Внеклассное чтение
По городам и странам
Счастливый народ певцы! Мы, пианисты, можем им только позавидовать: их вокальные связки всегда «при них» и при бережном отношении всю певческую жизнь верно им служат. Струнники, найдя свой инструмент, остаются ему долго и благодарно верны и, приспособившись, «выжимают» из породненного Stradivari (или инструмента пониже рангом) максимально возможное.
Нас, пианистов, в гастрольной жизни за каждым углом подстерегают неожиданности. Прежде всего, они связаны с роялями, зловеще чернеющими на концертных площадках. Качество инструментов зависит не от художественного вкуса руководителей концертных организаций, а просто от их финансовых возможностей.
Мне, рожденному в Ленинграде и с шести лет «варившемуся» в бурлящей тогда концертной жизни города, такие заботы и горести рано стали знакомы. Попав тогда со своим первым выступлением в Малый зал филармонии, я повстречал рояль своего детства. Bösendorfer с захлопывающей крайние басы черной крышечкой уже тогда заслужил пенсионный покой, но и сегодня на нем можно помузицировать в репетиционной комнате!
Жили мы рассказами о двух концертных роялях Steinway в Большом зале филармонии. Когда туда приезжал с концертом Святослав Рихтер, играл он на одном из этих инструментов, но с механикой из другого. Эмиль Гилельс предпочитал другой рояль, но с механикой из «рихтеровского». Ночью перед концертом над роялями «колдовали» привезенные с собой солистами настройщики, и к утру свежепрепарированные инструменты ожидали великих представителей фортепианного цеха. Даже им приходилось радоваться тому, чем были богаты!
Навсегда остались в памяти «прощальные» гастроли в 1986 году Владимира Горовица, приехавшего в Россию со своим инструментом. Тогда, после концерта в Ленинграде, все ринулись поздравлять и благодарить кудесника. Пробираясь за кулисы по сцене, я позволил себе прикоснуться к клавиатуре «заповедного» инструмента, но ничего особенного я тогда не ощутил – лишь необычную «легкость» механики. Секрет магического звучания был не в рояле, а в руках мастера.
Есть фильм, рассказывающий о том, как Горовиц в неописуемом волнении приходит на фирму Steinway забирать свой рояль после «техобслуживания». С таким выражением лица встречаются с близкими, родными после разлуки. Заслуженной наградой для работников фирмы стал импровизированный концерт, данный счастливым Горовицем для них.
На рояле Даниэля Баренбойма я разыгрывался в течение трех дней в период записи компакт-диска с Ольгой Перетятько в конце 2020 года. Один из нескольких одинаковых инструментов стоит в артистической Зала Булеза в Берлинской государственной опере, где проходила запись. У Баренбойма очень маленькие руки, и знаменитый бельгийский изготовитель клавишных инструментов Крис Мэне специально для него на базе концертного Steinway выпустил несколько принципиально новых роялей-прямострунок с более узкой мензурой клавиш. Руки у взрослых, увы, не растут, а сузить клавиши оказалось возможным! Фирма, отдавая дань великому музыканту, сменила на этих роялях свое имя на золотую надпись Вarenboim. Замечательные инструменты!
Не подумайте, что за долгую концертную жизнь мне доводилось играть только на лучших, коллекционных инструментах. В Советском Союзе в гастролях по глубинкам мне предлагали выступить на таких инструментах, что даже вспомнить страшно. Рекорд со знаком минус принадлежит пианино в Хабаровском крае. На всей клавиатуре нажимались только три клавиши! Я даже не возмутился, а просто объяснил, что трех нот мало, чтобы сыграть что-нибудь путное, на что милые заказчики концерта произнесли знакомую до боли фразу, которая звучит всегда в таких случаях: «Сыграйте хоть что-нибудь, мы все равно ничего не понимаем!»
Рекорд «в обратном направлении» был поставлен в Сеуле. Я приехал туда с незабвенной Нелли Ли для выступления в культурной программе на Олимпиаде в Корее в 1988 году. К этому торжеству спорта было приурочено и открытие Артистического Центра – огромного комплекса концертных залов и музеев. Накануне концерта мы приехали на репетицию, и перед ее началом мне предложили выбрать рояль. Мы спустились на лифте под сцену, и когда распахнулись двери, я просто обмер: в огромном зале-ангаре стояли восемнадцать новеньких концертных роялей Steinway, Bösendorfer и Yamaha. Богатые фирмы, делая подарки к открытию центра, не утруждали свою фантазию, а просто дарили рояли. Мне предложили выбрать инструмент для завтрашнего концерта. Взращенный на роялях «времен Очаковских и покоренья Крыма», я просто заплакал: один инструмент был лучше другого. На пятом я уже забыл, каков был первый, но, чтобы не обидеть хозяев зала, испробовал все восемнадцать. Потом, ткнув пальцем в первый попавшийся, сказал, что он, несомненно, лучший. Устроители переглянулись и уважительно заулыбались: «Этот рояль выбрала и Марта Аргерих», – сообщили они мне. Так я встал на пять минут в один ряд с великой пианисткой.
Кажется, я ко всему привык, но все равно иногда происходит такое, что заставляет лишь удивляться!
Два года назад в Лондоне, придя на сцену Queen Elizabeth Hall за несколько часов до начала концерта, я был ошарашен на редкость «раздолбанным» роялем Steinway, гремевшим, как медный таз. Вскоре появился настройщик и полюбопытствовал, как мне нравится инструмент. Балансируя на грани вежливости, я поведал свое мнение. Рояльных дел мастер попросил двадцать минут. Я, конечно же, не поверил: чтобы привести такой инструмент в порядок, нужно два-три дня. И каково же было мое удивление, когда через четверть часа настройщик появился на сцене, катя перед собой огромную фанерную коробку с колесами. В ней лежала… новенькая замечательная рояльная механика. Операция по замене длилась десять минут. Чудо, да и только, грезы пианиста!
Но не всегда мы оцениваем инструменты только по их качеству. Такое происходит, когда на них лежит печать времени и ореол их великих владельцев. Мне в жизни не единожды доводилось не просто видеть исторические инструменты за запрещающим музейным шнуром, но и играть на них целые концерты.
Мой школьный приятель, замечательный скрипач и не менее блистательный балагур Филипп Хиршхорн, став одним из победителей Конкурса имени Паганини (а победителям, как известно, предоставляется право выступить в концерте на скрипке великого виртуоза), «приправил» восторженные впечатления о легендарном инструменте анекдотом о разговоре милиционера со скрипачом, которому, как и ему, выпала честь поиграть на скрипке Паганини. Для пущей убедительности герой анекдота нашел идеальное сравнение: «Понимаешь, это для меня то же самое, как для тебя пострелять из пистолета Дзержинского!»
Рояль Чайковского
В Клину, «у Чайковского», я и раньше выступал с концертами в зале административного корпуса. Конечно же, бродил и по дозволенным тропкам в доме-музее композитора, избегая наступать на заповедные коврики и, в восхищении от его прикроватных тапочек, интересовался размером ноги композитора. К роялю же, конечно, не подпускали. Да я и понимал: если каждый посетитель начнет бренчать на нем, то вскоре от инструмента не останется ничего путного!
Наконец, в 2021 году, снимаясь с Екатериной Семенчук для телеканала «Культура» в фильме-концерте о Чайковском, я провел два дня у заветного инструмента. Сразу скажу, «звук» передачи записывали мы в студии на Шаболовке, поэтому опасности для старого рояля Becker я не представлял: я лишь «делал лицо», пытаясь попасть пальцами под свою же фонограмму.
Хорошим инструмент Петра Ильича не назовешь. Рояль брата композитора, Модеста Ильича, стоящий в одной из соседних комнат, намного лучше. Я говорю это с позиции современного исполнителя: наше время невероятно расширило шкалу качества и размеров роялей.
Миниатюрные инструменты, миньоны, не перегородят комнату даже в хрущевской «малометражке», а чтобы поместить гиганта, концертный «роялище», даже в просторном «старом фонде», придется постараться. Сегодня выпускаются рояли для покупателя с любыми финансовыми возможностями. Например, дорогая Yamaha, изготовленная в Японии, будет стоить в три раза дороже равновеликой, построенной в странах с дешевой рабочей силой. Внешне их не отличишь, но при сравнении звучания и качества механики – день и ночь!
Рояль Чайковского не мал и не велик. Механика у него изначально неплохая, но и не лучшая. К примеру, так называемая «репетиция», возможность сыграть много повторяющихся звуков за короткий момент времени, ограничена. Звуковая палитра не предоставляет исполнителю больших возможностей. Интересно, что точно такой же инструмент, только черного цвета, был моим первым инструментом. На нем я постигал профессию пианиста, с ним я сроднился, и в большой любви за десять лет доконсерваторского обучения «расквасил» бедолагу по полной программе.
Любой музыкальный инструмент требует заботы и внимания. Сложилось ощущение, что рояль Чайковского оберегают не только от случайных посетителей, но и от квалифицированного ухода специалистов. Конечно же, было бы жаль, если бы Becker Чайковского, как книжный шкаф, или обеденный стол, превратился в мертвую, «немую» деталь интерьера. Но коль уж на нем периодически играют, высококлассная профессиональная реставрация была бы ему очень нужна!
Но этот рояль – не просто какой-то инструмент, это рояль Чайковского, и лишь сел я за него, и зазвучала наша фонограмма романсов, все эти безрадостные мысли вмиг испарились. Удивительное чувство овладело мной: этих клавиш касались ЕГО руки! Находиться в комнате Чайковского, быть среди его вещей, фотографий, книг, нот, играть на его рояле – все это дорогoго стóит!
Рояль Листа
В Байройте, на вилле рояльного мастера Steingräber, услугами которого пользовался еще Вагнер, стоит белый маленький рояль с витиеватой барочной резьбой и манящей пианиста табличкой «Рояль Ф. Листа».
Вообще, к музейным экспонатам у меня свое отношение. Все мое ленинградское детство я провел в огромной коммунальной квартире на набережной реки Мойки, 16. Окна моей комнаты выходили на Зимнюю канавку и Эрмитаж. Слева, в доме № 20, находится Академическая капелла, а два дома направо – последняя квартира Пушкина, где поэт умер. Географический люксус в какой-то мере скрашивал соседство в одной коммунальной квартире двенадцати квартиросъемщиков. Мой родной город не балует детей солнечной погодой. Гуляя с бабушкой, мы могли спрятаться от дождя «у Пушкина». Все экспонаты музея я знал наизусть. Один из них, черный суконный жилет, сокрытый под стеклом витрины, и сегодня стоит у меня перед глазами. Табличка разъясняла, что в нем принесли раненого Пушкина после дуэли. Глядя на дыру, оставленную пулей убийцы, я мог и всплакнуть, но, научившись читать и поняв значение странного слова «дубликат» на табличке, мои слезы в раз высохли. Я тут же представил себе, как дворник (почему-то) дырявит шилом в черном сукне дыру, якобы оставленную смертоносной пулей. В этот день все музеи-квартиры потеряли для меня свою привлекательность.
Сев за рояль Листа, я удивился его превосходной механике, радуясь тому, что великому виртуозу достался инструмент, соответствующий его запросам. Нынешний владелец мануфактуры, Удо Штайнгрэбер, выведший ее в первые ряды мировой рояльной элиты, лукаво улыбнувшись, поведал, что только наибарочнейшая коробка помнит Листа, а механика – новенькая и самая современная. Но, что самое удивительное, я, выросший на жилетах Пушкина, воспринял это не как фальсификацию, а как знак времени: наверняка Лист порадовался бы такой модификации. Одним словом, хочешь играть сегодня произведения Листа на его рояле – получай инструмент под стать уровню их создателя. К тому же сама аура помещения и импозантность оболочки, подслащенные превосходным содержанием, примирили меня с очевидной ложью, и я впоследствии не единожды играл концерты перед глазами публики, вкушающей наслаждение слышать рояль самого Листа.
Рояль Вагнера
Третий рояль, о котором я хотел бы поведать, – это чистейшая правда и ничего, кроме правды. В 1876 году к первому Байройтскому фестивалю фирма Steinway подарила Вагнеру роскошный красавец-рояль, доныне стоящий в доме-музее композитора, вилле Wahnfried. Музейная табличка «не трогать» не касается тех, кому доверено играть концерты на этом инструменте. Мой друг, выдающийся знаток творчества и жизни композитора доктор Свен Фридрих, рассказал мне увлекательные подробности жизни инструмента.
Когда Вагнер умер, его вдова, дочка Листа Козима Вагнер, закрыла рояль на ключ, и инструмент онемел на долгие тридцать четыре года. В 1917 году, к рождению своего внука Виланда Вагнера, ставшего в будущем замечательным режиссером и руководителем фестиваля в Байройте, Козима, уже практически ослепшая, сыграла на этом рояле отрывки из «Зигфрид-идиллии». Вот оно, наследие времени, когда дочери были отменно образованны!
При жизни Вагнера рояль стоял в библиотеке, но после 1917 года, когда поствагнеровский карантин подошел к концу, рояль был выкачен в просторный вестибюль, где в летние фестивальные месяцы проводились спевки солистов. Этот Steinway был изготовлен под счастливой звездой – его новое местоположение спасло ему жизнь. В апреле 1945 года авиационная бомба полностью уничтожила флигель, где размещалась библиотека. Находись рояль там, эта глава моего повествования не была бы написана! Сохранилась фотография, где американский солдат позирует перед камерой, сидя в вестибюле за этим инструментом.
На рояле, покрытом толстым слоем пыли, стоит винный бокал и зажженная свеча (домашняя утварь семьи Вагнер), рядом лежит солдатская каска. Орлиный глаз дотошного музыковеда наверняка обнаружил отсутствие гравировки на крышке клавиатуры. Утверждают, что она появилась позже, в период первой послевоенной реставрации инструмента. Фирма Steinway предложила музею помимо необходимых работ с механикой и внешнюю реставрацию – «освежить» полировку, сделав рояль «как новый». Но музей не дал своего согласия на это, предпочтя сохранить патину времени.
Громкое имя Steinway не обуславливает громкоголосия этого инструмента, характерного для современных инструментов этой фирмы. Рояль звучит по-камерному мягко, что в известном смысле сужает потенциальный репертуар пианиста, садящегося за инструмент. Отличительная черта этого рояля – более узкая мензура клавиш (так же, как на рояле Баренбойма!). Сегодняшнему пианисту необходимо определенное время, чтобы привыкнуть к этой особенности, и если ты хочешь играть чисто, попадая в нужные ноты, то положи денек-другой на привыкание к инструменту.
С этим роялем связана и одна смешная история. Перед концертом в вилле Wahnfried я сидел вечером в зале и наигрывал «километры привыкания». Когда вагнеровский репертуар концерта подошел к концу, я решил «покощунствовать» и взялся за песни… Верди! (Мы с Владимиром Черновым, лучшим вердиевским баритоном моего поколения, готовили запись компакт-диска камерных сочинений великого итальянца.)
Музей полон мраморных и бронзовых бюстов Вагнера, и я с интересом ожидал появления Мастера, предвосхищая тяжесть пожатия «каменной его десницы». Я играл и играл, но Вагнер не появлялся. Неожиданно дверь скрипнула, открылась, и в зал вошел… Кристиан Тилеман, который, прогуливаясь в вечернем парке, «застрял» у открытого окна зала и, добрый час слушая, гадал, что это звучит. Когда любопытство пересилило, он решил сам спросить меня. Мы оба были удовлетворены: он утолил свою любознательность, а я увидел выражение лица, которым, вероятно, наградил бы меня сам Вагнер, войдя сюда.
Бедный народ певцы и струнники: всю жизнь одни и те же голосовые связки, один и тот же Stradivari! Наша пианистическая судьба много увлекательней и разнообразней. Она играет с нами в «русскую рулетку»: на пяти роялях из шести можно выжить, шестой обязательно будет никудышный. Рояли великих не в счет. Они бонус за наш выбор фортепианной профессии, за готовность к приключениям и умению применяться к обстоятельствам.
