Релизы
Новый альбом скрипачки Патриции Копачинской вышел ровно через год после предыдущего Take 3, в буклете которого она писала о звуках и образах детства, о своей родной Молдавии, о невозможности вернуться туда кроме как посредством музицирования. Для ее новой программы Exile («Изгнание»), записанной c оркестром Camerata Bern, тема оторванности от корней стала главной. Правда, разрабатывает ее Копачинская с присущей ей любовью к парадоксам: в ряду фигур композиторов-изгнанников здесь не только Анджей Пануфник, Иван Вышнеградский и Эжен Изаи, действительно покинувшие родину при драматических обстоятельствах, но и Франц Шуберт с Альфредом Шнитке.
Что касается Шнитке, в буклете говорится о его переезде из СССР в Германию в 1990-м, хотя по поводу его ощущения изгнанничества куда важнее было бы сказать о нескольких годах в Вене, после которых семья Шнитке вернулась в Москву, и о том, что первым языком будущего композитора был немецкий. Неубедительно и соображение о том, что сам Шуберт и его лирический герой символизируют фигуру вечного изгнанника. Тем более странно смотрятся в этом ряду две миниатюры, представляющие украинский и молдавский фольклор. В руках Копачинской обретают убедительность и еще более странные сочетания, оказываясь вдруг совершенно естественными: во многих случаях, но все-таки не в этом.
Программу открывает миниатюра, где Camerata Bern имитирует игру на кугиклах (многоствольная флейта, в свое время распространенная в отдельных областях России и Украины). Копачинская дирижирует и поет с таким преувеличенным весельем, что сразу же чувствуется смех сквозь слезы. Казалось бы, идеальный настрой для звучащего следом Шнитке – тем более многие его сочинения подошли бы Копачинской как мало кому. Некоторые из них она играла, но не записывала, и здесь участвует как лидер ансамбля, но не как солистка: в Первой виолончельной сонате, переложенной для виолончели, струнных и клавесина, солирует Томас Кауфман. Он играет великолепно, его инструмент вибрирует подобно электрогитаре, и все бы хорошо, если бы не струнные и клавесин: духу сонаты, написанной для виолончели и фортепиано, абсолютно чужда атмосфера Первого кончерто гроссо, в которую нарочито погружает слушателя характерный саунд.
Один из рецензентов, впрочем, отмечает запись Шнитке как лучшую на диске. Другой говорит это же о звучащем следом Скрипичном концерте Пануфника, называя его запись лучшей среди когда-либо сделанных. И вновь трудно согласиться: да, от монолога скрипки в начале первой части поет душа, да, пронизывающее третью настроение «панихиды с танцами» отлично работает в одном контексте с музыкой Шнитке, но во второй напряжение настолько падает, что от интерпретации нет ощущения цельности, как и от диска в целом. Хотя еще два номера – настоящие репертуарные открытия, которые звучали бы втрое эффектнее, будь лучше выстроен контекст: Второй струнный квартет Вышнеградского, прекрасно подходящий темпераменту Копачинской, похож на попытку написать позднеромантическое сочинение, где главное средство выразительности – малая секунда и где четвертитоны соседствуют с самым настоящим мажором. Наконец, Exil! Изаи для скрипок и альтов с ее ускользающей тоской – идеальная пьеса для финала вообще и для этого диска в частности. Так или иначе, к нему еще стоит вернуться.
