Релизы
В репертуаре Теодора Курентзиса и его оркестра musicAeterna имеются все симфонии Бетховена. В год 250-летия со дня рождения композитора были запланированы соответствующие концертные туры в России и за рубежом (при участии еще одного мастера исторически информированного исполнительства, Джованни Антонини). Из-за форс-мажорных обстоятельств состоялись лишь некоторые концерты цикла, прошедшие в Санкт-Петербурге и в Москве. Однако параллельно ведется запись цикла на диски, и в начале апреля фирма Sony Music Entertainment любезно разрешила дирижеру сделать подарок меломанам со всего мира и выложить в открытый доступ на канале YouTube свежую запись Пятой симфонии Бетховена.
Для тех, кто слышал это произведение в трактовке Курентзиса как в прошлые годы, так и в нынешнем году (например, 30 января в Большом зале Московской консерватории), сюрпризом его интерпретация не стала. Она способна шокировать лишь слушателей, привыкших к традиционным академическим прочтениям хрестоматийно известной партитуры: в солидных темпах, в массивном звучании многолюдных оркестров, с эффектными ферматами и риторическими паузами. Но дирижеры, практикующие исторический подход, давно уже играют Пятую симфонию в темпах, соответствующих бетховенским метрономическим указаниям или близким к ним (а они очень быстрые, за исключением второй части), составами, характерными для начала XIX века (это создает совершенно другой звуковой баланс), на струнных инструментах с жильными струнами, с натуральной медью и с литаврами того же времени. Само по себе ни одно из перечисленных свойств не гарантирует уникальности интерпретации. У каждого из выдающихся дирижеров-аутентистов (Кристофера Хогвуда, Джона Элиота Гардинера, Роджера Норрингтона и других) – свой взгляд на Пятую симфонию.
Версия Теодора Курентзиса находится в том же ряду. Она соответствует новейшим стандартам «нестандартного Бетховена». Вместо угрюмого классика с тяжелым взглядом – страстный и живой человек взрывного темперамента; пресловутая «судьба» (лейттема Пятой симфонии) не столько стучит в дверь каменной десницей Командора, сколько яростно бушует, тщетно пытаясь настигнуть мятущегося героя. Впрочем, есть ли тут герой? В XX веке музыка Пятой симфонии чаще всего ассоциировалась с идеей массовой борьбы, благо, в каждой части можно найти призывные кличи валторн и труб, а в финале, несомненно, звучит триумфальный победный марш. Но, увлекшись публицистической плакатностью, можно лишить Пятую симфонию ее внутреннего нерва и пренебречь множеством тонкостей, любовно инкрустированных Бетховеном в партитуру. Курентзис умудряется сохранить объективность коллизии, максимально отдалив Пятую симфонию от романтического эгоцентризма, но при этом не пожертвовать драгоценными деталями целого. Тут и тщательно прочерченные линии всех деревянных духовых инструментов (обычно они тонут в массиве струнных), и интонационно нагруженная, отнюдь не шумовая партия литавр, и отчетливо слышный контрафагот в финале, и красочная многослойность разнородных тембров, и изысканные тембровые модуляции при переходе из регистра в регистр. Не упущен ни один элемент звуковой ткани произведения. Пятая симфония в исполнении Курентзиса и оркестра musicAeterna напоминает фреску, засиявшую первозданными красками после искусной реставрации.
Единственное, что в этой концепции может вызвать сомнение, – это давно уже принятое дирижером решение не восстанавливать авторское повторение в третьей части, которое было снято Бетховеном перед премьерой 22 декабря 1808 года (скорее всего, по вынужденным причинам). При этом экспозиция финала, как предписано, повторяется. В результате возникает явная диспропорция в длительности частей: третья – 4.40, финал – 10.34. При этом обе последние части в совокупности вполне соразмерны двум первым, длящимся в общей сложности 15 минут 19 секунд. Ось симметрии смещается примерно на середину цикла, и победа «света» над «мраком» оказывается заранее предопределенной.
Сам феномен аудиозаписи Пятой симфонии заставляет лишний раз задуматься о проблематичности баланса стремления к исторической подлинности (все должно звучать, как во времена Бетховена) и в то же время к максимальному совершенству. Зная обстоятельства музыкальной практики начала XIX века, можно с уверенностью утверждать, что совершенство воплощения могло тогда существовать лишь в воображении композитора, а в реальности оно было труднодостижимо или вообще недостижимо. Даже крупные произведения игрались почти с листа, с минимальным количеством репетиций, а руководство оркестром вовсе не предполагало какой-либо индивидуальной дирижерской интерпретации (Бетховен пытался ее добиваться, но премьерой Пятой симфонии дирижировал не он). В живом звучании на концертах Курентзиса мы имеем возможность услышать именно такого Бетховена – взъерошенного, размашисто жестикулирующего, полного всевозможных противоречий и магнетического «драйва». В студийной аудиозаписи перед нами неизбежно предстает другой Бетховен: ученый немец, изливающий на страницы партитуры отнюдь не бурный поток спонтанного вдохновения, а плод долгих кропотливых трудов над эскизами, результат беспощадной самокритики и жесткого отбора вариантов. И тот, и другой «Бетховены» – настоящие, соответствующие духу и букве творческого мышления композитора. Но все же никакая запись не может содержать в себе эффекта непредсказуемости событий и необратимости времени, возникающего на концерте. При этом запись, безусловно, должна стремиться к эталону, и в данном случае цель достигнута. Итогом оказывается по-бетховенски парадоксальный образ бунтаря-перфекциониста.
