Георгий Исаакян: Никакой «клубнички» не будет

ЕК Давайте проясним и назовем для читателей вещи своими именами. Вас заинтересовала тема расстрела в гей-клубе Орландо (штат Флорида) в 2016 году. Я правильно понимаю, что его название дало вам основание соединить оперу и эту историю?

ГИ Никакой «клубнички», «современной» режиссуры, связанной с темой меньшинств, не будет. Да, провокацией к спектаклю стало совпадение места безумного расстрела в ночном клубе Орландо и имени заглавного героя в опере. Есть такие вещи, которые странным образом рифмуются и начинают развиваться помимо тебя внутри. И там, и там – история безумия, пребывания на грани миров реальности и сна, противопоставление отдельной личности и некого сообщества, пусть даже камерного в первоначальной партитуре Генделя и разросшегося в нашей версии. То, что этот расстрел произошел в ночном клубе для геев – всего лишь утверждение мысли об «инаковости» личности. Мне в теме ЛГБТ*(Признано экстремистской организацией и запрещено на территории РФ) разрабатывать нечего, но я пониманию, что такое инаковость – в связи с тем, что я армянин в России, и что я режиссер в театре, что в свое время я, выпускник московского вуза, приехал работать в провинцию, и даже в том, что в Совете «Оперы Европы» я – россиянин в европейском сообществе. Инаковость – она всегда тебя преследует; нет ни одной секунды, где бы ты не был инаким.

Пока мы готовили «Орландо, Орландо», в середине марта произошел подобный инцидент – расстрел молящихся в мечетях в Новой Зеландии: зашел человек и убил просто так десятки совершенно незнакомых ему людей. Очевидно, что взрывы, протуберанцы отторжения и агрессии против всего чужого загнаны внутрь тефлоновой поверхности толерантности общества. Мы понимаем, что это всего лишь маска, скрывающая жесточайшие конфликты, главный из которых – внезапно рассыпавшаяся идентичность, с чем ты можешь столкнуться в любой точке мира.

ЕК На репетиции, заглянув в яму, я увидела довольно большой состав оркестра. Хотя музыкальный руководитель постановки – известный английский арфист, ансамблист, исследователь музыки барокко Эндрю Лоуренс-Кинг вроде бы приверженец аутентичного направления в исполнительстве.

ГИ Могу сказать, что «Орландо» – одна из немногих опер Генделя, где оркестр внезапно разрастается. На сцене в оригинальной версии Генделя – всего пять солистов, но при этом двойной состав скрипок (по отношению к стандартному барочному), мощная басовая группа с увеличенным количеством виолончелей и контрабасов, в нескольких номерах мне даже слышится квазиорганное остинато. Важную роль играют духовые, например, упомяну знаменитую арию Орландо с валторнами.

Мне кажется, что Генделю был интересен эксперимент с оркестровым звучанием, использованием инструментальных тембров и их сочетаний, нехарактерных для его времени. Зачем? Чтобы получившиеся колористические эффекты возбуждали определенные аффекты у слушателей. Когда у тебя появляется тяжелый бас, то меняется эмоция музыки, она перестает быть паряще-легковесной. А из-за дополнительных элементов, ораториальных и техно, звуковая среда спектакля еще более усложняется – в оркестре появляются трубы, существующие в партитуре «Израиля в Египте», и получается такая музыка для королевских фейерверков. Я немного побаивался, как соединятся эти чужеродные материи, и безумно рад, что не ощущается, на мой взгляд, швов.

ЕК Такие радикальные решения – объясните, пожалуйста, подробнее мотивацию.

ГИ Включение хоровых кусков придает всей истории объемность, выдергивает из барочной камерной мельтешни, когда четверо влюбленных не могут решить, кто с кем, а волшебник все время тычет своей магической палочкой не в ту сторону. С хором действие вдруг обретает вселенский масштаб. Дух сегодняшнего дня привносит вкрапление клубного звучания, причем в очень разных вариантах – тут и техно, хаус, или как разработка темы Генделя, которая только что звучала и вдруг перевоплощается в такой современный саунд; есть куски, где одно накладывается на другое. Внутренне я готов выслушать претензии на тему чистоты стиля и корректности обращения с классикой…

ЕК Впрочем, в названии спектакля есть отсылка на то, что это ваша авторская версия.

ГИ Да, мы не обманываем публику и честно пишем, что это не Гендель в чистом виде, а «Орландо, Орландо». Поэтому приходить с партитурой и сверять точность следования авторскому тексту не стоит. На вопрос, не коробит ли меня клубная музыка, я отвечу так. Ереван 1970-х, где прошло мое детство, был насыщенным разной музыкой городом. Я в одном из интервью рассказывал, что днем мог выступать в Ансамбле юных скрипачей Гостелерадио Армении, а вечером играть в рок-группе, где мы врубали децибелы, и сбегалась вся округа. Мой любимый гитарист – Джимми Хендрикс, и хард-рок, блюз-рок – часть моей юности. Меня больше угнетает попса, но диджейская музыка не равна попсе. Габриэль Прокофьев играет в самых крутых клубах мира – он супердорогой диджей, и мы не смогли себе позволить роскошь его пригласить еще и в качестве участника спектакля. У нас он фигурирует только как композитор.

ЕК Клубная музыка – в чем ее прелесть для вас?

ГИ В ней огромное количество разных жанров. Габриэль Прокофьев периодически ставил в тупик в нашей переписке, задавая вопросы: «А какое направление должно звучать в этом эпизоде?» И дальше писал восемь названий разных типов, после чего мне приходилось открывать YouTube, искать их, отслушивать, чтобы понимать, о чем говорит мой партнер. Как и барокко, это особый музыкальный мир.

ЕК Вы освоили новую для себя область в искусстве?

ГИ Можно сказать и так. Но в этом и заключается прелесть творческой профессии – когда ты не идешь каждый раз по накатанной дороге, а врезаешься во что-то, чего не знал, чего не знали люди вокруг тебя. Для «Геликона» – это тоже новая история, старинная музыка – не их мейнстрим. Но на репетициях я открыл для себя пул певцов высочайшего уровня барочного мастерства. Также особенность данной оперы в том, что главная роль отдана контратенору, и у нас поют российские артисты – не западные. То есть ты не прикрыт репутацией, их опытом, тем, что у них загранпаспорта – в России это моментально снимает массу претензий.

ЕК Но у вас иностранная постановочная команда. На каком языке, кстати, вы общаетесь с Эндрю Лоуренсом-Кингом?

ГИ Эндрю неплохо говорит по-русски, все основные моменты в разговоре ему понятны без перевода. С оркестром краткими репликами он тоже может объясниться, но поскольку в нашей работе важны детали, то рядом с ним переводчик – да и мне иногда проще сказать ему по-английски. Насчет команды, то у нас образовался такой треугольник: Хартмут Шоргхоффер, сценограф – это Зальцбург, австрийская школа и австро-немецкое представление о театре; Эндрю Лоуренс-Кинг и Габриэль Прокофьев – английский клан, и русский угол – это мы с артистами «Геликона». И когда мы вели дискуссии относительно раскрытия темы спектакля, очень болезненной и деликатной, взгляд из Лондона, из Москвы и из Вены оказался совершенно разный. То один, то другой участник в процессе постановки поднимал вопрос, а имеем ли мы право об этом говорить, насколько правомерно средствами художественного произведения обращаться к таким остросоциальным и травмирующим темам? Не с точки зрения Генделя – тут Эндрю все позиции как-то сразу сдал и сказал, что круто делать такую версию, перемонтируя всю партитуру.

ЕК Чем обусловлено приглашение именно Хартмута Шоргхоффера?

ГИ Я долго мучался и думал, кто из моих любимых художников согласился бы принять участие в следующей работе, какой материал кому из них ближе. С Хартмутом Шоргхоффером нас познакомил Дима Бертман – с ним они делали «Иоланту» в Театре Сац. Так что есть момент отзеркаливания: теперь мы с ним пришли в «Геликон». Но с Хартмутом я уже сотрудничал в «Богеме» в «Новой Опере», и, пригласив сейчас, понимал, что его визуальный мир резонирует с моими представлениями об Орландо, и мне не придется долго объяснять, что мне надо. Так и получилось. Мне важен был контраст между мирами, в которых обитают конфликтующие идентичности. Это не гомогенный визуальный ряд.

ЕК У вас в «Геркулесе», поставленном в Башкирском театре оперы и балета, хор оставался статичным и одет был в такие античные балахоны. А здесь какая идея?

ГИ Хор предстанет в нескольких разных обличиях: иногда это невидимый голос небес, почти античная идея, комментирующий или оттеняющий события. Либо хор – активный участник действия внутри эпизодов, и в финале хористы и есть эта расстреливаемая толпа. То, что было бесплотным, вдруг оказывается телесным и подверженным насилию и смерти.

ЕК Мне частенько приходилось слышать от дирижеров: «Мы на сцену не смотрим, нам все равно, что там режиссер выдумывает. Наше дело – музыка». Насколько для вас важно взаимодействие с дирижером?

ГИ Постановка оперы – это специфический процесс, и художественно, и организационно. Обсуждение с  режиссером до и после – одна из важнейших частей создания спектакля. Работаю в контакте с дирижером каждую минуту – потому что это синтетическое произведение, возникающее в результате художественных усилий сразу нескольких центров

Драматический театр уже приучил, что там один царь и бог и зовут его режиссер, но в опере этого не может быть. Усилия режиссера могут быть уничтожены дирижером и наоборот. Произведение композитора может быть уничтожено обоими, либо оно, в свою очередь, уничтожит всю постановочную команду: «С Мусоргским собрались тягаться? Вам не страшно?» Конечно, есть дирижеры, с которыми я много раз работал, и мы понимаем друг друга на уровне взгляда. С Эндрю – особая статья: все, что мы делали до сих пор, мы делали в Театре имени Сац, дома, в привычной атмосфере и в камерном формате. В «Геликоне» – это настоящий гранд-оперный спектакль с оркестром в яме, и здесь многие приемы, безусловно работавшие ранее, проходят проверку на прочность. Например, практика игры и пения без дирижера. Если в барочном театре не было дирижера – значит, претендуя на минимальную корректность, у нас не может быть человека, машущего палочкой. Реально Эндрю не дирижирует спектаклем – он дает только ауфтакт, и то – либо одной рукой, либо головой, потому что в это время играет на клавесине или на арфе.

ЕК Вам не хочется бросить барочную историю и поставить большую русскую оперу?

ГИ А зачем мне бросать? Во-первых, я не так много делаю барочных спектаклей – в этом сезоне просто так сошлось, что совпали «Орфей» и «Орландо». А так я выпускал одну барочную оперу раз в два года. Российские театры не сильно любят этот репертуар.

ЕК Но для наших реалий это очень часто.

ГИ На самом деле – катастрофически мало для нормального бытования этого типа музыкального театра. А что касается русской оперы, то в прошлом году я поставил «Ночь перед Рождеством» Римского-Корсакова – большой многофигурный спектакль с красочными костюмами.

Но мне скучно делать одно и то же. Конечно, это сильно облегчает жизнь, идентификацию и брендирование режиссеров и дирижеров. Я же – такое всеядное существо. После «Орландо» делаю в Красноярске «Ермака» Александра Чайковского, написанного по заказу Красноярской оперы. Поскольку Ермак – герой-сибиряк, то тут своя режиссерская эстетика. До этого выпустил оперу «Один день Ивана Денисовича» в Камерном театре, после этого предполагался «Руслан и Людмила» в Астрахани… Я не принадлежу какой-то одной нише.