In memoriam
«Слово “великий” уместно использовать лишь в исключительных случаях – возможно, применительно к таким фигурам, как Фуртвенглер или Тосканини. Я восхищаюсь ими обоими, но все-таки по-настоящему великие – это композиторы», – считал Клаудио Аббадо, один из крупнейших дирижеров второй половины XX и начала XXI века. И вряд ли его можно упрекнуть в кокетстве. Его друзья, музыканты, с которыми он работал, журналисты, которым посчастливилось побеседовать с ним тет-а-тет, отмечали необычайную скромность и даже интровертность Аббадо – совершенно невероятные, противоестественные черты характера для итальянца, представителя импульсивной нации. Он нехотя, очень избирательно давал интервью, сторонился светских раутов, с осторожностью относился к словам похвалы и скептически воспринимал подобострастные комплименты. Близкий друг дирижера швейцарский актер Бруно Ганц говорил, что Аббадо «умел культивировать и поддерживать чистоту души – чистоту, которой он никогда не пренебрегал». Его аристократическая сдержанность, элегантная, почти немецкая учтивость не имели ничего общего с надменностью, претенциозностью, свойственной людям творческих профессий, – добравшись до самых вершин исполнительского искусства, он не заразился вирусом тщеславия, а, кажется, наоборот, получил устойчивый к нему иммунитет. В документальном фильме Пауля Смачны «Клаудио Аббадо: Вслушиваясь в тишину» оркестранты Берлинской филармонии рассказывали о том, что вместо официального обращения «маэстро» «молчаливый мыслитель» (как его прозвали за немногословность на репетициях) предпочитал неформальное «Клаудио» – к автократии он испытывал не меньшее отвращение, чем к льстивости. «Аббадо никогда не задавался целью подчинить тот или иной оркестр с помощью диктата, как это было принято, – отмечает биограф дирижера Вольфганг Шрайбер. – Скорее он побуждал музыкантов взять на себя ответственность за исполнение и научиться слушать друг друга, а это отличительная черта камерной музыки».
Уроженец Милана, Аббадо в юности находился под влиянием Тосканини, однако никогда не проявлял симпатии к его стилю работы с оркестром. Ему было ненавистно все, что создавало прецедент несвободы – физической, ментальной, творческой. Как известно, человек усваивает нравственные критерии и принципы общественных отношений в детстве в процессе социализации. Ранний период жизни Аббадо был отмечен потрясениями, связанными с нацистской оккупацией в 1943 году. Помимо того, что мать мальчика арестовали за укрывательство еврейского ребенка, сам юный Аббадо чуть не попал под раздачу, когда к нему в дом на улице Фогаццаро нагрянули нацистские ополченцы: одиннадцатилетний Клаудио написал на городской стене «Viva Bartók», что невежественные военные приняли за лозунг в поддержку некоего партизана-антифашиста.
Его отношение к власть имущим было настолько категоричным, насколько это можно себе представить.
С его мнением считались, он пользовался политическим авторитетом в Италии, о чем свидетельствует история его возвращения в Ла Скала спустя два десятилетия после окончания художественного руководства в 1986 году. Аббадо выдвинул условие мэру Милана Летиции Моратти: возобновление сотрудничества с театром возможно только в том случае, если муниципалитет согласится на реализацию программы озеленения (обсуждалась высадка 90 000 деревьев в Милане и окрестностях). К сожалению, бюрократическая система в Италии, как и мафия, бессмертна, и из-за проволочек эта экологическая повестка остается актуальной до сих пор для главного модного мегаполиса Италии. «Я попросил госпожу Моратти посадить три вида магнолии – и в историческом центре города действительно появились деревца в горшках. Но я добивался другого. Я хочу, чтобы было меньше асфальта и больше зеленых насаждений. Пусть будут парки вместо парковок. Конечно, это требует внимания главного архитектора города Ренцо Пиано, но в итоге облик Милана изменится, улучшится качество воздуха и, как следствие, качество жизни», – настаивал Аббадо. Для него это был не повод для самопродвижения, но жест любви к малой родине.
Что же до Ла Скала, то воссоединение произошло, и этому предшествовали двадцать шесть лет разлуки. Никаких торжественных церемоний, официальных обедов и прочих пафосных мероприятий в честь «il Claudio» не проводили, памятуя об индивидуальных особенностях его характера. Личным амбициям он предпочитал духовное совершенствование масс. Не случайно в годы своего руководства миланским театром Аббадо ввел льготы на посещение спектаклей для студентов, трудового класса, малообеспеченных слоев населения, таким образом утверждая один из основных постулатов своей деятельности – классическая музыка должна быть доступной не только узкому элитарному кругу, но всем людям, в независимости от возраста, происхождения и образования. «Это единственный способ сделать их по-настоящему свободными», – считал Аббадо. Вместе со своими друзьями – пианистом Маурицио Поллини и композитором Луиджи Ноно – он организовывал выступления на фабриках, а для неофитов устраивал ток-концерты, посвященные современным авторам.
В годы своего руководства миланским театром Аббадо ввел льготы на посещение спектаклей для студентов, трудового класса, малообеспеченных слоев населения.
Высоким идеалам гуманизма Аббадо был верен на протяжении всей жизни. Неудивительно, что в какой-то момент он проникся философией уникальной венесуэльской программы El Sistema – запущенного в 1975 году инновационного эксперимента в области музыкального образования. Во время гастролей по Южной Америке в 1999 году произошло знакомство Аббадо с Хосе Антонио Абреу – учредителем, основателем и архитектором Национальной системы молодежных, детских и дошкольных оркестров Венесуэлы. Масштабы проекта, охватывавшего на тот момент почти полмиллиона детей из неблагополучных семей, поразили Аббадо не меньше, чем качество работы Молодежного оркестра Симона Боливара (первого коллектива в карьере Густаво Дудамеля). Дирижер мечтал о внедрении принципов El Sistema и в Италии. Известно, что во время обсуждения этой образовательной модели с Абреу, возник вопрос финансирования. «Откуда возьмутся средства? Правительство выделит?» – интересовался Абреу. «Правительство? Я бы на это сильно не рассчитывал, Сильвио Берлускони никогда бы не дал денег на подобную инициативу», – возразил Аббадо (политический класс Италии, по его мнению, неизменно проявлял свою «безграмотность и лукавство» в отношении культурной сферы). – Я попросил всех своих друзей в Неаполе, Турине, Палермо, Милане поддержать нас. После того, как я рассказал им про El Sistema, они дружно сказали: “Фантастика”, – и пообещали включиться в процесс». В 2010 году был запущен проект Sistema delle Orchestre e dei Cori Giovanili e Infantili in Italia («Система молодежных и детских оркестров и хоров в Италии»), направленный на наиболее уязвимые группы населения с ограниченными финансовыми возможностями.
В течение полувека Аббадо находился на авансцене концертной и оперной жизни. Занимая самые престижные должности – сначала в Ла Скала, затем в Венской государственной опере, в Берлинском филармоническом оркестре, Лондонском симфоническом оркестре, в последние годы своей жизни – в основанном им Люцернском фестивальном оркестре, – он рассуждал о том, что музыка не имеет ничего общего с рабочей рутиной. «Для меня это большая, глубокая страсть. По воле судьбы мне довелось разделить эту страсть с великолепными исполнителями по всему миру. Это подлинно экзистенциальный процесс; совместное исполнение музыки – благословенный источник, из которого я черпаю силы», – признавался Аббадо. Сценическое партнерство с некоторыми солистами – особо дорогими и любимыми – он сохранял до конца жизни. В этой связи невозможно не упомянуть Марту Аргерих. Их творческий тандем, просуществовавший добрые полвека, создал множество прекрасных творений. Они познакомились в Зальцбурге, когда Аргерих брала уроки у Фридриха Гульды – одного из блестящих пианистов так называемой «венской тройки», а Аббадо, в то же время обучавшийся игре на фортепиано, рассматривал Гульду в качестве наставника. Общие интересы сблизили молодых людей, и уже в 1967 году состоялась (ставшая легендарной) запись соль-мажорного Фортепианного концерта Равеля и Третьего концерта Прокофьева – Аргерих аккомпанировал Берлинский филармонический оркестр под руководством Аббадо. Для молодого дирижера это была дебютная запись на лейбле Deutsche Grammophon.
Особое место в биографии Аббадо отведено сотрудничеству с композиторами-современниками – в частности, с Луиджи Ноно, чьи произведения он охотно исполнял и издавал на дисках: это и «Прометей (Трагедия слушания)» – главный труд автора, и кантата Il canto sospeso для солистов, хора и оркестра, и одна из последних пьес Ноно Caminantes…Ayacucho для меццо-сопрано, флейты, малого и большого хора, органа, трех оркестровых групп и магнитной ленты. «Для меня было чрезвычайно важным и поучительным наше общение, в том числе и потому, что оно дало мне представление о том, как мыслит композитор. Вместе с этим знанием я получил ключи к творчеству авторов разных эпох и стилей», – рассказывал Аббадо.
Среди композиторов прошлого он особо почитал Густава Малера. Все тот же гуманизм, чувство сострадания и сопереживания сближали их, и эти же качества помогали Аббадо проникнуть в самые заповедные уголки сознания последнего из великих западноевропейских симфонистов. «Бедный Малер! Он так много страдал! В своих партитурах он раскрывает половину своей жизни, своей ревности, своего великого чувства! Внутри него билось огромное чуткое сердце, у него была большая душа! Этот человек, кажется, знал все о любви и смерти», – горячо говорил Аббадо. Его ранние впечатления от музыки Малера связаны с интерпретациями Бруно Вальтера, Леонарда Бернстайна и Димитриса Митропулоса. Каждый из них внес свой вклад в упрочнение позиций малеровского симфонического наследия, но только Аббадо остался в истории исполнительского искусства как «медиум Малера».
В завершение хочется обратиться к словам Клайва Гиллинсона, исполнительного директора Карнеги-холла: «Всю свою жизнь Аббадо превратил в служение музыке. В его подвижническом смирении перед ней, отчаянной заботе о ней был смысл его существования. Он постоянно думал о ней, поэтому все его выступления отличались актуальностью и весомостью. Может ли музыка быть вопросом жизни или смерти? Нет, для Аббадо она была несоизмеримо важнее».
