Персона
22 января отмечает 50-летие ректор Санкт-Петербургской консерватории, профессор, заслуженный артист России виолончелист, дирижер Алексей Васильев (АВ). Известный музыкант поделился с главным редактором журнала «Музыкальная жизнь» Евгенией Кривицкой (ЕК) взглядами на современную ситуацию в образовании, рассказал, когда закончится ремонт старейшей российской консерватории, и открыл секрет, как распоряжаться временем, чтобы совмещать такие разные сферы, как творчество и управление.
ЕК Вы давно совмещаете административную и творческую стезю, ректор консерватории – не первая ваша управленческая должность. Вы с самого начала видели себя в кресле руководителя, или так получилось по воле случая?
АВ Так сложилось по стечению обстоятельств, но когда сейчас анализирую ситуацию, то понимаю, что для меня это – оптимальный режим жизни. Я с детства учился играть на виолончели, закончил Санкт-Петербургскую консерваторию, попал в один из лучших оркестров мира – Заслуженный коллектив Республики, где под руководством Юрия Хатуевича Темирканова отслужил почти 15 лет. Я свыкся с виолончелью, без нее мне даже как-то неспокойно. Например, если я день не позанимаюсь на виолончели, то меня уже мучает совесть – так меня родители с детства приучили.
ЕК Неужели вы реально успеваете каждый день играть?
АВ Увы, не получается, конечно. Но совесть мучает всегда. А если мне предстоит играть концерт, то свой график выстраиваю так, чтобы ежедневно получалось позаниматься хотя бы «дежурный» час.
Свой день в консерватории я разделил на две половины. До 15 часов я администрирую, а далее начинаю вести творческую деятельность: преподаю, репетирую с оркестром или сам на виолончели. Так я научился жить, и мне это кажется оптимальным. Главный смысл – в переключении сознания, что не дает уставать и позволяет сохранять внутренний баланс. Ценю, что есть моменты, когда я могу дать рацио отдохнуть и дать волю эмоциям. Ведь музыка в основном – это эмоции.
ЕК Алексей Николаевич, в октябре минувшего года мы с вами общались на фестивале «Международная неделя консерваторий». Свои впечатления я отразила в статье, вышедшей у нас в журнале («Будем биться, будем драться», «Музыкальная жизнь», №11, 2020), а теперь пользуюсь случаем еще раз вдвойне поздравить с мощным проектом – ведь он проходил в экстремальных условиях пандемии и ограничений.
АВ Спасибо. Я бы хотел адресовать ваши добрые слова идейному вдохновителю фестиваля – бессменному директору Лидии Львовне Волчек. С самого начала его концепция была весьма смелой: собрать в одном вузе представителей разных исполнительских музыкальных и образовательных школ практически со всего мира. Скептики уже тогда говорили, что это не должно получиться. Но получилось. Самое важное в фестивале – общение между друзьями, которые встречаются, несмотря на географические преграды. Хотя именно в юбилейный год, когда фестиваль отметил свое 20-летие, границы стали иметь значение, но мы все равно стремились доказать, что общение возможно, а карантин не может помешать духовной близости. Мне хотелось бы поблагодарить Правительство Санкт-Петербурга в лице губернатора Александра Дмитриевича Беглова и председателя Комитета по культуре Константина Эдуардовича Сухенко, которые нас поддержали, невзирая на все сложности.
ЕК Поделитесь планами на следующий год?
АВ У нас уже есть интересные задумки, но я бы пока воздержался раскрывать их. Мы всегда экспериментируем, не забываем современную музыку, приглашаем молодых талантливых исполнителей.
ЕК Пандемия многое изменила в реалиях нашей жизни, в частности, кардинально вторглась в процесс образования. Скажите, а как вы относитесь к внедрению дистанционных форм и онлайн-обучению?
АВ Все сначала говорили об онлайне со скепсисом, потом с ужасом, а сейчас этот формат уже вошел в нашу практику, так что нам надо учиться с ним обращаться, чтобы извлечь максимальную пользу для творчества. Она наверняка скрыта в тех глубинах, которые мы еще не изведали, но положительные моменты точно есть, и двинуться в этом направлении – интересно. Это касается всей нашей творческо-образовательной деятельности: ведь пока мы пользуемся поверхностно освоенными нами методиками.
ЕК Наблюдая за вами, видела, что вы охотно применяете различные технологии в своей практике. Например, давно играете на сцене по планшету, хотя в России эту систему освоили единицы.
АВ Спасибо, что вы это подметили. Да, в глубине души я технократ, мне нравятся современные гаджеты. Сейчас моя нотная библиотека переведена в электронный формат и благодаря планшету – всегда под рукой. Для меня это спасение, потому что важные ноты в моем домашнем шкафу найти бывает сложно, они все оказываются по разным папкам, и приходится бесконечно перебирать и перетряхивать стопки. А так они ищутся «на раз» в планшете, причем в электронных файлах сохраняются все пометки о нюансах, темпах, сделанные в процессе репетиции. С моей точки зрения, планшет очень экономит время.
Конечно, в старых добрых нотах есть своя прелесть. Когда я беру в руки ноты, по которым еще играл в консерватории, например, Концерт Сен-Санса, то испытываю чувство ностальгии по ушедшему времени, переживаю эмоции из прошлого. Но с практической точки зрения электронная библиотека, конечно, удобнее.
ЕК Давняя российская традиция, когда творческие вузы возглавляют творческие люди. Но мы живем в быстро меняющемся времени, может что-то надо поменять? Нужны ли руководителю вуза специальные знания и навыки чиновника?
АВ Сейчас готовят менеджеров и управленцев, некоторые мои коллеги даже специально обучались, чтобы освоить управление персоналом. Но мне кажется, что если человек интуитивно понимает, как руководить другими людьми, то у него это качество не отнимешь. А информация быстро устаревает, и тебе самому приходится ее восполнять. Например, Федеральный закон № 44, регулирующий госзакупки. В свое время я честно три недели ходил и погружался в его изучение, но за 5 лет туда внесли множество изменений. Поэтому приходится все время следить за поправками и уже на практике постигать, как закон работает, почему так, а не иначе. Вместе с тем на таких занятиях дается много общей информации, которая оказывается не востребованной в работе. Так что наша российская традиция, что руководить отраслью должен специалист, вышедший из этой отрасли, – хорошая традиция. Я, как уже говорилось, учился в этой консерватории как студент, знаю ее изнутри, потом работал в оркестре. Чистый менеджер многого не поймет из того, что происходит в коллективе. Люди должны прочувствовать вначале специфику на «своей шкуре». Решения, которые менеджеру могут показаться объективными и эффективными, могут быть совершенно неприменимы в мире творческих людей. Для того чтобы делать правильный выбор и принимать решения, полезные для коллектива, надо «выйти» из этой среды.
ЕК Консерватория уже несколько лет скрыта от прохожих строительными лесами. Как обстоит сейчас дело со сроками сдачи, и почему Санкт-Петербургская консерватория не стала прямым заказчиком, как это было, скажем, в случае с Московской консерваторией?
АВ Ответ простой: вопрос, кто будет генеральным заказчиком по объекту «Санкт-Петербургская консерватория», решался задолго до моего назначения на пост ректора. Вся история началась гораздо раньше: разговоры, что нужен капитальный ремонт исторического здания, шли уже с 2008 года. Хотели сделать реконструкцию к юбилейной дате в 2012 году – к 150-летию со дня рождения вуза. Потом решили запустить ремонт сразу после юбилея, но только к 2015 году начался переезд в здание по соседству, на улицу Глинки. Так что когда я заступил на должность, то получил уже сложившуюся ситуацию: Северо-Западная Дирекция выступала генеральным заказчиком, мы были «пользователем», формирующим техническое задание и определяющим, что хотим получить после ремонта. Как вышло дальше – все читали в газетах. Работы были приостановлены, так как за это время проект устарел, смета стала неактуальной, был нарушен ряд процедурных вопросов при согласовании прошлого проекта, и ситуация зашла в тупик… Сейчас мы все живем в воодушевлении, после того как В.В.Путин обратил внимание на бедственное положение нашего вуза. Произошли серьезные управленческие преобразования, касающиеся Северо-Западной Дирекции: она теперь подчиняется не Министерству культуры, а Министерству строительства, которому адресовано поручение президента РФ «закончить в кратчайший срок». Даты определены, выделены недостающие деньги из резерва – ведь на суммы, установленные в 2012–2014 годах, сейчас сделать уже ничего невозможно. Хотя внешне пока изменения не видны, но работа идет полным ходом. Прежде всего это касается актуализации проекта – и на данной стадии чертежи и сметы готовятся в офисах. Через полгода должны начаться активные действия по собственно ремонтным работам: будут заменены леса на современную конструкцию, способную обеспечить герметичный контур здания. Нужно поддерживать внутри постоянную температуру, чтобы можно было вести работы круглый год, не останавливаясь.
ЕК А определен срок сдачи объекта?
АВ На совещании поставлена цель – завершить ремонт в декабре 2023 года, затем два месяца на наладку, переезд, а 1 марта я уже со студентами должен провести торжественный концерт-открытие. Мы все прекрасно понимаем, что это – жесткие сроки, но, учитывая, что объект на контроле у президента РФ, есть надежда, что задачи будут выполнены. Мы ждем как самого большого счастья и самого главного шага в дальнейшей судьбе нашего вуза – момента, когда будет введено в эксплуатацию наше историческое здание. Это для всех нас очень важно, и я мечтаю о том, чтобы этот момент состоялся, и надеюсь увидеть, как дальше пойдет развитие Санкт-Петербургской консерватории.
ЕК Вы ведь по натуре – лидер, но все же пятнадцать лет работали в оркестре, где индивидуальность, напротив, нивелируется. Как так получилось?
АВ У струнников есть поверье, что оркестр портит технику. Как-то зашел разговор об этом у нас с моим профессором Анатолием Павловичем Никитиным, который посоветовал: «Играй гаммы каждый день, тогда не будет проблем с техникой. А оркестр тебя учит музыке – в широком смысле слова». И это действительно так. Что касается работы в оркестре, то, вероятно, повлиял пример моего отца, служившего в Мариинском театре. Когда меня не с кем было оставить дома, то он частенько брал меня с собой на репетиции, на спектакли – меня сажали сбоку в директорскую ложу, чтобы никто не видел. Всю оркестровую индустрию я наблюдал еще с несознательного возраста. И мне, конечно, хотелось быть «как папа». Когда мне посчастливилось получить приглашение в Заслуженный коллектив Республики, я ощутил, что мечта моей жизни сбылась!
ЕК Вы играли конкурс в оркестр?
АВ Да, но мой путь в этот коллектив складывался еще со студенческой скамьи. Анатолий Павлович Никитин работал параллельно концертмейстером группы виолончелей в оркестре Филармонии и всегда старался студентов развивать разносторонне. Когда по каким-то причинам группа была недоукомплектована, то он приглашал студентов, сажал за последний пульт и «бросал», если можно так сказать, с головой в омут. Например, на пульте стояли ноты симфонической поэмы «Так говорил Заратустра» Рихарда Штрауса. На втором курсе консерватории студент мало себе представляет, что столь сложные партии бывают у виолончели. Всем кажется, что предел трудности – Концерт Дворжака или Симфония-концерт Прокофьева. Оказывается – нет, есть и более виртуозные вещи в оркестровых партиях, о чем педагоги «тактично» умалчивают, видимо, чтобы сохранить свежесть впечатления у дебютанта. И ты понимаешь, что в чем-то оркестровая деятельность – гораздо сложнее сольной. Когда ты один – ты имеешь свободу интерпретации, сам за себя отвечаешь, а в оркестре приходится следовать за дирижером вне зависимости от того, согласен ты с его интерпретацией или нет. Это психологически сложнее. В то же время необходимо справляться со всеми оркестровыми трудностями, которыми изобилует симфоническая литература. Я всегда старался честно относиться к делу, «выигрывать» все ноты. Когда я пришел, то в коллективе работали музыканты разных поколений, группа под руководством Никитина отличалась мощным, волшебной красоты звуком. Влиться в этот состав было большой честью. Первые два года я приходил на разовые вызовы, потом сыграл конкурс, и меня утвердили на последнем пульте, затем передвинулся вперед, а закончилось тем, что довелось какое-то время быть концертмейстером группы. В общем, за 15 лет прошел путь от последнего до первого пульта.
Но существует и негативная сторона: жизнь оркестрового коллектива идет как бы по спирали. Есть гастроли, определенное количество концертов дома: когда первые три года работаешь, то все открываешь для себя заново – тут море впечатлений, освоение репертуара. Следующие три года ты понимаешь, что цикл начинает повторяться. Гастроли в те же страны – США, Япония, Южная Америка… Ты уже знаешь все – гостиницы, залы, даже какие есть кафе рядом, где можно перекусить. Мне иногда до сих пор снятся кошмарные сны из того времени: например, что я за кулисами в каком-нибудь зале, вроде Карнеги-холла, и директор оркестра начинает хлопать в ладоши, созывая оркестр к выходу на сцену, а я не могу найти свою виолончель. Я вроде положил ее в привычное место – в Карнеги-холле у меня было такое, – а мне снится, что оркестранты один за другим идут на сцену, а я не могу: виолончель исчезла. Это, видимо, иллюстрирует оборотную жизнь оркестранта. Поэтому когда ты два-три раза проходишь весь цикл, то начинаешь этой повторяемостью тяготиться.
Наверное, этот момент сыграл свою роль в том, что когда мне предложили стать директором Музыкального училища имени Римского-Корсакова – деятельность, которой я никогда до тех пор не занимался, – то я решил резко поменять свою жизнь. Но до сих пор вспоминаю опыт, полученный в оркестре, как один из важнейших этапов моей биографии. Главное, было столько творческих контактов с великими дирижерами и солистами! С нами ведь выступали такие знаменитости, как сэр Георг Шолти, Карло Мария Джулини, довелось и с Евгением Светлановым программу работать, и с Геннадием Рождественским, и с Мстиславом Ростроповичем…
ЕК Дирижированием вы начали заниматься уже после ухода из оркестра?
АВ Было несколько этапов. Первый раз я заинтересовался этой профессией лет в 10-12, наблюдая в театре за действиями дирижера, который руководил всеми музыкантами. Я слушал музыку с партитурами, которые специально приобретал в магазинах, делал пометки в них – папа мне показал, как дирижируют на три, на четыре, и я пытался что-то изображать. Но тут папа меня и «приземлил», сказав, что прежде, чем стать дирижером, надо научиться играть на инструменте. Так первая волна увлечения прозаически завершилась. Во второй раз я вернулся к этой идее в конце 1990-х, даже думал поступить в консерваторию на дирижерский факультет. Понабрал партитур, что-то выучил, мое существование в оркестре приобрело новый смысл: я не только играл, но и наблюдал за тем, что делают великие маэстро, какие они приемы используют. Долгое время я жил этой идеей, но потом поступать раздумал, видя, как мыкаются молодые студенты-дирижеры. А дальше случилось так, что, когда я уже был директором училища, безвременно скончался легендарный музыкант, дирижер, художественный руководитель училищного симфонического оркестра Альгирдас Паулавичюс. Он как раз доказал, что из студенческого оркестра можно сделать профессиональный концертирующий коллектив. Его вдова обратилась ко мне с идеей, чтобы я попробовал возглавить этот оркестр. Я вначале удивился, откуда такие мысли, потом вспомнил, что я делился с Альгирдасом своими мечтами – может быть, он говорил супруге об этом… Я рискнул, дело пошло, и вот уже почти 15 лет я выступаю и как дирижер. С этим оркестром мы участвовали и в программах Санкт-Петербургского Дома музыки, успешно аккомпанируя самые сложные концерты – Чайковского, Шостаковича. Санкт-Петербургская Капелла предложила нам персональный абонемент, который до сих пор существует, хотя теперь я уже там выступаю и с консерваторским оркестром.
ЕК Кстати о залах. Петербург славится прекрасными концертными площадками, часто в исторических особняках. А для вас какой самый значимый зал?
АВ Возможно, это прозвучит предсказуемо, но для меня важен Малый зал Санкт-Петербургской филармонии. Мне с юности хотелось выступить там с сольным концертом, но шанс возник только в 2002 году, и я себя почувствовал самым счастливым человеком на всей планете. Это зал с феноменальной акустикой, у него есть своя аура – старожилы даже рассказывают, что там живет призрак. Если ему нравится, как артист играет, то все складывается удачно: и публика лучше принимает, и музыкант себя спокойнее и комфортнее чувствует на сцене, и номерки реже падают. А если призрак недоволен, то все идет не так гладко… Но, кроме шуток, когда выходишь на эту сцену – ощущения особенные. Зал вызывает сумасшедшее волнение и благоговейное поклонение – во всяком случае, у меня это так. А на втором месте – конечно, Большой зал нашей филармонии, потому что, как я уже говорил, в течение 15 лет я почти ежедневно репетировал в нем, работая в Заслуженном коллективе Республики, и эти годы оставили свой отпечаток: здесь один из моих «домов», где я прожил важную часть жизни.
ЕК В вашем репертуаре – и как виолончелиста, и как дирижера – значительное место занимают партитуры современных авторов.
АВ Когда композиторы приносят свои произведения и предлагают их сыграть, я практически никогда не отказываюсь от исполнения. Мне действительно интересно попробовать свои силы и принять вызов – найти ключ к никогда еще не игранному сочинению. Тем более что виолончельный репертуар ограничен, так что каждая новинка – это подарок нам всем. Знаете, некоторым кажется, что вся хорошая музыка была создана в прошлом, а сейчас наступила эпоха упадка. Но ведь пройдет еще век, и найдутся те, кто скажет то же самое: вот, было время сто лет назад, а теперь… Мы участники живого процесса, ограничивать себя только признанными шедеврами прошлого не имеет смысла.
