Габриэль Джебран Якуб:
Виолончель – это любовь

ВР Какой величины был бы струнный оркестр, составленный из ваших инструментов?

ГЯ Собрал бы свыше ста музыкантов. Только виолончелей было бы около шестидесяти. Мало, конечно, потому что Ростропович, помнится, в оркестр пригласил сто виолончелистов. Я считаю себя очень счастливым человеком, потому что в моей мастерской нет ни одного инструмента, ждущего музыканта. Я всегда работаю под конкретный заказ. А каждый инструмент – отдельная история. Это как своего рода кассета, записывающая тот самый момент жизни, который я проживаю в работе, как «черный ящик», самописец.

ВР К сожалению, в 2020 году случилась невосполнимая утрата, и Александр Бузлов уже никогда не сыграет в таком оркестре…

ГЯ Да, смерть Саши для меня большая личная трагедия. Он был не только прекрасным виолончелистом, игравшим и понимавшим тонкости моего инструмента. Он стал моим близким другом, с которым всегда было радостно встречаться, увлекательно обсуждать новости, книги, фильмы. Бывали моменты, когда Бузлов жил у меня дома и был мне просто как родной брат.

ВР Помогает ли работе личное общение с музыкантом?

ГЯ Да, очень. У нас было очень классное трио – я, Саша Рамм и Саша Бузлов. Они друг друга очень дополняли. По моей коже ходили мурашки, потому что, когда начинали беседовать о музыке два Александра, я чувствовал себя в раю. У каждого свой мир, и когда соединялись вместе, просто нужно было слушать. Саша Бузлов для меня – космос. Он много знал и щедро делился своими знаниями с друзьями, серьезно увлекался изучением человеческого мозга, законами восприятия и мироздания. Для меня он до сих пор живой. Саша говорил: «Представляешь, интернет. Мы же живем в нейросети… Тебя можно оцифровать, и ты можешь перейти в систему». Он сейчас и живет «в системе» – в YouTube, в Интернете, словно на своей новой планете. Он в это верил. И пусть физически его нет, но духовно он с нами. И, слава богу, что технологии позволили его увековечить. К счастью, есть записи в архиве Московской филармонии, CD…

ВР Почему в струнных инструментах вы предпочтение отдаете виолончели?

ГЯ Считаю, что мне в моей профессии очень сильно посчастливилось. Во-первых, моя мама – виолончелистка Ольга Дубенская. Это причина, по которой я начал заниматься на инструменте с детских лет. Когда родители поехали работать в Сирию, мама там преподавала в Дамаске в музыкальной школе, а я, будучи подростком, ей ассистировал. Во-вторых, я прожил полноценную жизнь виолончелиста – музыканта, работавшего в оркестре, игравшего камерные концерты и разъезжавшего по всему миру. При этом уже в те времена для меня скрипичное дело было возможностью прятаться в параллельном мире, уходить от реальности. А потом увлечение превратилось в основную работу, от которой я тоже иногда убегаю, – в ювелирный мир, другие разные дела.

ВР Среди них было и сотрудничество с Даниэлем Баренбоймом?

ГЯ Я очень люблю такие интересные системные музыкальные проекты. Когда работал в Кремоне, я был директором фонда Maestro Cremona (Maestro – это аббревиатура Music Appreciation for Enhancement & Support of Talent Resources Organization). Великий Баренбойм тогда работал над проектом «Западно-­восточный диван»/West-­Eastern Divan, где он собрал музыкантов из арабских стран и из Израиля. Я делал такой же проект, в котором старался объединить мастеров и студентов из разных стран. Мы им оплачивали работу, и они под моим руководством делали инструменты. Потом мы эти инструменты дарили в фонд Баренбойма. Это была очень плодотворная работа.

ВР Вы следите за жизнью своих инструментов? Меняются они в руках исполнителей?

ГЯ Я бы сказал, что это как обувь. Одна и та же обувь на каждой ноге по-другому разнашивается. Это нормально, но есть мой «отпечаток пальца», который присутствует во всех моих инструментах, и я их могу узнать. И все сильнее и сильнее верю, что есть некая сила, которой музыкант заряжает инструмент своей энергетикой и эмоциями. Научного объяснения этому нет, но мои годы практики меня убедили, что не все можно объяснить. Думаю, что и не нужно.

ВР Посчитано, что Страдивари в год изготавливал по двадцать пять скрипок…

ГЯ …не стоит забывать, что он не один работал, а ему в семейной мастерской помогали и сыновья. Я работаю один, и это сложный процесс, медленный.

ВР В этом году в Кремоне будет конкурс скрипичных мастеров. Вы будете участвовать?

ГЯ Нет. Я уже давно не участвую в конкурсах скрипичных мастеров, нет такой цели. Для меня самый лучший конкурс – когда на моих инструментах играют конкурсанты и радуют публику.

ВР Ваши инструменты могут участвовать и в конкурсах ювелиров или геральдики. Не мешают все дополнительные украшения звуку?

ГЯ Не могу сказать, что я авангардист или сюрреалист, но делать то, что никто не может делать, мне нравится. Я рисую разные гербы, украшаю колки. Например, ювелиры не могут это сделать, потому что у нас разная техника и инструмент не будет звучать. Я же с колками работаю и как ювелир, и как мастер. Но я не первый в мире начал работать над внешним декором инструментов. В основном этим занимался Амати и французские мастера. А теперь я ищу свои гербы, нахожу тематику в любимых городах, островах и людях. Сейчас я делаю виолончель, которую посвящаю памяти друга нашей семьи Николая Даниловича Васильева. Он отец нынешнего ректора Петербургской консерватории Алексея Васильева. На инструменте будет герб Зубовых и колки с деталями герба. Граф Зубов для российской музыкальной истории важный человек. Он собрал огромную нотную библиотеку и в 1912 году основал первый в России институт истории искусств.

ВР В процессе работы над инструментом важнее интуиция или точные математические расчеты, знания физики и химии? Сделать струнный инструмент – творчество или наука?

ГЯ Профессию я постигал в Кремоне, у ведущих мастеров мира. Но главный мой учитель – Владимир Александрович Китов, талантливый, многогранный, уникальный петербуржец. Он работал в русском флоте, капитан первого ранга, изобретал антенны и акустические приборы. И он же за изготовление музыкальных инструментов стал лауреатом Конкурса Чайковского 1990 года. Его японцы так и не смогли уговорить, чтобы он поехал работать в фирме Yamaha. Он меня научил и ювелирному делу, и делился своими акустическими разработками. Ведь хороший звук – это вообще отдельное дело. О его бесценных уроках я всегда вспоминаю с огромной благодарностью.

ВР Считается, что скрипичных дел мастера выполняют особую миссию. Ведь именно они помогают музыканту обрести свой голос.

ГЯ Для большинства мастеров это ремесло. Рынок сейчас жестокий и капризный. Дилеры оптом скупают огромное количество инструментов. И такие заказы способны выполнять только артели. Но качество страдает. Не всем мастерам удается работать с музыкантами напрямую. Когда я жил в Кремоне, там было около 400 мастеров – официальных и неофициальных. А ведь в Кремоне нет ни одного оркестра. Музыкантов нет, но конкуренция дикая, покупатели приезжают со всего мира.

Сейчас я живу в Берлине, где десятки оркестров и очень много музыкантов, две консерватории, куча музыкальных школ, а мастеров, по-моему, около двадцати. Работы на всех хватает. Я же не фабрика, я одиночка. Если делаю дюжину инструментов в год, то почти не сплю.

ВР И как же восстанавливаетесь?

ГЯ В летний период времени я беру паузу и отправляюсь на яхте в море. Там я заряжаюсь новой энергией и обдумываю, что буду делать в течение года. Большую эмоциональную подпитку получаю, общаясь и с нашими ведущими артистами – Валерием Гергиевым, Денисом Мацуевым, Борисом Андриановым. Я не раз лично видел, как российская публика горячо воспринимает их уникальные фестивали. Невозможно переоценить их вклад в сохранение и развитие в России академической музыкальной культуры.

Слева: Украшение колка подсказал вензель Великого князя Алексея Александровича
на парадной ограде Санкт-Петербургского Дома музыки.
Справа: Спинка скрипки — на копии скрипки из квартета графа Шереметева
его герб Deus conservat omnia / «Бог сохраняет все»

ВР Есть ли для вас лично идеальная скрипка, идеальная виолончель?

ГЯ Я со звуком плюс-минус разобрался. Мне Кремона еще помогла и в том, что там перепробовал огромное количество виолончелей моих коллег. И учился на чужих ошибках. Было очень важно для меня понять, где в процессе работы совершена ошибка.

Идеальный для меня инструмент появился не сразу. Поначалу я думал, что им станет виолончель Монтаньяна, на которой играет Йо-­Йо Ма. Мне повезло позаниматься с ним. Он даже вставил в документальный фильм о себе этот эпизод. Мне тогда было девятнадцать лет. Помню, как я взял его виолончель и «переспал» с ней в буквальном смысле два дня, потому что попросил: «Могу ли я снять копию, размер и так далее?». Он сказал, что нет проблем, – и уехал на два дня. Виолончель стоила около трех миллионов долларов. Я даже не мог выйти из комнаты, боялся, что ее украдут. К виолончели у меня были вопросы, но я их очень быстро разгадал. И сделал только одну копию этого инструмента. Мой идеал – это первая виолончель Антонио Страдивари Gore-­Booth 1710 года, некогда принадлежавшая Ротшильдам. Я на ней поиграл и влюбился. Мне разрешили снять лекала с инструмента, и сейчас на его копии играет Александр Рамм. Такой же прекрасный инструмент Страдивари, сделанный в 1711 году. И на нем играет Сергей Павлович Ролдугин. А эталон среди скрипок – работа выдающегося мастера Кремоны Александра Крылова. На этом инструменте играет его сын – Сергей Крылов, художественный руководитель Камерного оркестра Литвы.

ВР Одинаковые «деревяшки», из которых склеивается ­что-то красивое, а звучат по-разному. Почему?

ГЯ «Деревяшки» никогда не бывают одинаковые. Это как отпечатки пальцев. У каждой моей виолончели есть свое оригинальное имя и собственный декор.

ВР Задам и вопрос на модную тему. Женщин-­дирижеров в академической музыке уже приветствуют наравне с мужчинами. Есть ли женщины – мастера скрипичных дел?

ГЯ Конечно, есть. В той же Кремоне работают много девушек из разных стран. Я, например, восхищаюсь творчеством моей коллеги Марии Стрельниковой, которая обучалась работе с деревом в Москве, в художественной академии.

ВР Как тут не вспомнить живопись. Виолончель чаще, чем скрипка, вдохновляла и многих художников.

ГЯ Шагал писал виолончелиста, Модильяни, Пикассо. Вы знаете, что Пикассо дружил с Ростроповичем. Была такая интересная байка, похожа и на правду. После застолья с Пикассо маэстро подарил ему уникальный смычок, а тот ему картину. А на следующий день, уже на свежую голову, позвонил Пикассо и сказал: «Слушай, я у тебя оставил смычок. Ты меня извини, он стоит очень дорого». А тот ответил: «Да, но моя картина скоро будет стоить в сто раз больше». Для живописи, на мой взгляд, скрипка очень маленькая и потому акцент на картине всегда на фигуре музыканта. А виолончель, ­все-таки, похожа на человеческое тело. У нее красивые и вдохновляющие формы.

ВР Последняя картина Сальвадора Дали так и называется: «Ласточкин хвост и виолончель». Но ­почему-то художник считал, что виолончель – инструмент для трагической музыки.

ГЯ Дали написал около двадцати картин с виолончелью. Это все 1983 год. Он тогда переживал смерти своего ближайшего друга и своей музы Галы. Дали очень любил виолончель, и его сиделка ему играла. Голос виолончели – это голос человека. Это может быть женщина, и потому тембр более спокойный, более уравновешенный, мудрый и так далее. Но я бы не стал ассоциировать инструмент с трагедией. В фильмах виолончель часто звучит и в эпизодах любви.