Два гиганта – три сонаты

Генюшас сотрудничает с «Мелодией» не первый год, Ситковецкий записывается на лейбле впервые. Замысел диска родился на пересечении двух идей: одна – приношение великим музыкантам, которые много лет выступали в ансамбле, но вместе записали только три произведения из своего репертуара. В знак любви и уважения к ним Ситковецкий и Генюшас исполняют программу, ставшую единственной их совместной записью, – три сонаты для скрипки и фортепиано: Сонату № 8 соль мажор Бетховена, Сонату ля мажор (Дуэт) Шуберта, Сонату № 3 до минор Грига.

Другая линия, ставшая основой записи, – давняя дружба двух семей, представителями которых являются музыканты. Ситковецкий – сын скрипача Юлиана Ситковецкого и пианистки Бэллы Давидович, Генюшас – внук и воспитанник педагога и пианиста Веры Горностаевой. В своей книге «Диалоги» Ситковецкий называет «ближайшей подругой буквально с колыбели» пианистку Ксению Кнорре, мать Генюшаса: речь не просто о встрече представителей двух династий, но о близкой дружбе, ставшей и творческим содружеством.

В беседе с Ильей Овчинниковым музыканты рассказали о том, что такое верность семейному делу, о тонкостях современной звукозаписи и взаимопонимании поколений.

ИО Дима, несколько лет назад вы весьма скептически говорили о том, стоит ли сегодня записывать новые диски: «Поразить публику новым прочтением Концерта Чайковского сейчас трудно». В чем тогда смысл новой записи?

ДС Я не отказываюсь от своих слов и считаю, что с дисками такая же ситуация, как и с конкурсами, которые расплодились по всему миру: чем их больше, тем менее они заметны. Однако я продолжаю участвовать в работе жюри: кроме конкурсов, у молодых по-прежнему нет другой возможности показаться и заявить о себе. То же самое для них означает диск – он как визитная карточка. Что же касается этой записи, то у меня особый взгляд и на наследие Крейслера, и Рахманинова. Кроме того, мне очень важна связь с другим поколением – с Лукасом, с молодым мастером, которого я знаю почти с его рождения, не говоря уже про тесные отношения наших семей: было слишком много связующих звеньев, чтобы не сделать что-то вместе.

ИО Лукас, что эта новая запись значит для вас?

ЛГ Во-первых, я давно воспринимаю Диму почти как родственника, мы уже много лет ходили вокруг да около подобного большого проекта. Мне было ужасно интересно соприкоснуться с таким музыкантом и перенять что-то из его опыта. Во-вторых, мне как ансамблисту была любопытна программа, я не играл ни одного из сочинений, и это серьезная мотивация их освоить, – кроме Дуэта Шуберта, который мы уже играли и с Айленом Притчиным, и с Димой. Айлен – невероятный музыкант и мой близкий друг, мы вместе сделали уже не одну программу, я его воспринимаю отчасти как одного из своих педагогов. Камерная музыка – одна из высших форм музицирования; я ее обожаю и не знаю пианиста, который ее бы не любил. Она учит многому, а я уже несколько лет ни с кем не занимаюсь как ученик: после ухода моей бабушки не решился идти ни к какому другому педагогу, она передала мне все, что могла передать. Но учиться никогда не перестаешь, и такие возможности, как наш с Димой проект, для меня – повод поучиться.

В Большом зале консерватории у нас было достаточно времени. Да и на даче занимались не спеша

ИО Как рождалась эта программа и чем именно она вам интересна?

ДС Крейслер и Рахманинов – две огромные личности, очень любимые мною. Лукас очень близок к Рахманинову и замечательно его играет, но фигура Крейслера была для него во многом открытием. А я с ними обоими как музыкант давно «общаюсь»: я был победителем I Конкурса имени Крейслера, первый мой диск состоял из его транскрипций. C Рахманиновым же благодаря своей матушке я всю жизнь прожил – он звучал постоянно и у нас дома, и в ЦМШ, и в консерватории. Так случилось, что два эти гиганта записали вместе только три сонаты. Почему из десяти сонат Бетховена они выбрали Восьмую, мы не знаем; что касается сонаты Грига, убежден, это было решение и желание Сергея Васильевича: он обожал концерт Грига, тогда как у Крейслера больше не наблюдается ничего с Григом связанного. Даже ни одной транскрипции – тут он, скорее всего, шел за Рахманиновым. Конечно, я их играл много раз, чаще всего Грига – еще в 1982 году с мамой все три его сонаты записал. Но мне было чрезвычайно интересно: как ансамблиста я Лукаса знал, однако он превзошел мои ожидания. У него колоссальная восприимчивость и реакция на все, что я делаю, а я – партнер достаточно «опасный», это знают все, кто со мной играет.

ЛГ Опасный, но надежный!

ДС Чем лучше наш контакт с партнером, тем больше я себе позволяю – как в джазе. И как раз Лукас оказался партнером, с которым можно многое себе позволить: настолько он настроен на мою волну, что мне было чрезвычайно и приятно, и волнительно. Свежий взгляд молодого поколения на эти сочинения, который мне хотелось получить, я получил с лихвой – очень доволен и воодушевлен этим проектом.

ЛГ Для меня особенно интересен был Крейслер: кроме того, что вошло в диск, мы сыграли еще не менее шести пьес, они дают максимальную свободу выразительности. Хотя моя функция там скорее – аккомпанемент, чего не скажешь про Грига.

ДС Если можно считать это компенсацией, моя идея была в том, чтобы Лукас сыграл одну из крейслеровских транскрипций Рахманинова. Из «Радости любви» Рахманинов сделал огромную пьесу – почти фортепианный концерт! – уйдя от оригинала довольно далеко. А «Муки любви» ближе к оригиналу, и мне показалось, что эта пара пьес, «Муки любви» и «Прекрасный розмарин», увенчает нашу идею посвящения Крейслеру и Рахманинову: не только сонаты, которые они записали, но и их пьесы.

ИО Лукас, и все же для чего вам новый диск? Начинающим пианистом, для которого он может служить визитной карточкой, вас не назовешь.

ЛГ Знаете, я только недавно стал задумываться над тем, что есть некая инерция, которая захватывает тебя, когда ты входишь в большой музыкальный мир: все записываются, и ты записываешься – так появились первые мои диски. Цель в том числе чисто практическая: ты находишься в некоем процессе, рождающемся здесь и сейчас, а результат его – не только художественная ценность, но и средство информирования людей о твоем существовании.

ДС Мне это нужно меньше – не только потому, что я много сделал дисков уже, а еще и потому, что почти каждый концерт, который я играю, записывается. Хотя это другой жанр, чем студийная запись. Скажем, недавно мне довелось дирижировать Третью и Четвертую симфонии Брамса, обе я не дирижировал около десяти лет, но есть видео­записи прежних моих исполнений – что-то вроде твоих фотографий тех лет, каким ты был тогда.

Несколько поколений за спиной – это и сила, и давление

ЛГ Это полезно и для твоего собственного развития. Когда-то, в период активного роста, после двадцати, некоторые записи мне казались удавшимися. Сейчас, оглядываясь на то, что записано прежде, я вижу, что это, может быть, и неплохо, но сейчас бы не играл так; мне кажутся мои интерпретации наивными, более юношескими, чем того требует музыка. Вижу, как сильно было влияние моего педагога. И, конечно, такая возможность ценна.

ИО Дима, вы говорили, что сегодня любая новая запись – заведомый компромисс: «Нет фирм, которые оплатили бы столько студийного времени, сколько они были готовы оплатить когда-то». В данном случае это было так или нет?

ДС Нет – нам дали возможность записаться в Большом зале консерватории, этот зал для меня особый, я в нем вырос и слышал там незабываемые концерты, позже играл там много раз. У нас было достаточно времени и замечательный звукорежиссер – Михаил Спасский.

ЛГ Не упускаю возможности поклониться ему в ноги: это выдающийся мастер, мы сделали вместе уже несколько дисков. Нам с ним повезло не меньше, чем с Большим залом.

ДС А до того мы сидели на даче у Лукаса и занимались не спеша: были все условия для того, чтобы сконцентрироваться, атмосфера сложилась замечательная, я такого и не предполагал.

ИО Лукас, у вас как минимум четвертая запись на «Мелодии» – довольны ли вы этим партнерством?

ЛГ Первый диск у меня был сольный, второй мы записали с Айленом, третий с Сашей Бузловым и Айленом, теперь вот четвертый. Также был записан Первый концерт Шостаковича со Сладковским. В целом – никакой неудовлетворенности, наоборот! Карина Абрамян еще в 2014 году подкупила меня тем, что сразу согласилась записать мой сольный диск «Эмансипация консонанса» с репертуаром, который сложно себе представить на любом другом лейбле – я записал то, что мне действительно хотелось: Рябов, Арзуманов, Десятников. Этот карт-бланш я не мог не оценить. Все последующие программы тоже были полностью сформированы моими партнерами и мною, никаких разногласий не было, это настоящая творческая свобода.

ИО Дима, это же ваша первая запись на «Мелодии» – на фирме, которая лишь ненамного моложе вас, – не так ли?

ДС Абсолютно первая, и я никогда не подозревал, что буду записываться на «Мелодии», но в последнее время она преобразилась. Совсем недавно к 90-летию моей мамы переиздали два диска ее старых записей с четырнадцатью вальсами Шопена, Первым концертом Шопена и Первым концертом Бетховена. Что тоже мне было очень приятно: когда я впервые встретился с Кариной Абрамян, об этом сразу зашла речь, а дальше мы сразу стали думать, что можно сделать еще, и придумали.

ЛГ Более того, эта запись вальсов Шопена вышла в свет еще до появления «Мелодии»: у меня есть на даче старая пластинка, которую Димина мама когда-то подарила моей бабушке, и знака «Мелодии» там нет.

ДС Да, у папы тоже были записи, впоследствии вышедшие на «Мелодии», но все они появились раньше. Сделаны они были в кирхе…

ЛГ …где я недавно играл концерт…

ДС …и где в свое время делались записи, в Вознесенском переулке. Я там в 1966 году для конкурса «Концертино Прага» делал запись, но прямых контактов с «Мелодией» прежде не было, и мне очень приятно, что сейчас она возродилась из пепла, как птица Феникс. И, как ни забавно, это мой дебют.

ИО Вы упомянули имя Михаила Спасского; мне доводилось видеть, как по его просьбе пианист на записи диска переигрывал много раз один и тот же такт. Возможно ли рассматривать результат как цельную интерпретацию, или это уже скорее чудо звукорежиссуры?

ДС В нашем случае ничего подобного не было, мы так записываться не любим. Записи, собранные по такту, похожи на бабочек в гербарии: красивые, блестящие, но мертвые. Их очень много, и многие из них как раз поэтому не будут никогда слушаться; я всегда был против и так никогда не записывался. Для меня важен другой вопрос – вопрос контакта, доверия звукорежиссера и исполнителей, будь то солист, дуэт, трио или целый оркестр. Во многом это похоже на отношения актера и режиссера. Есть актеры, которые любят сами все контролировать, просматривают каждый дубль; есть и такие музыканты – я сам в этой роли был, когда сотрудничал с замечательной фирмой Orfeo, где много записей сделал. Но, пока я не нашел своего звукорежиссера, мне пришлось работать с человеком, очень неуверенным в себе. Я буквально раздваивался, было очень тяжело играть и тут же бежать прослушивать – а он ничего не делал, только нажимал кнопки. Это экстремальный вариант.

А бывает наоборот – ты доверяешь продюсеру, а он делает ошибки. У меня есть довольно удачная запись двух концертов Шостаковича, но в знаменитом Первом – это было в Лондоне, в студии Maida Vale – со мной работал известный продюсер, вместе мы сделали не одну оркестровую запись. И он пропустил неверную ноту в финале, которая и осталась на записи. Ее не услышал ни дирижер Эндрю Дэвис, ни я. От человека за пультом зависит очень многое, и Михаил Спасский для меня стал просто открытием: вопросы баланса, звучания инструментов, их соотношения, обертонов – всем этим он владеет великолепно. Уже по первым дублям было ясно, что это работа мастера, а мучил он нас совсем немного и по делу.

ЛГ Количество склеек в финальном варианте сегодня установить практически невозможно – они делаются на таком уровне, что в одной фразе их может быть несколько, и порой это необходимо, но потом на слух это не определить. Я слушаю некоторые записи Теодора Курентзиса, где количество нарезок порой превосходит все возможные представления. Но записи звучат потрясающе, а некоторые просто гениально. Это вопрос очень спорный, и где здесь граница между естественностью и возможностями монтажа – вопрос субъективного отношения слушателя.

ИО В подобных дуэтах привычнее видеть музыкантов одного поколения, не мешает ли вам разница в возрасте?

ДС Не только не мешает, наоборот: я с огромным интересом и удовольствием играл с Лукасом и вообще очень люблю молодое думающее поколение – Лукас ровесник моей дочки. Мне и дочь моя как музыкант очень интересна, недавно был у нее на репетиции, она готовилась к записи с выдающимся мастером Роджером Виньолем, крайне увлекательно было следить за их взаимодействием. С коллегой помоложе я могу поделиться опытом и не считаю, что, если раньше играли только по-одному, так всегда и должно быть.

Недавно один дирижер меня «потряс»: мы играли вместе концерт, в партитуре которого пришлось сделать много поправок. Я ему партитуру с поправками прислал заранее, но, когда мы встретились накануне первой репетиции, он меня спросил, зачем все менять, если все великие играли по-старому. Я не мог согласиться и играл с поправками, а он дирижировал, как привык. Для меня это неприемлемо: недавно, например, мне предстояло играть два Романса Бетховена, и я купил партитуру 2018 года издания; там есть новые интересные замечания, и подобное меня всегда очень интересует. То, что было хорошо двадцать лет назад, сегодня может быть не так интересно.

ЛГ Мне кажется интересным и целесообразным играть с людьми поколения моих родителей: как считает мама, в этом выражается не развитие культуры, но движение культуры. Эта разница очень важна: развитие – движение от чего-то менее развитого к более развитому, тогда как в нашем случае это именно движение. Воспринимая вещи, которыми владеет Ситковецкий, я что-то узнаю как родное: у нас все-таки общий бэкграунд, великий советский бэкграунд, так сказать. А с чем-то и не согласен: у меня какие-то другие локаторы, связанные с сегодняшним днем и с моим поколением. Наверное, я иду скорее по дороге Брамса, чем по дороге Вагнера, в том смысле, что я сторонник развития скорее эволюционного.

ИО «Бах со мной каждый день, и нет дня, чтобы я не сыграл часть из его сонат и партит» – слова Дмитрия Ситковецкого. Лукас, а что каждый день играете вы?

ЛГ Я стараюсь как можно чаще прикасаться к нашей фортепианной Библии – для меня это 24 этюда Шопена, благодаря моей бабушке: под ее упорным давлением, за что я ей очень благодарен, мой пианистический аппарат стал гораздо надежнее, этот цикл она воспринимала как экзерсисы не столько технологические, сколько музыкально-художественные. К ним я стараюсь прикасаться ежедневно.

ИО Вы оба играете немало музыки наших современников. Нет ли в ваших планах сыграть или записать вместе что-нибудь из написанного в последние годы или десятилетия?

ЛГ Мне сейчас интересен Борис Чайковский, недавно его музыка увлекла меня очень сильно, и я хотел бы записать втроем с Айленом и Сашей диск с тремя его сочинениями: сонатами – скрипичной и виолончельной – и Трио. Все три сочинения кажутся мне абсолютно выдающимися, хотя и не без присутствия тени Шостаковича в каждом из них, что естественно для музыки того времени.

ДС Среди композиторов, с которыми мы давно связаны, и Родион Щедрин, и Яков Якулов, и Джон Каскен – многие их сочинения я играл, и кое-что из них, не сомневаюсь, Лукаса может заинтересовать. Есть прекрасная Соната Джона Корильяно, мы играли ее с Олли Мустоненом, с Павлом Гилиловым. А может быть, кто-нибудь из друзей-композиторов для нас напишет, послушав наш диск: иногда долго планируешь что-то одно, а вдруг спонтанно появляется что-то совсем другое. И если «Мелодия» по-прежнему будет предоставлять исполнителям свободу, не записывая одни только хиты, будет очень хорошо.

ИО Дима, если вспомнить цикл ваших телеинтервью с музыкантами, о чем бы вы спросили Лукаса Генюшаса?

ДС Лукасу еще рано подводить итоги, он в таком процессе… Для него постоянное присутствие нескольких поколений за спиной – и сила, и давление: он – уже четвертое поколение профессиональных музыкантов, вырос под большим влиянием бабушки, своего непосредственного педагога; как он с этим справляется и из-под этого влияния выходит – об этом спросить было бы интересно. Мне это очень близко – папу своего я не знал, но с мамой общаюсь до сих пор, и это огромное давление ощущал постоянно. Каждый с этим справляется по-своему…

ЛГ …что неоднократно было темой наших письменных и устных дискуссий. Это еще одна тема, которая нас объединяет. Другим было бы полезно послушать о том, что положение наследника музыкальных традиций – не только привилегированное, как многим кажется, но и довольно уязвимое.

ДС И очень трудное – теперь я это знаю и по своей дочке, она уже пятое поколение профессиональных музыкантов, хотя я был против того, чтобы она пошла в музыку. Но теперь ее уже не остановить, и я ее, безусловно, поддерживаю. Весь этот груз ожиданий ей известен – а внутри тебя строгий критик, голос, который постоянно сомневается: соответствую ли я, правильный ли у меня путь, достойный ли я сын. Приятно, когда говорят: «В этом случае природа не отдохнула», но сомнение до конца не уходит. Недавно мне довелось попасть на могилу Карлоса Клайбера, возможно, самого гениального из детей великих музыкантов. Взаимоотношения с отцом у него были ужасные, Эрих – сам дирижер выдающийся – сделал все, чтобы сын не стал дирижером. И даже когда весь мир был у ног Карлоса, для него оставалось вопросом, доказал ли он отцу… А я учился в ЦМШ, где знаменитых династий хватало.

ЛГ Я учился в Колледже имени Ф. Шопена, где присутствие «духа предков» тоже было сильным. Например, там преподавала мать Ростроповича Софья Николаевна, которая дружила с матерью Веры Васильевны Горностаевой – Еленой Львовной, также там преподававшей: тогда это была еще Школа имени Н. Я. Мясковского, позже ставшая Колледжем имени Ф. Шопена.

ИО И как с этим справляться?

ЛГ Моя поступенная эмансипация в последние годы пошла полным ходом, я стал себя чувствовать более свободным художником. Хотя Конкурс Чайковского в 2015 году для меня проходил еще под тенью бабушки: чтобы я выступил там – это было больше ее желанием, чем моим. Предать ее ожидания мне не хотелось. Она меня готовила, вместе мы выбирали программу, для меня это был важный знак памяти – кроме всего прочего. Эмансипация – вопрос двойственный: что мне дано фактом появления в такой семье, а что отнято. Для меня это вечный вопрос.

ИО Тем не менее для публики, несомненно, привлекательна идея дуэта двух музыкантов – представителей знаменитых династий. Что это значит для вас, когда вы играете вместе?

ЛГ Чтобы это как-то влияло на нашу игру – наверное, нет. Но я себя чувствую очень комфортно. Это очень важно.

ДС Для меня в возрасте Лукаса было особенно интересно общаться с великими исполнителями, великими педагогами, у которых всегда есть чему поучиться, посмотреть за тем, как они ведут себя в обычной жизни, как шутят, что для них серьезно, а что нет. Такое общение музыкантов кажется мне очень плодотворным: я получаю новые свежие идеи от молодого поколения, а Лукаса, может быть, могу проинформировать о каких-то вещах, которые уже прошел.

Например, недавно я выступал с Хайме Ларедо и Шэрон Робинсон. Ларедо – живая легенда: ему 77, родом из Боливии, вырос в Штатах, учился у Ивана Галамяна, всю жизнь играл много камерной музыки, в том числе с Исааком Стерном и даже с Пабло Казальсом. На протяжении девяти лет был владельцем моей нынешней скрипки и рассказал колоссальную историю о том, как Казальс эту скрипку сразу распознал, хотя не видел ее много десятков лет до того, как увидел в руках Ларедо. Но сразу узнал, сказав «Райфенберг» и «Тибо»: почти полвека она принадлежала Хуго Райфенбергу, крупному меценату, в салоне у которого бывали Крейслер, Энеску, Тибо, Казальс, Изаи – и часто играли вместе. И Казальс, по словам Ларедо, рассказывал, что Тибо всегда брал у Райфенберга эту скрипку, когда играл в трио с Казальсом, все их записи в трио с Корто сделаны на этой скрипке. Вот что такое связь поколений – через эту скрипку. Лукасу об этом я могу рассказать, и это двустороннее движение очень важно.

ЛГ В нашем общении отсутствуют довольно часто встречающиеся между музыкантами пикировка, аррогантность… я нередко с этим сталкиваюсь, но у нас этого нет и не может быть, что очень помогает музыкальному процессу. Что значит этот бэкграунд, эта дружба семей, о которых вы спросили? Он значит некую комфортную зону, где можно заниматься музыкой безо всяких побочных эффектов.

ДС У нас нет и не может быть трений. В дуэте, а тем более в трио или особенно в квартете должен решать кто-то один, хотя в квартете все вроде бы и равны: чем больше коллектив, тем важнее центр, из которого исходит решение. Но у нас этой проблемы нет: со многими предложениями Лукаса я соглашался не меньше, чем он с моими. И это происходит очень естественно, без всякого нашего усилия. Летом в Любляне мы удачно сыграли Первый концерт Шостаковича с Симфоническим оркестром Словенской филармонии, а в мае в Гринсборо нам предстоят Третий концерт Бетховена, Второе фортепианное трио Шуберта и Дивертисмент Стравинского. Если диск примут хорошо, тем сильнее будет наше желание повторить эту программу – ее не грех поиграть и в России, и в других странах.