Чайковский – наше все?

Родился Петр Ильич на Урале в семье горного начальника Ильи Петровича Чайковского, в небольшом заводском поселке Воткинске. Да, обучался музыке дома, да, в Училище правоведения, куда десятилетнего мальчика определили родители, искусству и музыкальным занятиям уделяли большое внимание, Петру Ильичу даже доводилось регентовать хором – но так было во многих учебных заведениях; да, брал уроки музыки – многие делали то же самое.

Феномен жизни

Одним из поворотных и решающих моментов биографии Чайковского стала резкая смена жизненного курса. Чайковский поступает в первую русскую консерваторию, через год занятий он решает оставить службу и посвятить жизнь музыке. Как начинающий 23-летний чиновник Министерства юстиции волевым решением отказывается от стабильности, финансового благополучия ради очень призрачной карьеры музыканта, остается только гадать. Бросая службу в министерстве, Чайковский уходил абсолютно в никуда. Объясняя свой поступок сестре Александре, которая, конечно, как и вся семья, находилась в полном недоумении, Петр Ильич писал: «…рано или поздно, но я променяю службу на музыку. Не подумай, что я воображаю сделаться великим артистом, – я просто хочу только делать то, к чему меня влечет призвание; буду ли я знаменитый композитор или бедный учитель, – но совесть моя будет спокойна, и я не буду иметь тяжкого права роптать на судьбу и на людей».

Окончив Санкт-­Петербургскую консерваторию, имея в багаже всего несколько сочинений и ученические работы, Чайковский в 26 лет начинает стремительный путь к славе, пишет практически во всех существующих жанрах – за 27 лет творческого пути (умер композитор в 53 года) около 450 музыкальных сочинений. Да, Чайковский один из немногих, кому суждено было при жизни познать мировую славу.

Одновременно жизнь композитора была наполнена сложными перипетиями, он был, безусловно, человеком больших страстей, сложных отношений прежде всего с самим собой, в постоянных поисках ответов на вопросы о жизни и смерти, грехе и прощении, о том, кто такой гений, и что разрешено гению в отличие от обычных людей. Конечно, сказывались и вечные финансовые неурядицы – и это несмотря на солидную денежную помощь Н.Ф. фон Мекк, со временем собственные приличные заработки, а с 1888 года – получение и ежегодной премии от государя в размере 3000 руб­лей. Композитор не умел распоряжаться деньгами, многочисленные траты, бесконечные родственники и стипендиаты, чье обучение Чайковский оплачивал, не позволяли ему выбраться из долгов. В результате за всю жизнь ему так и не удалось обзавестись собственным жильем, даже знаменитый дом в Клину Чайковский снимал. Когда композитор умер – остался должен собственному слуге большую сумму денег.

Феномен творчества

В чем же секрет невероятной популярности музыки Чайковского? Чайковский, по сути, не был революционером-­новатором подобно, например, Вагнеру. Он не изобрел своей особенной гармонии, сам восхищался оркестровым «пиршеством» сочинений своего коллеги, друга и главного антипода Н. А. Римского-­Корсакова и т. д. Но музыка Чайковского настолько узнаваема. Возможно, дело в особой универсальности его музыкального языка. Чайковский всегда и везде был «своим», не только русским европейцем, Человеком мира. Ведь Чайковский стал почти национальным композитором в странах совсем иной культуры – Японии, Китае…

Наверное, все же главный секрет его творчества в исповедальности, которая не может не трогать и оставить равнодушным, ведь музыка – это, пожалуй, единственное, в чем Чайковский абсолютно искренен, каждая нота о нем, и, на самом деле, о каждом. Творчество для Чайковского, говоря его же словами, «это чисто лирический процесс. Это музыкальная исповедь души, на которой многое накипело и которая по существенному свой­ству своему изливается посредством звуков, подобно тому как лирический поэт высказывается стихами. Разница только та, что музыка имеет несравненно более могущественные средства и более тонкий язык для выражения тысячи различных моментов душевного настроения». Для Чайковского было очень важно быть понятым, чтобы его откровения были услышаны. Он писал: «Я сочиняю, т. е. посредством музыкального языка изливаю свои настроения и чувства, и, разумеется, мне, как и всякому говорящему и имеющему или претендующему иметь что сказать, нужно, чтобы меня слушали. И чем больше меня слушают, тем мне приятнее. В этом смысле я, конечно, люблю славу и стремлюсь к ней всей душой». Следовательно, конечная цель для Чайковского – диалог его музыки со слушателем, отсюда и желание, чтобы его лирические исповеди были поняты другими людьми. В его сочинениях бесконечный фатум, с которым невозможно бороться или преодолеть, и самая светлая любовь, которая почти всегда приводит к трагедии героев.

События и переживания его частной жизни иногда более явно, иногда скрыто становились побудительными мотивами к появлению и замыслам сочинений. Считается, в звездочках посвящения первого сохранившегося романса «Мой гений, мой ангел, мой друг» на стихи А. А. Фета 17-летний Чайковский зашифровал имя С. А. Киреева, своего соученика по Училищу правоведения, его большой душевной привязанности в те годы. Личная история Чайковского и скрипача И. И. Котека – не только страница биографии композитора, но и важнейший фактор, имеющий прямое отношение к истории создания целого ряда произведений, в частности Концерта для скрипки с оркестром. Не на пустом месте появились страшные адские вихри «Франчески да Римини», трагическая история «Ромео и Джульетты», не случайно почти никто из оперных героев Чайковского не находит счастья: ни Татьяна, ни Онегин, ни Ленский. В «Мазепе» каждый герой предает из-за любви своих друзей, родителей, любимых; Иоанна, героиня «Орлеанской девы», не успевает даже осознать свою влюбленность в рыцаря Лионеля, как оказывается на костре, а всех главных персонажей «Пиковой дамы» также ждет смерть. В произведениях Чайковского любовь, даже самая искренняя и чистая, почти всегда запретна, и каждый раз оборачивается полной катастрофой. В программе своей Четвертой симфонии, на самом деле при жизни композитора скрытой для публики, а лишь изложенной в письме к Н. Ф. фон Мекк, которой сочинение посвящено, сформулировано его понимание неминуемой судьбы: «Этo фaтyм, этo тa poкoвaя cилa, кoтopaя мeшaeт пopывy к cчacтью дoйти дo цeли, кoтopaя peвнивo cтepeжeт, чтoбы блaгoпoлyчиe и пoкoй нe были пoлны и бeзoблaчны, кoтopaя, кaк Дaмoклoв мeч, виcит нaд гoлoвoй и нeyклoннo пocтoяннo oтpaвляeт дyшy. Oнa нeпo[бe]димa, и ee никoгдa нe ocилишь. Ocтaeтcя cмиpитьcя и бecплoднo тocкoвaть <…> Итaк, вcя жизнь ecть нeпpepывнoe чepeдoвaниe тяжeлoй дeйcтвитeльнocти c cкopoпpoxoдящими cнoвидeниями и гpeзaми o cчacтии… Пpиcтaни нeт. Плыви пo этoмy мopю, пока oнo нe oxвaтит и нe пoгpyзит тeбя в глyбинy cвoю».

Трагичность музыки Чайковского – это вовсе не сентиментальная меланхолия, это буря страстей. Часто эти факторы лежат на поверхности, порой скрыты, и о них только остается догадываться. Часто даже то, что кажется победным и радостным, – весьма сомнительно: какие именно силы торжествуют в мажорном финале Пятой симфонии, отчего Первый фортепианный концерт, написанный в самой черной тональности си-бемоль минор, как правило, исполняют весело и задорно, иногда даже по-пионерски, совсем не задумываясь не то чтобы об авторской версии сочинения (ну не писал Чайковский этих бравурных аккордов в начале концерта), но даже не подумав, зачем же автору нужна была именно эта тональность. Чайковский – определенно мастер подобных ребусов. Переполненная трагизмом музыка балета «Щелкунчик» вступает в диссонанс с ослепительным, конфетным, сладким Конфитюренбургом из сценария и плана М. Петипа, по которому казалось бы композитор создавал свое сочинение. Даже «Иоланта» и ее счастливый финал неизвестно чем обернется для героини, какой мир откроется ее глазам, может быть, и прозревать не стоило?

Чайковский: мифический или реальный?

Обрастать легендами композитор начал практически еще при жизни, он сам прекрасно осознавал, кто он, и понимал, что впоследствии его личные документы – письма и дневники станут достоянием общественности. В дневнике 27 июня 1888 года Чайковский записал: «Мне кажется, что письма никогда не бывают вполне искренни. Сужу по крайней мере по себе. К кому-бы и для чего-бы я ни писал, я всегда забочусь о том, какое впечатление произведет письмо и не только на корреспондента, а и на ­какого-­нибудь случайного читателя. Следовательно, я рисуюсь. Иногда, я стараюсь, чтобы тон письма был простой и искренний, т. е. чтобы так казалось. Но кроме писем, написанных за минуты аффекта, никогда в письме я не бываю сам собой. Зато этот последний род писем бывает всегда источником раскаяния и сожаления, иногда очень мучительных. Когда я читаю письма великих людей, печатаемые после их смерти, меня всегда коробит неопределенное ощущение фальши и лживости».

Когда Чайковский умер, появилось огромное количество воспоминаний о нем. Друг композитора, критик Г. А. Ларош писал: «…некрологи и воспоминания, посыпавшиеся в первые дни после его смерти, иногда бывали заражены сентиментальностью, а еще чаще грешили поверхностным знанием…» Родные и самые близкие, даже брат Модест Ильич в своем грандиозном трехтомнике «Жизнь Петра Ильича Чайковского», из самых лучших побуждений старались сгладить ­какие-то острые углы, многие мемуаристы описывали те или иные события с чужих слов, добавляя красивые детали, были и те, кто присваивал себе «историческую роль» в жизни гения. Позже, подобно Толстому, Чайковский стал «зеркалом русской революции» и из человека превратился в сознании людей в бронзовый монумент, который, как полагалось, «любил народные песни, помогал бедным». Но музыка Чайковского оставалась актуальной всегда и везде. Да, в опере «Иоланта» был переписан текст – убраны все упоминания божественного, а в Торжественной увертюре «1812 год» – гимн «Боже, царя храни» заменили на хор «Славься» Глинки. Во время Второй мировой вой­ны произведения композитора не только поднимали дух советских граждан – Чайковский исполнялся и в фашист­ской Германии, и на оккупированных территориях. В СССР под звучание его симфоний хоронили генсеков, а балет «Лебединое озеро» шел по всем немногочисленным каналам во время путча 1991 года. Цензура закончилась, стало можно все или почти все, однако мифологизация Чайковского продолжилась, но уже в новом ключе.

Какой же он, сегодняшний мифический Чайковский? Если собрать воедино – неорганизованный неврастеник, страшно закомплексованный, крайне стеснительный, плохой дирижер, умер от чего угодно, только не от холеры.

Неорганизованный нелюдимый неврастеник? Да, Чайковскому были свой­ственны резкие перепады настроения, потому очень сложно говорить о его, в частности, художественных предпочтениях. Плохое настроение или самочувствие – он ненавидел всех и вся, его все раздражало. В хорошем настроении и самочувствии обо всем том же самом он мог высказываться ровно противоположно.

Конечно, как любому человеку, Чайковскому нужно было личное пространство хотя бы для работы. Но как он любил гостей, какой душой компании он был, каким искрометным остроумием обладал. Для этого достаточно почитать переписку с его другом издателем П. И. Юргенсоном. Это бесконечные посиделки, кутежи, гости. А с каким юмором и иронией композитор часто относился к себе самому и своим сочинениям. Так, например, Чайковский обсуждает с Юргенсоном части своей Первой сюиты: «Очень благодарен тебе за милое согласие принять новую часть. Ты пишешь, что следовало бы Marche miniature оставить. Видишь что, душа моя. Мне с некоторых пор стало казаться, что этот миниатюрный марш есть миниатюрное говнецо. Откровенно сказать, я бы желал выбросить эту дрянь вовсе. К тому же 6 частей я нахожу слишком много».

Вообще, Чайковский интересовался далеко не только собственной персоной, его волновало абсолютно все. Он переживал из-за вой­н, из-за того, что гибнут люди, он не был равнодушен к волне террора в России и убийству императора, он читал книги из самых разных областей знаний – истории и философии, ботаники и зоологии; он посещал музеи, Берлинский зоопарк, поднимался на только что построенную Эйфелеву башню, любовался красотами Ниагарского водопада, одним из первых по достоинству оценил новинку – звукозаписывающее устройство – фонограф Эдисона.

Неорганизованный? Тогда как за столь непродолжительный творческий путь Чайковский успел создать такое количество сочинений, написать свыше пяти тысяч писем, продирижировать более чем семьюдесятью концертами и спектаклями.

Крайне стеснительный, плохой дирижер? Систематическую дирижерскую деятельность Чайковский начал только в 1887 году, когда ему было 47. За шесть неполных лет – большие концертные турне по России, Европе, США. Чайковский дирижировал в том числе такими сочинениями, как Девятая симфония Л. ван Бетховена, поэма «Тассо» Ф. Листа, оперными спектаклями. Его продолжали приглашать импресарио и антрепренеры, участие Чайковского как дирижера столько лет было залогом коммерческого успеха. Действительно, композитор в письмах к близким и дневниках иногда во всех подробностях описывал свои волнения – это вполне объяснимо и понятно любому исполнителю, тем более выступление на сцене не было для Чайковского привычным с детства или даже с юности. Но количество ангажементов, отклики на концерты дают картину артистической успешности.

Один из главных мифов – смерть Чайковского. Версии начали появляться сразу, обвиняли врачей, которые лечили композитора, появились версии самоубийства. Есть документы: его последние письма, в которых он полон планов и забот, медицинские бюллетени, которые вывешивались на квартире и другие. Но самое главное: не мог покончить с собой человек, который так сильно боялся смерти.

В течение последнего года у него дважды была холера в легкой форме, так называемая холерина – последний раз в августе. Вообще, как отмечают врачи, изучая анамнез композитора, у него был ослаблен иммунитет и, конечно, был упадок сил после Шестой симфонии. Все, что предпринимали врачи – лучшие специалисты, было в рамках врачебного протокола того времени. Нельзя забывать, что от холеры умерла мать композитора. В ­какой-то момент Петра Ильича надо было поместить в ванну, и он страшно испугался, потому что именно эту процедуру не перенесла его мать. После ванны ему стало вроде бы лучше, но все равно вскоре все закончилось…

Так что же с мифами? Казалось бы, настал момент вернуться к настоящему Чайковскому. Выходят книги, публикуются письма без купюр, возвращаются подлинные тексты сочинений композитора. Но возникают самые невероятные легенды и версии, их авторы рассказывают о несуществующих в природе документах или выдергивают из контекста цитаты, которые вообще относились к другому времени, к другим проблемам или людям. Сейчас, когда нашу жизнь во многом определяют рейтинги, лайки, просмотры и репосты, нужно ли вообще пытаться понять настоящего Чайковского? Пытаться узнать о его реальной жизни, исполнять и слушать именно ту музыку, которую он сочинил, а не ­кто-то переделал? Или, может, жизнь не важна, важна только музыка? Возможно, но уж точно не в случае Чайковского, для которого жизнь и творчество – единое неразрывное целое. События, радости, трагедии, увлечения и разочарования диктовали и полностью определяли его творческий процесс, концепцию его сочинений. Потому знание его жизни – это путь постижения его музыки. Ложное знание – ложный путь.