Бах кистью Боттичелли

Как в хорошо выстроенной фразе есть только один взаимообусловленный порядок слов, так и в драматургии прошедшего концерта могла быть только одна художественно оправданная последовательность произведений: в первом отделении – Первая и Третья партиты, а после антракта – Вторая, увенчанная Чаконой. И мы, кто отправился в Малый зал, чтобы потрудиться в смирении перед безусловной красотой этой музыки, сделали верный выбор.

В каждом проявлении исполнительской культуры Бровцына открывалось что-то знакомое, иногда забытое, но закрепленное искусством выдающихся скрипачей прошлого. В исполнении им баховских партит не было ничего от округлой соразмерности Шеринга, или рельефной свободы Менухина, или от полемики ratio ритма с романтической напряженностью чувства, выраженного в звуке Мильштейна. Не было при этом и флирта с аутентичным каноном. Обнаженная честность безвибратного звука  (похожего иногда на тембр флейты, а может быть, дыхание Зефира со знаменитой картины Боттичелли) не выглядела данью моде, но выражала внутреннюю потребность исполнителя высказаться вполголоса. При этом экономное вибрато отдельных нот или аккордов вместе с умеренными расширениями темпа в кадансах и акцентами обращались в явления сугубо риторического порядка. Разумное – без патетики – высказывание в звуках.

Борис Бровцын о музыке И.С. Баха: «Эта свеча всегда горит ровно». Стоило бы добавить: «И освещает почти ровный ландшафт». Скрипач отдавал предпочтение горизонтали вместо перспективы полифонических планов, укрывал полифонию в гармонии, соединял голоса и сближал аккорды так, что для этого оказывались не нужны ни плоская подставка, ни барочный лукообразный смычок. Он вел единую мелодическую траекторию, как художник, который владеет линией, выразительницей движения. Мы слышали и одновременно зрели это «мелодичное течение линий», эти краски (вероятно, сдержанную и деликатную темперу), их светлый колорит в острой, тянущейся вверх скрипичной интонации.

Мы рассматривали детали, которые были будто прорисованы тонкой кистью: дифференцированные штрихи (détaché и spiccato разного веса и плотности, legato с артикулированной каждой нотой), точно рассчитанную скорость смычка и распределение его частей (например, в Первой партите: Дубль игрался в верхней части, Куранта в нижней, следующий затем Дубль presto в середине и так далее). Наконец, динамические оттенки и темповые градации, которые не подчеркивали контрастной самостоятельности частей, а вели нас по пути пластического слияния мысли, как бы предугадывали сонатную форму: тезис, антитезис и синтез – без кризиса.

Это была боттичеллиевская богиня любви Венера, чья чувственность запечатана целомудрием. Это был Бах, не занятый метафизикой. Бах – великий ремесленник, для которого содержание вдохновлено формой, дух – техникой, поэзия – мастерством.