Персона
Борис Пинхасович (БП) – главный герой новой постановки Кирилла Серебренникова и Владимира Юровского в Баварской опере. Об этой знаковой для себя работе над партией майора Ковалева из оперы Шостаковича «Нос» певец рассказал музыковеду Сергею Буланову (СБ).
СБ Борис, вы ведь впервые целиком спели партию Ковалева?
БП Да. Исполняя однажды в рамках гала-концерта в Михайловском театре сцену «Казанский собор» из оперы «Нос» вместе с Владимиром Юровским за дирижерским пультом, я и представить себе не мог, что в скором времени буду петь всю партию целиком, да еще в такой масштабной и знаковой постановке.
СБ Получается, у вас есть особый интерес к современной музыке?
БП Не могу сказать, что кто-то присвоил мне титул специалиста по современной музыке, но я ее часто исполняю. В частности, недавно почивший Сергей Слонимский посвятил мне несколько вокальных циклов: не все из них мне удалось спеть, чем он был несколько огорчен. Конечно, я также много пою и Верди, Пуччини, но в контексте нашей с вами беседы о постановке оперы «Нос», я должен отметить, что это произведение Дмитрия Дмитриевича уже классика в чистом виде для всех нас, музыкантов. Опера совсем скоро отметит столетний юбилей!
«Нос» – не просто необычайно сложный, это гениальный материал, если его делать так, как он задумывался автором. Мы ставили перед собой важную музыкантскую задачу сделать все точно, чисто и профессионально. К сожалению, дошедшие до нас записи не всегда идеальны с точки зрения четкого воспроизведения композиторского текста.
СБ Вы смотрели запись спектакля Покровского, над которым он работал вместе с Рождественским и самим Шостаковичем?
БП Разумеется. Именно она и стала для нас неким ориентиром. Мы, видя и слыша некоторые неточности, которых не удалось избежать даже в присутствии живого гения и в его скрупулезной работе и участии на репетициях, старались «вычищать» их и сделать спектакль по-настоящему качественно и достойно. Владимир Юровский даже вспоминал, что слышал из уст Геннадия Николаевича Рождественского, что тот много раз порывался бросить это непростое дело, отнимающее много сил и энергии.
СБ Какие у вас впечатления от работы с Кириллом Серебренниковым, учитывая, что он проводил репетиции по Скайпу?
БП Удаленный процесс был отлично организован, такую практику уже применяли в Вене. Кирилл следил за репетициями через большой телевизор. Я могу перед ним только снять шляпу и поздравить его еще раз. К сожалению, сегодня режиссеры настолько глубоко не входят в материал, конечно, если это не Дмитрий Черняков или еще пара-тройка больших европейских мастеров. У нас была в хорошем смысле «вымученная» работа. И, не скрою, настоящее слово похвалы от режиссера, которое иногда все же нужно артисту наряду с бесконечными уточнениями и правками к роли и жизни в этой роли на сцене, я заслужил только после второго спектакля. До того момента после каждой репетиции я получал больше десяти аудиосообщений от Кирилла, в которых до мельчайших подробностей расписывался каждый такт с четкими комментариями и метафорами для создания безукоризненного образа, чтобы на сцене была именно настоящая жизнь главного героя, а не игра в эту жизнь.
СБ Как немецкая публика воспринимала спектакль на русском языке?
БП Я не могу сказать за всех, но по многочисленным отзывам главный месседж постановки считывался. У нас ведь не только история про «полицаев» или про личные проблемы и переживания Кирилла Серебренникова, там все гораздо глубже. Все пять спектаклей премьерной серии прошли на одном дыхании: два часа музыки без антракта.
СБ А какие еще смыслы вы бы сами подчеркнули?
БП Думаю, понятно, что у нас история не про потерю носа, а про потерю сущности, выраженной в образе Ковалева. Про наличие «орденов» и «медалей», которыми люди и в наше время, и во времена Гоголя обвешивали себя, и это являлось не только знаком отличия, а индульгенцией – когда тебе дозволено все, а «простых» людей ты можешь избивать, уничтожать физически и особенно морально. Промежуток времени – 10 минут после начала оперы и за 5 минут до конца – будто сон Ковалева, когда он вдруг оказался без этой толщинки, в которой выражена вся суть. Он потерял нос, потерял самого себя, стал обыкновенным человеком, у которого осталась небольшая часть, но, мне хочется верить, души. Кирилл его видит полнейшим мерзавцем и подонком, низменным человеком структуры, но мне лично хотелось показать – и я старался это передать, – что даже у самого отъявленного злодея все равно есть душа или, возможно, уже осколки, но души! Может быть, я ошибаюсь, но мне хочется в это верить.
СБ У вас с Серебренниковым никаких творческих споров не было?
БП Были, но это касалось исключительно технических деталей, и это вполне нормально для творческого процесса поиска образа. Вокалисты в большинстве своем работают по принципу «я певец – мне нужно петь». Отчасти я с этим согласен, но опыт общения с Кириллом и вообще творческая дружба с ним познакомили меня и с другой важной стороной медали под названием «вокалист», когда ты можешь не только петь, но поначалу играть, а потом и начинать жить на сцене. В «Носе» есть безумно сложные вокальные моменты, а в это время еще нужно делать «кульбиты», как в сцене повешения. Но в итоге все сработало! Кирилл спокойно, не назойливо, а четко и мотивированно доказывал, что если попробовать, то все будет выглядеть по-другому. Например, я не хотел надевать куртку, мне было жутко жарко. А ему куртка была необходима, и он говорил: «Если ты не хочешь быть в куртке, хотя по сюжету на улице мороз, то тогда, предположим, падай на эту куртку – живи с этой курткой». Даже в таких мелочах правда в намерениях режиссера создавала важные смыслы в рисунке роли моего персонажа.
СБ Как над «Носом» работалось с Юровским?
БП Владимир является не просто одним из самых замечательных, и если не говорить «великим», то высокопрофессиональным творцом в искусстве дирижирования, а искусство это до сих пор очень темное. Многолетнее сотворчество с ним и, не побоюсь сказать, дружба между нами являются для меня важнейшей частью моей творческой жизни. Он такой же творец, как и Кирилл: если они что-то делают, это всегда очень обоснованно.
СБ Я уже не про споры. Может быть, поделитесь какой-то интересной деталью репетиционного процесса?
БП Были моменты в формате «сделай лучше так». Предположим, он просил начать петь ариозо Ковалева жалко, «юродиво», чтобы это не звучало, как будто Юрий Мазурок запел. Я себе в этот момент говорил: «Да, видимо я еще не вошел в правильное состояние» – и просто вокализировал. В таких случаях он направлял всю нашу команду на нужные рельсы музыкального процесса.
СБ До нашего разговора у меня было впечатление, что у вас сложные отношения с современной режиссурой. Раньше в интервью вы говорили, что не приемлете радикальные решения. Хотя это уже не про «Нос», его нельзя назвать радикальным спектаклем.
БП Вы знаете, на Западе это немного по-другому работает. Я против каких-то нехороших режиссерских решений, когда мы находимся в своей стране, в частности в моем родном Санкт-Петербурге. Здесь мне хочется видеть больше классических постановок, нежели того «фриковства», которым заполонена Европа. Хотя я участвую во многих европейских продукциях: работал в постановках Варликовского, Биейто. Нельзя забывать, что мы наемные рабочие, и часть этого процесса – работа. Но я еще никогда не переходил мою внутреннюю черту, хотя в Мюнхене пел «Евгения Онегина», где Ленский и Онегин – люди нетрадиционной ориентации, – ничего, изображал как-то. Поэтому не могу сказать, что у меня проблемы с современной режиссурой. Может быть, раньше в моих интервью это слишком выпукло обозначалось.
СБ Недавно вы стали директором оперы Михайловского театра, как ощущаете себя на этом поприще?
БП Мое назначение – видение и желание Владимира Кехмана. Он хотел, чтобы на этой должности был «играющий тренер», имеющий регулярный выход на зарубежные оперные подмостки и который в курсе европейского мейнстрима. Для меня важно, чтобы этот процесс не разрушал мое основное направление – быть певцом.
СБ Кстати, «Нос» Гоголя в каком возрасте вы прочитали? Какие у вас вообще отношения с художественной литературой?
БП Гоголя я начал читать поздно, «Нос» был прочитан лет в пятнадцать и забыт. Сейчас в преддверии работы над премьерой в Баварской опере я его заново открыл для себя – это нормальный процесс, мне кажется. У меня нет структурированности в обращении к литературе, я медленно и тяжело подхожу к Толстому и пока не могу понять, почему. Читаю, например, Набокова на уровне осознания, что это нечто гениальное, но пока я не могу это полноценно понять. У меня комплекс перфекциониста: если я в чем-то не могу разобраться на миллион процентов, лучше мне пока этого не трогать. Мой нынешний период озаглавлен одним из любимых авторов – Довлатовым.
СБ Какая музыка сопровождает вас в жизни?
БП Я автолюбитель со стажем и слушаю музыку в основном в машине – это для меня то место, где я могу расслабиться и побыть наедине с собой. Не слушаю металл, редко включаю рок, хотя люблю Диану Арбенину и Земфиру (Земфира Рамазанова внесена в реестр иноагентов). Предпочтение отдаю Ободзинскому, Магомаеву и молодой Алле Борисовне Пугачевой. Кстати, мы дружим со Светой Сургановой и даже недавно записали песню «Колыбель», которая вошла в ее новый альбом. Разносторонние у меня вкусы, короче говоря.
