БЕЛЬКАНТО ЗДОРОВОГО ЧЕЛОВЕКА

ВД Вашим дебютным сольным альбомом стал диск «Héroïque» на Warner Classics, где наряду с ариями из опер Россини и Верди, Гуно и Берлиозом – совсем не известные широкому слушателю Эрнест Рейер, Альфред Брюно и Анри Рабо, чьи биографии завершались уже в первых десятилетиях ХХ века. Это был ваш интерес – записать неизвестные арии и показать преемственность традиции?

БИ Я получил предложение записать этот альбом от продюсера и главы компании Warner Classics. Оба хотели выпустить собрание редких французских арий (арии из «Вильгельма Телля» Россини и из «Иерусалима» и «Сицилийской вечерни» Верди здесь тоже исполняются на французском). Для меня это стало серьезным вызовом – и по части музыки, и по части исполнения. Наверное, я бы предпочел что-то более доступное и известное, вроде Хозе из «Кармен». В музыке арий, собранных на этом диске, очень много высокого регистра, она требует повышенной энергетики, силы подачи. Вся неделя, в течение которой мы работали, сопровождалась напряжением и стрессом. Но удовольствие я, безусловно, получил. К тому же, благодаря этому альбому, я был приглашен на исполнение опер «Осуждение Фауста» Берлиоза и «Вильгельм Телль» Россини в Мет и Опера Бастий.

ВД Какое-то время назад в афиши оперных театров Европы мало-помалу стали возвращаться оперы Мейербера. Что в них, на ваш взгляд, вновь заинтересовало оперную индустрию?

БИ В «Роберте-дьяволе» и «Гугенотах» прежде всего очень красивая музыка. Но она трудна как для исполнителей, так и для публики, так как оперы эти очень продолжительны по времени, а сегодняшние слушатели не очень любят длинноты, да и сюжеты кажутся устаревшими. Публика идет на новые для нее названия с целью услышать такие редкости. «Роберта-дьявола», как и «Троянцев», если и придут послушать, то максимум раз-два в жизни.

ВД На помощь директорам оперных театров, решившимся ставить Мейербера, наверно, могут прийти талантливые режиссеры?

БИ Я все же склонен считать, что музыка остается во главе угла. Постановка «Роберта-дьявола» в Лондоне, например, была не слишком удачная. «Троянцы» были лучше. В Париже я не стал петь, потому что спектакль был ужасный. Режиссеры чаще всего не думают о певцах, да и о музыке тоже не особо заботятся. Они просто подменяют истории.

ВД То есть вы предпочитаете традиционные решения?

БИ Мне нравятся разные режиссерские подходы. Вопрос лишь в степени предлагаемого безумия. Когда я учился, то предполагал, что буду исполнять партии, как в «Богеме» Пуччини – выражать то, что думаю и чувствую. Но пришлось столкнуться с иной реальностью. В Америке в целом более традиционное и консервативное оперное образование, чем в Европе. В самом начале карьеры мне не удалось избежать участия в европейских постановках, на которые я бы никогда впоследствии не согласился. Помню, как должен был петь Берендея в «Снегурочке» Римского-Корсакова… в ванной, вместо того, чтобы сидеть на троне. Так эту сцену увидел режиссер. При этом предполагалось, что я буду лежать в ванной голый. Мне показалось, что это чересчур. Надев плавки, пришлось сыграть эту сцену. Согласитесь, это все же лучше, чем петь в уборной.

ВД По-вашему, где проходит граница безумия?

БИ Она проходит в основном в Германии, где в цене такие «современные» постановки. Знаете, когда в либретто речь об одном, а ставится совсем другое – это способно свести с ума. Бесспорно, порой хочется попробовать чего-то другого. Но в Париже я не согласился петь в «Троянцах» и «Гугенотах». В «Гугенотах» – из-за разногласий с дирижером, а в «Троянцах» – с режиссером, Дмитрием Черняковым. «Троянцы» – эпос, а он предложил выбрать местом действия лечебницу для умалишенных. Мой герой должен быть не воином, а сумасшедшим. С моей точки зрения, здесь налицо сильное расхождение режиссерской концепции с музыкой.

ВД Кто же ваши любимые режиссеры, если такое понятие для вас существует?

БИ Франческа Замбелло делает актуальные вещи, но ведет повествование в рамках адекватности. У Пьера Оди очень красивые, умные, особенные спектакли. Каликсто Биейто – любитель безумия, но всегда с зерном здравого смысла. Я пел в «Богеме», поставленной Дэвидом Маквикаром в очень современном ключе. Вместо смерти от туберкулеза Мими умерла от передозировки препаратами. Форма выражения разная, но история, так или иначе, – одна.

ВД То есть вы – тот певец, кто будет отстаивать свои права?

БИ Да, я такой. Опера и ее классическое исполнение – то, что нам осталось в наследство, что мы можем исполнять без микрофона. В опере есть красивое пение, бельканто, с которыми не вяжется безумие.

ВД У вас уникальный голос, который не только на редкость красив, но силен и вынослив. Сколько в нем от природы и сколько – от учителей?

БИ Пожалуй, 50 на 50. Для меня техника пения чрезвычайно важна. Мне кажется, я бы не смог исполнять сложную французскую музыку в высоком регистре, если бы не обладал необходимыми навыками. Моим педагогом на протяжении последних пятнадцати лет является Билл Шуман в Нью-Йорке. Среди его учеников много теноров и сопрано. Я редко менял педагогов. «Перебеги» от одного к другому могут запутать молодого певца. У каждого педагога свои идеи и нюансы, иногда противоречащие и взаимоисключающие друг друга.

ВД Как же молодому певцу сориентироваться и понять, что он нашел единственно верного педагога?

БИ На самом деле это действительно трудно, и очень многие певцы из-за этого не могут найти свой собственный путь. По большому счету, обнаружение «своего» педагога – это вопрос удачи. В Америке все говорят, что для обучения пению надо ехать в Нью-Йорк, где очень много хороших педагогов, которые могут заниматься с разными типами голоса. Я очень рад, что мне посчастливилось взять когда-то несколько уроков у Билла, и мы пришли к взаимопониманию. К тому же он тоже тенор, что для меня существенно. Билл Шуман помог определиться мне с физическими ощущениями, облегчить извлечение звука, найти чистые гласные, избегая манипуляций в горле, сформировал итальянскую манеру. Многие певцы поют гласные, но их, как ни смешно, не всегда отчетливо слышно. Именно поэтому французская музыка так хорошо подошла моему голосу. Самим французам нравится, как я формирую звук.

ВД Ваш коллега по цеху Юсиф Эйвазов рассказывал мне, что, когда звучит в главном – верхнем – теноровом регистре, чувствует себя необычайно легко и органично. А что вы чувствуете в теноровом «поднебесье»?

БИ Я чувствую, будто работаю с высоковольтным напряжением. Для этого требуется бережное обращение, аккуратное дыхание. Но мне там, наверху, тоже очень хорошо.