Бунт по–пугачевски

Девушка с Запада

На фоне пожинавших всесоюзную славу именитостей брежневского времени – таких как Ольга Воронец и Людмила Зыкина, Пугачева эпохи «Арлекина» была «не здешней».  Стройная, худенькая, то ли озорная травести, то ли грустный клоун, как Джульетта Мазина в фильме Феллини «Дорога». Поди разбери.

Действительно, первая серьезная победа досталась ей на конкурсе «Сопот-1974», то есть за границей. Ничего обобщающе коллективного, что временами излучала оттепельная и постоттепельная советская лирика в образах рано умершей и прекрасной Лидии Клемент (с дивной песней «Долго будет Карелия сниться») или Майи Кристаллинской (с изумительной балладой «Опустела без тебя земля»), в репертуаре ранней Пугачевой не было, и быть не могло.

«Я шут, я Арлекин, я просто смех. Без имени и, в общем, без судьбы».  Эти слова из принесшей ей первую известность песни «Арлекино» сегодня звучат манифестом индивидуального стартапа Аллы Пугачевой, благодаря которому в далеком 1974 году на советской эстраде впервые появилось нечто совсем не советское, отнюдь не только эстрадное, но киношно- цирковое, театральное, и – что еще более очевидно – откровенно отклоняющееся от нормы.

Две светлых повести

До Пугачевой в СССР были звезды советского кино (их список начала Любовь Орлова), но не было такого явления, как звезда советской эстрады. Потому что советской эстрадой было явление суммарное, принципиально сложно составленное так, чтобы «никаких звезд». Тут вам не Америка, в которой возможны один Фрэнк Синатра или одна Лайза Миннелли, и не Париж, в котором возможна одна Эдит Пиаф, в подражание чьему образу впоследствии на тот же уровень известности поднимались Мирей Матьё или Патрисия Каас. В СССР подниматься в одиночку было нехорошо. В коллективе – другое дело.

Но Пугачева не нуждалась в соратниках, с которыми «в каждом краю оставляла бы сердца частицу», и не желала становиться официально-лирическим голосом «опустевшей Земли» – женщины Земли, которой трудно продолжить свой курс вращения в отсутствии покинувшего ее орбиту отважного мужчины – «маленького принца», «первого космонавта» или просто любимого. Так вышло, что Пугачева отменила все коллективно формируемые в СССР модели женского поведения, поставив в центр эстрадного мироздания себя. «Женщина, которая поет» – так назывался первый биографический фильм с ней и о ней (1978). «Пришла и говорю» – название второго фильма о Пугачевой, по следам которого в 1987 году выпустили одноименный альбом ее песен.

В общем, все получилось, как в одном советском анекдоте.

Вопрос: Кто такой Леонид Ильич Брежнев?

Ответ:  Мелкий политический деятель эпохи Аллы Пугачевой.

Как тревожен этот путь

В ранних интервью с Пугачевой (если кто помнит) часто звучало имя Клавдии Ивановны Шульженко, кумира юности, точнее, детства. Детство Пугачевой было пролетарским, как у всех. Школа и «музыкалка», потом – музыкальное училище. В академической музыкантской среде осколочно циркулировали рассказы ее учителей о трудолюбии и работоспособности уже известной на всю страну бывшей студентки. Потом, в очень взрослом возрасте был получен диплом ГИТИСа. Она знала, зачем он ей.

В 1980-е словосочетание «театр Пугачевой» (еще в отсутствие Театра Аллы Пугачевой) вовсю применяли к ее эстрадным номерам, действительно, кирпичик по кирпичику, собираемых в некий песенный «театр одной певицы».

Театр этот был о том, о чем со сцены вообще-то никто еще не пел, не говорил. «Держи меня соломинка держи» – о придавленности жизнью, по сути, о жизненном отчаянии. Но как же весело, безбашенно она держалась за свою соломинку, «когда вокруг шторма в двенадцать баллов»! «Ты так захочешь теплоты, не полюбившейся когда-то…», но воинственный настрой этой молитвы о женском мщении становился, одновременно, доказательством персональной непобежденности и женской силы. Чего уж говорить о резкой живописи психологических аномалий «а ты такой холодный, как айсберг в океане…», которым только Пугачева могла придать такой всенародно-гимнический запал. Все это и было женщиной, которая поет. То есть Аллой Пугачевой, которая к своему личному матриархату на сцене шла, шла, да и пришла. Стала Примадонной.

А я такая, блин, такая растакая

Став последним явлением советской эстрады, Алла Пугачева стала первым явлением постсоветского шоу-бизнеса. Вскопанный ею «газон» – это все более менее заметные певцы от Владимира Преснякова-младшего до Филиппа Киркорова, все более менее заметные авторы-песенники от Игоря Николаева до Игоря Крутого, и все более менее популярные шоумены, включая Максима Галкина.

Тех, на чьем «газоне» взрастила себя она сама – наперечет. Это – композитор Раймонд Паулс, в репутации которого самой Пугачевой навечно предписан «тот же ряд и то же место», что и героине знаменитой песни «Маэстро», и поэт Андрей Вознесенский, чьим стихам про «Миллион алых роз» певица принесла неконгруэнтную, относительно исповедального – «глаза в глаза» – типа его поэзии, популярность.

Занятно, что Примадонной – понятием, позаимствованным у оперы, Пугачеву стали называть как раз тогда, когда она превратилась в Аллу Борисовну. Но к внезапно настигшему ее феномену «возрастного уважения», Алла Борисовна отнеслась игриво. Вовремя тормознув вокальную составляющую своего жизненного проекта, эффектно стала компенсировать свой имидж матримониальными историями с новыми молодыми мужьями, новыми маленькими детьми и новым образом себя – молодой, красивой собственницы большого дома, большой семьи, большой биографии и «большого прошлого», величие которого ныне старательно переводится в категории «счастливого настоящего».

И пусть еще на кое-где недовыведенных челночных рынках звучит ее «Мадам Брошкина», сама-то Примадонна отлично знает, что «мой поезд ушел» – никак не про нее.