-то свои принципы. В 1987-м был заказ на фильм, потом после перерыва в 1990-е годы пошли зарубежные предложения. Поступали заказы и от нашего Минкульта. Большую роль сыграло основание АСМ и инициатива Эдисона Денисова, осуществившего колоссальную поддержку композиторов, пишущих сложную музыку.

Все 1990-е годы я большей частью писал по заказу. Сейчас сочиняю меньше, что связано еще и с моими проблемами со зрением. Пишу карандашом, поэтому зависим от наборщиков. Опера «Влюбленный дьявол» была в рукописи, с которой и ознакомился Владимир Юровский. Год ушел на подготовку набора. Также я работал в издательстве «Композитор», так что грех жаловаться. Сейчас у меня некоторый перерыв в работе, надо решить проблемы со зрением. Я пишу левым глазом, если можно так сказать. То, что написано для Юровского, написано именно левым глазом. Была жесткая корректура оперы, но ничему не помешала, к счастью. Ресурс времени, быта, жизни – вот это нелегко. Шостакович мог писать в самых тяжелых обстоятельствах – были бы силы держать перо в зубах. Композитор счастлив, когда пишет, а когда не пишет, то становится последним человеком.