Персона
Уже два года продолжается резиденция греческого композитора и художника Андреаса Мустукиса в Доме Радио. За это время в Петербурге прозвучала мировая премьера Литургии Святого Леонтия и камерные сочинения, в числе которых минималистический опус в духе «новой простоты» Music for Here. Мустукис окончил Петербургскую консерваторию в середине 1990-х и вернулся в Россию спустя много лет. Впервые о его музыке заговорили в Москве в 2008 году, когда Кирилл Серебренников поставил кантату Deus ex machina («Богини из машины») на территории ЦСИ «Винзавод». Следующей яркой вехой стала премьера If I die… she said на Дягилевском фестивале в Перми в 2018-м. Сейчас хор и солисты оркестра musicAeterna готовятся к премьере нового сочинения Мустукиса Im Ather, которое станет главным итогом двухлетней работы с коллективом. В преддверии премьеры Нина Начкебиа (НН) поговорила с Андреасом Мустукисом (АМ) о возвращении в Россию, об учебе у Бориса Тищенко и дружбе с Теодором Курентзисом, о роли художника в XXI веке и неизбежном слиянии искусств.
Композитор Андреас Мустукис станет вторым резидентом Дома Радио
НН Ровно два года назад, в апреле 2021-го, началась ваша резиденция в Доме Радио. Мне всегда казалось, что задача композитора-резидента – писать новую музыку. Но за два года вы представили произведения, написанные преимущественно до переезда в Петербург, за исключением недавнего эксперимента с песнями Курта Вайля.
АМ Последние два года я работаю над одной большой партитурой, премьера которой запланирована в июне, – речь об Im Ather. Это микрополифоническое произведение для хора, контрабаса, электроники и волн Мартено. В основу текста легли стихи Пауля Целана и цитаты из кинематографа. Так получилось, что для одной этой партитуры мне потребовалось много времени, и, не дай бог, она будет не слишком хороша (смеется). Разумеется, каждый резидент Дома Радио должен сочинять новые произведения. Но бывают такие примеры, как я, – ленивые композиторы. Понимаете, я человек пустыни. У меня очень маленькая страна (остров Кипр), очень сухая, там нет воды (мало дождей). Я долго жил среди этой пустыни и привык быть там один, работать и сочинять в одиночестве. А когда переехал сюда, все перевернулось. Широкий город, мегаполис, жизнь бурлит. Изменился мой режим и ритм работы – те факторы, которые влияют на процесс сочинения. А еще, наверное, я старею. Раньше мне было легче писать, сейчас сложнее. Я постоянно возвращаюсь к написанному, редактирую, что-то меняю.
НН Вы учились в Санкт-Петербурге, но уехали на родину после окончания консерватории. За более чем двадцать лет творческие связи с Россией были наверняка утеряны. Как получилось, что вас пригласили в Дом Радио?
АМ Жизнь каждого из нас, и моя в том числе, – это результат места, где ты родился, случайных пересечений судеб и людей, которые тебя полюбили и которых ты полюбил. Важным моментом моей жизни был 1993 год, когда я приехал в Санкт-Петербург учиться композиции у Бориса Ивановича Тищенко. Несколько месяцев спустя мы познакомились с Теодором Курентзисом и стали близкими друзьями. Нам было по двадцать лет, мы выросли из одних поэтов и композиторов: оба обожали греческого поэта-экспрессиониста Мильтоса Сахтуриса, слушали Вагнера, Канчели, Шостаковича, Пярта, Шнитке. Потом моя жизнь пошла кардинально иным путем, я вернулся на Кипр. Много лет я из новостей узнавал о том, как Теодор «оживляет» музыку, которую мы любили. Однажды он позвонил мне в три часа утра из Японии и позвал в Дом Радио, «строить утопию, о которой мы всегда мечтали». Может, я не достоин этого, может, если бы я не знал Теодора, я никогда и не стал бы резидентом. Но судьба сложилась именно так, и я счастлив быть здесь.
НН Многие отмечают ваши схожие с Курентзисом взгляды на музыку и искусство в целом. Для вас это так?
АМ Теодор – глубокий романтик. И он глубоко верующий человек. В 1990-е годы у меня была похожая психика, я до сих пор постпостромантик, если можно так сказать. Но многое изменилось, и сейчас я скорее глубокий пессимист.
НН Но ваше творчество…
АМ Я боюсь таких слов. Я больше люблю говорить «мои вещи» – мне так спокойнее. В молодости я часто говорил фразы вроде «я композитор», «мое творчество», причем нарочито басом. Но сейчас я боюсь искушений, в которые с нами играет эго. Что значит «мое творчество»? Человек, который строит мост, говорит «я на стройке», «я строю мост», он ведь не апеллирует к таким терминам, как «творчество», хотя он создает для меня нечто гораздо более полезное, чем искусство.
НН Разве искусство не самоценно?
АМ Я не верю в искусство, оно не может ничего изменить. Вы можете спросить, зачем же я тогда занимаюсь искусством? Из-за внутренней необходимости.
Я нетерпим к себе и знаю, что, если перестану писать музыку или картины, то едва ли смогу выносить сам себя.
НН Вы больше композитор или художник? Что первостепенно?
АМ Зависит от состояния психики. Работа над музыкальной партитурой требует колоссальной концентрации, это кропотливый труд. Иногда пространство партитуры становится слишком душным, и я переключаюсь на холст. Я работаю в технике action painting [живопись действия. – Н.Н.], мне нравится динамичность, запах краски. Живопись помогает мне отвлечься от музыки и одновременно найти решение некоторых музыкальных проблем.
НН Ваша резиденция началась с концерта-перформанса, когда под собственную музыку и композицию Дэвида Лэнга вы в реальном времени рисовали на холсте, расстеленном по полу фойе Дома Радио. Это была разовая акция, или вы видите дальнейшее существование современного искусства в слиянии форм?
АМ Я думаю, настоящий художник должен быть homo universalis – универсальным художником, который рисует, сочиняет музыку, поэзию, служит в церкви и так далее. Сегодня, в XXI веке, все виды искусства подошли вплотную друг к другу. Что значит «концептуальное искусство»? Или «перформанс»? Я никогда не мог понять этих сложных терминов. Но они отражают стремление разных видов искусств к объединению. Поэтому то, что я делаю, кажется мне естественным. Слияние искусств не должно нас удивлять, здесь интересно другое: почему оно происходит? Почему после Второй мировой войны все виды искусства начинают тяготеть друг к другу? Потому что чувствуют одиночество, понимают, что наступает темнота, и наступает быстро.
А художник, тот самый homo universalis, должен напоминать людям о том, что небо голубое.
НН Вы учились у Бориса Тищенко, композитора-симфониста. Но в своей композиторской практике вы отошли от большого оркестра. Тем не менее вы считаете себя преемником Тищенко?
АМ Тищенко действительно был оркестровым композитором, наследником Шостаковича и Малера. Это был удивительный человек, огромная личность, не просто композитор, а глубокий мыслитель с необычайно широким горизонтом знаний, чувств, переживаний. При этом все, о чем он говорил, – это теология. Конечно, я считаю себя учеником Бориса Ивановича Тищенко, школы постконструктивизма. И я люблю оркестр – нет композитора, который бы его не любил. Для любого композитора оркестр – это как Ferrari, как «Формула-1». Кто не хочет погонять на F1? Но другое дело, что сегодня не у всех есть возможность писать для оркестра и быть исполненным. У меня много оркестровых произведений, которые так и не прозвучали. Оркестры играют классический репертуар, и в этом постоянном повторении одного и того же материала есть проблематика. А нам, современным композиторам, приходится выступать на фестивалях, сочинять для небольших составов, использовать электронику – это надежнее.
НН Экспериментальная природа вашей практики – тоже диктат времени?
АМ Отчасти. Я думаю, в нашу эпоху просто нет манифеста – манифесты мертвы. Тот, кто старается создать какой-то манифест, обманывается. Сейчас 2023 год, а манифест – это мода и форма выражения XX века. Сегодня единственный манифест – это «манифеста нет». Неважно, в какой технике работает композитор, никого уже не удивишь. Поэтому я не люблю говорить о технике, техника не создает искусство. То, что создает искусство, – это личное переживание художника, одновременно исходящее из более широкого контекста коллективного переживания, коллективного чувства. Личное – это субъективное, коллективное – объективное. Странно, что можно объединить эти два пространства, но это и есть великое искусство.
