События
Программа Крещенского фестиваля в «Новой Опере» была на этот раз особенно насыщенной и разнообразной. Задуманная в основном Валентином Урюпиным, главным дирижером театра в минувшем сезоне, она включала исполнение всех опер Рахманинова, вечер одноактных балетов, два симфонических концерта и один камерный. Российская премьера оперы «Доктор Атом» Джона Адамса открыла фестиваль, став и его кульминацией.
Фестиваль традиционно стартует 19 января, в день рождения основателя театра Евгения Колобова. В тот вечер, когда и трех недель не минуло с начала года, уже состоялось одно из главных его музыкальных событий – московских, а то и общероссийских. Концертное исполнение оперы «Доктор Атом» обещало стать как минимум любопытным: столько жадных до изысканных радостей меломанов, сколько было в этот вечер, последний раз собиралось на ноябрьском филармоническом концерте «Другое пространство. Continuo». Дирижировал тогда, кстати, тоже Федор Леднёв.
Любопытное обернулось грандиозным: художественный подвиг, который под управлением маэстро совершили оркестр и хор театра вместе с командой солистов, до полной неразрывности слился с подвигом гуманистическим.
Джон Адамс и Питер Селларс (либреттист и постановщик мировой премьеры), авторы оперы о подготовке испытания первой ядерной бомбы и о том, как сомнения и колебания всех причастных не могут помешать неизбежному, едва ли предполагали, насколько актуальным «Доктор Атом» может оказаться сегодня, почти через двадцать лет после создания. Тем более что исполнение антимилитаристской оперы американского композитора здесь и сейчас в принципе смотрится как фантастика. Да, это российская премьера, но частично «Доктор Атом» в нашей стране уже звучал: в 2012 году на VII Фестиваль симфонических оркестров мира одноименную симфонию, написанную Адамсом на основе оперы, привозил Хьюстонский симфонический оркестр под управлением Ханса Графа.
Бывают странные сближения – отмечая в опере Адамса следы влияния Стравинского, Орфа, Скрябина, уважаемый коллега Сергей Бирюков подчеркивает ассоциацию с Симфонией №11 Шостаковича: «Показалось даже, что нас вдруг странным образом “выбрасывает” из нью-мексиканской духоты в смертоносный мороз Дворцовой площади». Между тем ту самую симфонию «1905 год» Шостаковича и симфонию «Доктор Атом» Адамса хьюстонцы в 2012-м соединили в одной программе, случайно или осознанно рифмуя трагические события ХХ века. Российская актуальность все глубже увязает в истории – тем современнее прозвучал «Доктор Атом», задав фестивалю высочайшую планку. Не то чтобы ей соответствовали все его события, но каждое из них воспринималось в неразрывной связи с открытием.
* * *
Два симфонических концерта фестиваля задуманы весьма удачно; и если формат и продолжительность второго, на первый взгляд, выглядели традиционно – увертюра, концерт, перерыв, симфония, – то первый был рассчитан всего на час. За «Песенками Маргариты» Локшина на тексты из «Фауста» Гёте следовала без антракта кантата «История доктора Иоганна Фауста» Шнитке на слова из «Народной книги о докторе Фаусте» (1587). Программа на фаустианские темы могла быть и шире – одну такую в 2009 году в Зале Чайковского предложил публике Владимир Юровский – и разнообразнее. Вероятно, нынешний вечер был призван показать пару подчеркнуто мрачную – монологи обезумевшей Маргариты по версии Гёте с историей гибели Фауста по версии книги XVI века. В адекватной интерпретации этот дуплет мог не оставить слушателям никакого эмоционального просвета.
В выборе сочинения Локшина, как и оперы Адамса, хорошо узнаваем почерк Валентина Урюпина. В прошлом сезоне дирижер представлял в Москве его Первую симфонию, утверждая, что в идее исполнения «всего Локшина» нет ничего невозможного. Не прошло и года, как в Рахманиновском зале консерватории прозвучала Девятая, на стихи Леонида Мартынова, – за день до объявления мобилизации. В начале концерта музыковед Елена Двоскина напомнила о том, как Локшина ценили Шостакович, Юдина и другие, уточнив, что об этом всякий раз говорится по поводу композитора, в подобной защите не нуждающегося. Похожим образом обстояло дело с возвращением в репертуар музыки Вайнберга, чему помог и успех оперы «Пассажирка», ставившейся и в «Новой Опере», также на Крещенском фестивале.
У Локшина, увы, нет такого эффектного сочинения, как «Пассажирка» с ее ореолом полузабытого шедевра, с опозданием оцененного во всем мире, или как «Фауст-кантата» с рассказами о конной милиции на московской премьере и об Алле Пугачевой, собиравшейся петь Мефистофеля. Зато есть одиннадцать симфоний (десять из них вокальные) и примыкающие к ним «Песенки Маргариты», позже ставшие частью «Сцен из “Фауста”». Они не похожи ни на что из современной им советской музыки, в которой Локшин мог бы занять место, условно говоря, «русского Берга», будь его творчество оценено в должном масштабе. Однако из-за того, что Локшин был несправедливо обвинен в доносительстве, его стали играть еще реже, чем прежде. Позже доброе имя композитора было восстановлено, но наследие по-прежнему остается в тени этой мрачной истории. Без нее разговор о Локшине пока не обходится, как прежде разговор о творчестве Вайнберга не обходился без обстоятельств его трагической биографии.
О том, почему музыку Локшина исполняют редко, красноречиво говорит и ее соседство с «Фауст-кантатой» Шнитке: у Локшина невозможны, немыслимы такие эффекты, как знаменитое танго, написанное со всем мастерством и с точным расчетом на успех. Мы помним, что многие опусы Шнитке с трудом пробивались на советскую сцену, и тем интереснее, что Локшин был убежден в его «сознательном или бессознательном жульничестве», считая Шнитке кумиром «интеллигенции, лишенной музыкального слуха», на концерты которого «можно попасть только чудом или близким знакомством с администратором». На этом фоне, резюмирует Локшин в письме Рудольфу Баршаю, «желание исполнить свои сочинения гаснет с каждым годом… Я предпочел бы умереть, но не дай бог запачкаться подобными приемами». Так в программе, сопоставляющей два прочтения «Фауста» двух современников, появился и полемический смысл.
Как и было обещано, концерт уложился в неполный час. Судя по разговорам со слушателями, многие познакомились впервые не только с сочинением Локшина, но и с «Фауст-кантатой» Шнитке, оставшись под сильным впечатлением. Музыке удалось сказать главное самой за себя, однако ценен оказался скорее сам факт ее исполнения, нежели качество. Оркестр под управлением Кристиана Кнаппа «озвучил» партитуры и не более того, что никак нельзя назвать интерпретацией, а среди солистов «Новой Оперы» есть те, кто украсил бы программу куда сильнее. Сопрано Мария Буйносова пропела Маргариту, едва выходя за рамки одной и той же крикливой интонации, хотя музыкальными средствами Локшин изображает как раз переменчивость состояния героини, безумие которой озаряют проблески сознания.
Тенор Дмитрий Пьянов, рассказчик в «Фауст-кантате», был фактически не в голосе, а среди остальных солистов был убедителен лишь контратенор Андрей Немзер в роли одного из двух лиц Мефистофеля. И даже упомянутое танго, которое может вызывать настоящий ужас, прозвучало небрежно и скорее смешно, по формуле «Он пугает, а мне не страшно». Это заставляло подумать и о том, как много сил отняло открытие фестиваля у коллектива театра, и о катастрофической нехватке первоклассных дирижеров в России. Нет сомнения, что эта программа была бы совсем иной у Филиппа Чижевского, ставшего за пульт в последний вечер.
* * *
Финал фестиваля оказался благодаря Чижевскому во многом необычным. Именно ему принадлежала идея исполнить встык, без паузы, миниатюру Tromba lontana («Далекая труба») Адамса, написанную все для того же Хьюстонского симфонического оркестра, и Первый фортепианный концерт Брамса. Произведения разных эпох, эстетик, континентов, если не планет, срифмовались на удивление органично. Правда, в отличие от «Доктора Атома» с его бурями и страстями, Tromba lontana медитативна и нетороплива. Трубачи Дмитрий Синчинов и Иван Буланкин расположились на балконах, и сам образ «далекой трубы», воплощенный удаленными от оркестра солистами, апеллировал к «Вопросу без ответа» Айвза с его созерцательностью. Яркий пример совсем другого Адамса, нежели в первый вечер фестиваля.
Соло фортепиано в оркестре исполнил Алексей Мельников, выступивший солистом и в концерте Брамса; его драматическое вступление ничуть не диссонировало с неспешностью Tromba lontana. В интерпретации Мельникова и Чижевского концерт приблизился одновременно к барокко и к современности, лишившись романтической помпезности. Хотя на сцене был полный состав оркестра с шестью пультами первых скрипок, вспомнилось совсем другое прочтение Брамса: в 2017 году его Двойной концерт, также предполагающий большой оркестр, представляли Musica Viva, скрипач Энтони Марвуд и Александр Рудин в роли дирижирующего виолончелиста. Оказалось, что симфонический Брамс прекрасно звучит и у камерного состава без привычного громокипящего надрыва. Похожим стало и нынешнее исполнение, с как никогда быстрым финалом в квазибарочных тонах.
Необычным оказалось и начало Третьей симфонии Брукнера: первые фразы, подчеркнуто напоминающие начало Девятой Бетховена, у Чижевского вдруг зазвучали, опять же, как Джон Адамс, если не как Филип Гласс. Казалось бы, услышать у Брукнера минимализм – идея более чем натянутая, но дирижер без видимого усилия продемонстрировал, как можно изменить дух музыки, лишь чуть сдвинув темпы и акценты. Дальше, правда, эксперимент развития не получил, и интерпретация вышла во многом традиционной, не говоря о нескольких досадных расхождениях утомленных оркестрантов. Но впечатлением от начала определялось и впечатление от целого, так же как восприятие открытия фестиваля влияло и на восприятие остальных его событий.
