Дирижирование – это процесс, а не пожинание плодов

Об успехе и призвании

Моя карьера на Западе, то есть в мире, началась в сорок четыре года. По сегодняшним нормам – уже все, поезд ушел.

Слово «карьера» мне как-то не подходит. Если назвать места, где я постоянно дирижирую, где меня любят, то можно сказать, что степень моей самореализации довольно высокая.

Меня никогда не воспринимали дирижером, способным исполнять только русскую музыку.

Я никогда не был ретроградом, я никогда не был консерватором. В послужном списке моих театральных работ были и «Черные птицы» Георга Катцера еще в Московском музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко, и «Мастер и Маргарита» Слонимского в 1990-х годах… В моих симфонических программах Луиджи Ноно прозвучал в тот период, когда люди из Союза композиторов буквально рыскали по пятам, чтобы не допустить ни такта звучания этой музыки. И Борис Чайковский, и Шнитке, и Денисов – я буквально исполнял эту музыку на собственном энтузиазме. Я всегда поддерживал таких композиторов, как Владислав Шуть и Александр Раскатов… И продолжать начатую тему я мог бы еще долго – и в этом отношении меня просто никак нельзя упрекнуть!

Быть музыкантом

В современном мире, к сожалению, наша профессия потеряла большую часть своего общественного звучания. Это надо констатировать. Общество больше нуждается в чем-то другом. Наверное, общество больше не хочет иметь среди дирижеров таких идолов, какими были Бернстайн и Караян. Их место никто не занял.

У нас, у музыкантов, есть одна библия – партитура, произведение, написанное композитором, которое мы должны изучить и в силу нашей возможности рассказать. Музыка – это не игрушка, это язык человеческого общения, и мы музыку говорим. У каждой музыки существует определенный склад, определенная температура.

Музыка – это всегда результат деятельности определенных профессиональных сфер, поэтому знаменитый опус для «водобачковых» инструментов как прелестную пародию-шутку мы со спокойной душой оставляем театру кукол Сергея Образцова.

Если ты говоришь «мне нравится» или «мне не нравится», это твое сугубо личное дело. А если ты говоришь, что это хорошо или плохо, то изволь аргументировать. В искусстве любые запреты, любое «это можно, а то – нельзя» – смерть. Можно все, нужно только талантливо это делать. А дальше уже вопрос вкуса: одним нравится одно, другим – другое.

О профессии дирижера

Дирижер должен делать акцент не на категории «что», которая ясна как ему самому, так и музыкантам, а на категории «как» – то есть каким звуком, в какой динамике, с какой нюансировкой и так далее сыграть определенный пассаж. Дирижер – это не «фирма обслуживания», а «руководящий штаб действия».

У меня была реанимация прямо в оркестровой яме при публике – я получил двенадцать электрошоков, как мне потом рассказывали. Почти вся семья была на спектакле. И вот, уже теряя надежду, меня все-таки вернули назад. Пришел я в себя уже в больнице, и первый вопрос, который я задал, был: «Что со спектаклем?»

У каждого композитора рисунок – свой, уникальный, но важно, чтобы и мы, дирижеры, его увидели, то есть услышали. В этом и есть суть нашего исполнительского дела. Если нет рисунка, если между глазами дирижера и его руками лишь прямая связь, как у певцов между глазами и связками, то такое исполнение музыки – не более чем публичное чтение с листа или просто банальная репродукция, которая никому, конечно же, не нужна.

Главная задача музыки, если она действительно музыка, – это контакт с душой слушателя, ибо человек воспринимает музыку не только ушами и кожей, но и душой. Если душа остается холодной, а слушатель все время лишь пытается понять, как и что в этой «музыке» сделано, то абсолютно никакого смысла в ее существовании нет, и поэтому не надо называть музыкой то, что ею не является. Именно поэтому я позволяю себе роскошь дирижировать лишь тем, что понимаю и ощущаю музыкой в полном смысле этого слова. А если не понимаю, то не дирижирую даже из любопытства, четко говоря себе: это – не мое.

О великих

В 1962 году мне довелось встретиться со Стравинским, когда он приезжал в Советский Союз в связи с его 80-летием: папа взял меня на одну из его встреч с композиторами. И там ему был задан вопрос о его собственной переделке «Петрушки»: аудитория интересовалась, почему Стравинский партитуру своего балета, изначально написанную им для большого оркестра, переработал для достаточно скромного парного состава инструментов. И он сказал тогда гениальнейшую фразу: «Средства композитора должны быть ограничены, когда его фантазия хорошо работает».

Михаил Юровский: Многое в жизни зависит от мировоззрения и внутренней дисциплины

Шостакович был просто рядом. Если он не был занят, с ним можно было поговорить по телефону, спросить о чем-то. Даже осознавая, что ты можешь ему помешать. Я помню его на репетициях, я сам с ним репетировал, когда готовилась Пятнадцатая симфония. Мне, тогда как ассистенту оркестра, было поручено работать с ударниками. Он аккуратнейшим образом приходил в студию на радио, сидел с портфелем, с партитурой, был удивительно точен в своих просьбах и очень интеллигентен. Хозяйского тона у него никогда не было.

Мне очень близок Евгений Мравинский в его понимании Чайковского и Шостаковича. Мне очень близок Евгений Светланов в его понимании Скрябина и Рахманинова. Вообще, музыкантов, которые способны делать все, нет. У каждого свое – что-то лучше, что-то более, я бы сказал, экспериментально.

Классика сегодня

Сегодня в Западной Европе можно услышать очень хорошее исполнение русской оперы с точки зрения точности воспроизведения всех нюансов партитуры, прекрасного звучания оркестра, отточенности его фразировки, но при этом в душе понимать, что это все от начала до конца – не то! А объяснить, что там «не то», довольно трудно, ибо проблема на сей раз выходит за обычную рациональную сферу исполнительства как такового.

Больше века в музыке

У меня есть концептуальные проблемы с современной режиссурой. Я, видимо, стал консервативен. Раньше я был гораздо больше готов к экспериментам. Но постепенно складывается ощущение, что это постоянное приспосабливание классического материала к сегодняшнему дню, искусственное приклеивание одного к другому, образует прокрустово ложе. Потому что не все укладывается. И мне это не нравится.

Русская музыка занимает абсолютно равное положение в мировой музыкальной культуре, точно так же, как итальянская, немецкая, французская и другие. Не могу сказать, что творчество таких композиторов, как Чайковский, Рахманинов, Римский-Корсаков, Шостакович, Прокофьев, нуждается в «месте под солнцем». Их произведения звучат по всему миру.

Подготовлено по публикациям разных лет