Антон Батагов: Ожидается апдейт

 

Фирма «Мелодия» выпускает новый альбом известного композитора-минималиста и пианиста Антона Батагова. Он называется «Вечерний гимн» и полностью посвящен английской музыке XVI–XVII веков. О том, почему так важна для него музыка Генри Пёрселла, Джона Доуленда, Джона Булла, Уильяма Бёрда и других британцев, каково жить на два континента и почему для него так важен новый альбом Бориса Гребенщикова, Антон Батагов (АБ) рассказал Артему Липатову (АЛ).

АЛ Давай начнем с новой твоей работы – альбома «Вечерний гимн», записанного для фирмы «Мелодия».

АБ Вообще я довольно мало играю того, что входит в стандартный репертуар. Это не потому, что я хочу оригинальничать, а потому, что есть огромное количество музыки, которую я очень люблю, но она написана не для рояля – и мне ее хочется сыграть.  Это музыка и старинная, и современная… но что касается английской музыки XVI–XVII веков – буквально в каждой ноте там есть удивительный свет, красота, цельность. Тогда вся музыка из этого состояла.

АЛ А почему так было?

АБ Это ведь только в XIX веке музыка стала делиться на лирическую, трагическую, еще какую-то, а тогда все эти состояния были частью единого целого. Сознание человека было иным. Это был фундамент, который определял всё. В английской музыке
в XVI–XVII веках была такая полоса – все были гении. Так бывает. Так, например,  было в России на рубеже XIX и XX веков.

Самое сложное, составляя такую программу – выбирать, потому что каждая вещь – шедевр, и о ней можно бесконечно говорить, можно ее нескончаемое число раз играть и всякий раз приходить в восторг от того, насколько она потрясающа. Конечно, эта музыка – не для рояля, которого тогда не было. Писалась она либо для органа, либо для клавесина (той его разновидности, которая называется «вирджинал»), либо для лютни. Все это я играю на современном рояле. Есть такой подход: произведения того времени нужно играть именно на тех инструментах, для которых они написаны, что, казалось бы, правильно. Но всё не так очевидно.  Даже если мы возьмем инструменты той эпохи, как бы мы ни старались, у нас все равно не получится играть так, как тогда.

АЛ Почему?

АБ Мы живем другой жизнью и в другое время. И у нас абсолютно другое сознание. Если мы сейчас возьмем инструмент, которому пятьсот лет, все равно у нас получится что-то, что соответствует нам сегодняшним. Вот, к примеру, куда более близкая история: в 1970-е существовали монофонические синтезаторы – Korg MS10, Minimoog – из которых можно было извлечь только одноголосные мелодии. У них был свой узнаваемый звук. Потом про них забыли, а потом опять вспомнили, пошла мода – использовать их вместе с современной техникой. Но звучат они уже не так! Потому что мы другие. Раньше всё менялось медленно. Требовались столетия, чтобы люди поняли, скажем, что в музыке могут быть не только октавы, квинты и кварты, но еще и терции. А сейчас время летит куда быстрее, и сознание суетится вместе с ним. Выходит, например, апдейт программы, которой ты пользуешься, и твое творчество уже подчиняется новым законам… Мы даже не представляем, насколько мы теперь другие. И это надо принять как данность: та цельность сознания утеряна навсегда.

Сегодня вокруг нас много самой разной музыки, и я слышу ее как бы внутри музыки той, старинной. В этом, мне кажется, нет ничего противоречивого. Ведь в те времена композиторы делали то же самое. Например, звуки волынок, барабанов и народных песен слышны в музыке для клавесина – это давало ей дополнительное измерение. И мне очень интересно передать это современными средствами. Кроме того, композиторы, которые музыку сочиняли, были и исполнителями. Не бывало такого, чтобы человек только сочинял или только играл. Нотный текст представлял собой далеко не полный текст того, что звучало. Были основные ноты, были правила, как и чем эти ноты дополняются в процессе исполнения – и этот процесс представлял собой отчасти импровизацию. То же самое я делаю сейчас, но дополняю те правила опытом нашего времени, связанного с роком, минимализмом и другими милыми сердцу вещами, да и современный рояль помогает ощутить эту музыку как только что написанную. Но – и это главное – я стараюсь очень осторожно накладывать все эти краски, чтобы они ни в коем случае не затенили тот свет, который исходит от музыки.

АЛ Ты и рок в качестве обретенного опыта называешь…

АБ Конечно! Весь британский рок на всем этом основан. Не случайно у того же Стинга любимый композитор – Джон Доуленд, которого он блистательно поет, поет как никто.

АЛ А многие сочли эту пластинку Стинга не более чем причудой пресытившегося поп-артиста.

АБ К сожалению, люди часто ставят свою способность слушать и слышать в положение «выкл.». Вместо этого они слушают ярлыками типа того, что ты привел в своем вопросе. Если просто дать послушать этот альбом Стинга (Songs from the Labyrinth – АЛ) любому человеку, не говоря ему, кто это – неужели это не вызовет восторга? К тому же он привлек к этой работе прекрасного лютниста, боснийца по фамилии Карамазов. Так что о ярлыках лучше бы забыть.

АЛ Где записывался твой «английский» альбом?

АБ На совершенно космической студии «CineLab» (на Москва-реке, в районе Речного вокзала; там такой пейзаж и такое состояние, что забываешь, где именно находишься – просто оказываешься в пространстве, предназначенном для творчества). В России ей нет равных, да и по всем западным меркам она высочайшего уровня. В «CineLab» я записал уже два альбома (первый – «Где нас нет»). Там великолепный новый рояль Steinway и фантастическая техника. И люди чудесные. Кстати, о технике: я в последнее время пользуюсь полюбившимися мне российскими микрофонами Elation. Они звучат как минимум не хуже, а на самом деле даже лучше и живее западных аналогов. С ними возникает такое ощущение, будто слушаешь не записанную музыку, а «живую». 

АЛ Ты употребил термин «апдейт». Несколько лет назад апдейт произошел с тобой, и я до сих пор не могу от него опомниться. Мне казалось, что ты навсегда ушел от практики публичного исполнения своей музыки, не говоря о чужой…

АБ Да мне и самому так казалось.

АЛ И вдруг как будто шлюзы открылись! Серии концертов, серия альбомов, и кажется, что снова конца этому нет.

АБ Конец есть у всего, у чего есть начало, так что не стоит обольщаться. Любой период возникает по совокупности каких-то причин; около десяти лет назад я почувствовал, что теперь надо вот так – так и живу. Мне все время интересно делать что-то новое. Например, сольные программы, которые я играл в Москве за последние пять сезонов, не повторяются: 17 или 18 разных программ, точно не помню. Правда, со следующего сезона я прекращаю играть сольные концерты в Москве, и эти апрельские концерты – последние… не знаю на какое время. Сейчас хочется больше сосредоточиться на процессе сочинения музыки. Мне неинтересно задерживаться на каких-то формах, форматах, которые кажутся исчерпанными. Если они востребованы – это здорово, но все равно хочется заглянуть за какой-то новый поворот.

АЛ Видеть сны о чем-то большем…

АБ Как хорошо, что ты вспомнил эту строчку! Борис Борисович (Гребенщиков – А.Л.), конечно, титанический человек. Со мной случилась одна история в 2015 году, которая с ним связана. Тогда Борис попросил нескольких своих друзей и коллег написать песни на тексты Джорджа Гуницкого (петербургский поэт, журналист, один из основателей группы «Аквариум» – А.Л.). Из этих песен сложился альбом проекта «Террариум» «3=8», и на нем есть моя песня «Расскажи мне», записанная с ансамблем N’Caged.

АЛ Ты недавно в Facebook (организация, деятельность которой запрещена в РФ) высоко оценил последний альбом Гребенщикова…

АБ Ну что значит «высоко оценил»… это шедевр, причем шедевр не только в музыкальном и поэтическом смысле. В нем какой-то запредельный градус переживания боли и света, прости за пафос… Это человек, который испытывает боль за всех, и не декларативно, а на самом деле.

АЛ Я наблюдаю, как его открывают заново нынешние 16-17-летние – и воспринимают наряду с теми артистами, которые мне непонятны и неизвестны.

АБ И я тоже это вижу! Это очень здорово. Знаешь, некоторые люди употребляют выражение «пройти проверку временем». Дескать, посмотрим, будет ли кто-нибудь помнить, скажем, Филипа Гласса через сто лет? Я бы не брал на себя ответственность решать от имени времени, но, что касается БГ, то для нынешних подростков он, с одной стороны, примерно как Бетховен, а с другой – он адресован им, они слышат в его песнях то, что для них важно. Это ли не проверка временем?

АЛ Теперь давай поговорим про Гласса, человека, очень важного для тебя, которого ты играешь, с которым ты работаешь… Ведь мало у кого из говорящих по-русски есть такой опыт.

АБ Действительно, мне посчастливилось познакомиться с человеком, который не просто великий композитор, но еще и учитель в каком-то важном смысле. Понятно, что учителем может быть и Перселл – просто берешь ноты и учишься. Но когда с Глассом рядом находишься… вот он выходит на сцену, потом ты выходишь на сцену, и вы с ним говорите, и путешествуете вместе, и независимо от твоего возраста понимаешь, как здорово быть учеником! Кроме того, он человек совершенно удивительный и за пределами музыки – и благодаря этому он является тем, кем он является как композитор. В нем есть вот такая же боль за все, за всех, способность воспринимать все как свое личное переживание, – и одновременно смотреть на это примерно как из космоса. Очень многомерное состояние. Все это делает его совершенно особенной личностью. К тому же в 81 год он очень легкий, неформальный, у него невероятное чувство юмора, и всякий раз общение с ним дает тебе понять, что возраст – условная единица… Я познакомился с ним в 1992 году и с тех пор много чего играл. Осенью 2017 года вышел двойной альбом с записью моего московского концерта, где я играл все его этюды. Я много раз участвовал в совместных концертах, где играет и он сам, и еще несколько человек. К тому же Гласс этой же осенью сочинил новую вещь для меня, и я только что ее записал. Я играю не только его фортепианные произведения, но и свои переложения музыки из «Эйнштейна на пляже», «Коянискаци» (этот мой альбом вышел в 2016 году) и музыку из фильма «Часы», которую я тоже недавно записал… И на этот год у нас запланировано несколько совместных выступлений. Кстати, есть шанс, что в 2019 году Филип Гласс приедет в Москву.

АЛ Ты живешь и работаешь даже не на две страны, а на два континента.

АБ Это непросто. Очень далеко: десять часов полета, а потом еще 120 километров от Нью-Йорка. Но зато – это в горах, в лесу. Звуки, которые меня окружают – ветер, пение птиц… Фотографиями этих мест, сделанными моей женой Олесей, оформлен альбом «Вечерний гимн». В Нью-Йорке я уже пожил, больше не хочу. Гигантский, суетливый, очень шумный город, во многом совершенно потрясающий, но жить среди всего этого трудно, и поэтому мы сейчас живем в полной тишине и смотрим на горы. Правда, забавно, что климат оказался холоднее, чем московский – вокруг меня сейчас лежит снег глубиной почти метр, и таять не собирается. Конец марта! А до этого уже показалась зеленая травка, но потом опять выпал снег. Спустись с горы – там зеленая травка сейчас, а здесь у нас – другое время года. В этом моем русско-американском существовании я чувствую себя двойным агентом – послом русской музыки и исполнительской школы в Америке и проводником всего, что мне в американской музыке нравится, в России, при всей сложности нынешних российско-американских отношений. Когда я сыграл в переполненном Светлановском зале Дома Музыки все этюды Гласса и записал этот концерт, стало понятно, что на записи зафиксирована не только музыка, но и энергия этого события. Когда я показал эту запись Глассу и его издателю, они пришли в какое-то радостно-возбужденное состояние не только от того, что им понравилось исполнение, но и потому еще, что это происходило в Москве. И они были рады издать эту запись и написать на обложке «Live In Moscow», чтобы показать всем: нормальные люди сотрудничают, дружат, для них границ нет.

АЛ Хочется еще поговорить о твоей помощи бездомным животным. Ты этим давно занимаешься?

АБ Люди почему-то решили, что планета принадлежит им. А это не так. Когда здесь живешь, и вокруг – белки, олени, медведи, рыси, орлы, – ты видишь, что у них происходит и всегда происходила своя жизнь в гармонии с природой, а мы по-хамски в нее вперлись и считаем, что это все наше. Что касается помощи кошкам и собакам, то Олеся этим занимается практически круглосуточно вне зависимости от того, где находится. Мы с ней вместе много лет как волонтеры вывозили зверей, попавших в беду, много чего делали физически. Тогда я еще не вернулся к концертированию и мог уделять этому больше времени. Сейчас все по-другому, но благодаря Олесе сформировалось сообщество людей, которые в Москве этим занимаются. Количество спасенных животных – сотни, тысячи. Иногда мне говорят – зачем вам это? Я не знаю, как на этот вопрос отвечать… Странно, если рядом с тобой кто-то в аду, пройти мимо.

В Америке часто говорят: здесь бездомных животных нет. На самом деле они есть, и с ними происходят вещи не менее страшные, и мы постоянно встречаем людей, которые занимаются тем же самым – подбирают этих животных, стерилизуют, отправляют на передержку, пристраивают… Да, здесь давно существует традиция брать животных из приюта; на зоомагазинах большими буквами написано: «Не покупайте, возьмите из приюта». Это чего-то, наверное, стоит. Надеюсь, что и у нас тоже через какое-то время так будет.

Нашу кошку по имени Киса, с которой мы вместе на обложке журнала, мы подобрали на улице больше 10 лет назад, она была еще почти котенком. Она глухая от рождения, как и все голубоглазые блондинки. На улице она бы погибла очень быстро. А вместо этого она живет, радуется, спит на подушке и успешно дрессирует нас с Олесей.

АЛ После апрельского концерта с новой программой мы реже будем тебя видеть на сцене?

АБ Да, я перехожу на другой режим работы. Абонемент в Доме музыки закончится, и мне больше не хочется что-то задолго планировать и выстраивать, мне хочется более спонтанных действий. Кстати, помимо сольного абонемента, за это время у меня были и другие концерты, в сотрудничестве с такими уникальными музыкантами, как Юровский, Курентзис, Полина Осетинская, Саша Маноцков, Ася Соршнева, ансамбль N’Caged, барабанщик Володя Жарко, басист Гребстель (Сергей Калачев, – А.Л.), – и происходили они тогда, когда приходила в голову мысль их сделать. Такая форма работы мне больше нравится.