События
Прошли времена, когда Москва открывала концертный сезон фейерверком из выступлений ансамбля Intercontemporain, пианиста Андраша Шиффа, Берлинской академии старинной музыки и других интернациональных звезд. Ну так что, у нас своих светил не хватает? Захотим – еще не такой салют устроим: похоже, с подобной мыслью составляли свои первые сентябрьские афиши главные столичные залы.
Судите сами: Ильдар Абдразаков и участники его фестиваля с программой мировых оперных хитов; Теодор Курентзис и его musicAeterna с «Образами Италии» у Чайковского; Госоркестр имени Евгения Светланова, пусть и покинутый очередным зарубежным худруком, но блистательно проведший под управлением Дмитрия Юровского программу, посвященную 20-летию работы без Евгения Федоровича, однако под сенью его духа…
И даже в этих авангардных рядах нашелся тот, кто пусть на полкорпуса, но впереди благодаря своей неуемной музыкантской энергии и мастерству: это Валерий Гергиев с оркестром Мариинского театра. 3 и 5 сентября Валерий Абисалович устроил мини-фестиваль, исполнив то, что по старинной традиции должно составлять основу репертуара отечественного оркестра. Собственно, тут и придумывать ничего не надо – достаточно глянуть на портреты, которыми отцы-основатели одной из главных русских консерваторий, Московской, украсили ее Большой зал: россияне и немцы. Никаких итальянцев, французов и прочих. Этот «рубинштейновский» взгляд на приоритеты и материализовал теперь Гергиев.
Правда, нынешняя серия прошла не в консерватории, а в зале «Зарядье», но разве он не в той же Первопрестольной и не чтит ее обычаи?
Первую гергиевскую программу сезона сделали русской. Более того, Валерий Абисалович почти в точности повторил афишу своего выступления здесь 12 марта. Как говорится, от добра добра не ищут. А уж среди той массы музыки, что за это время успели сыграть в Москве гергиевцы («Кольцо нибелунга», «Китеж», «Иоланта», «Фальстаф», «Семен Котко» – называю только оперы, а сколько было всего прочего), не худо и вернуться к пройденному. И кто что скажет против весело-лубочной музыки из балета «Конек-Горбунок» фирменного гергиевского композитора Родиона Щедрина, против брызжущей радостными красками сюиты из «Сказки о царе Салтане» и неувядаемой «Шехеразады» Римского-Корсакова, где Гергиев, двухсотпроцентно уверенный в своих струнных, духовых и прочих музыкантах, откровенно купается в прекрасных тембрах и их гармониях, продлевая кантилены, кажется, выше всех мыслимых пределов, а музыка оттого не рассыпается, наоборот – ее хочется и хочется слушать. Разве лишь Ильдару Абдразакову, званному на три знаменитейшие русские басовые арии – Гремина, Рене и Алеко, – порой приходилось не совсем комфортно на самых нижних нотах, пока дирижер наслаждался сверхмедленными темпами.
Второй вечер посвятили немцам. Начали «Пасторальной симфонией» Бетховена. И вновь Гергиев удивил непривычно сдержанными темпами, едва ли не вагнеровской густотой струнного штриха, разве что освобожденного от романтического вибрато (легкая дань аутентизму?). Почти никакой цезуры между первой и второй частями – зато тем картиннее контрастировали друг с другом плясовая третья, громоподобная четвертая и сверкающая струнным звучанием, словно солнечным сиянием, пятая.
Удивительно и то, что составившую второе отделение симфоническую поэму Рихарда Штрауса «Жизнь героя» мариинцы сыграли, если меня не обманули глаза, тем же «бетховенским» составом струнных с шестью пультами первых скрипок. Но никакого нарушения баланса – при предписанных гигантоманом Штраусом восьми валторнах, пяти трубах, четырех тромбонах… Ансамблевое мастерство? Бесспорно. Но еще, наверное, и искренняя любовь к этой музыке – если честно, мне не очень близкой: никогда не мог понять, зачем такое длинное, сугубо описательное изложение обстоятельств человеческой жизни без какого-либо проникновения в психологию героя. Зато – какая виртуозность партитуры, какая звукоизобразительная изобретательность в живописании битв и прочих биографических перипетий, какое немыслимое количество бравурных нот у солиста (он же концертмейстер первых скрипок) Лоренца Настурика-Гершовичи, даром что ни одна из этих интонаций в подметки не годится скрипичному лейтмотиву «Шехеразады» (в исполнении того же Гершовичи).
Но разве мог допустить дирижер, чтобы хоть кто-то, хоть обозреватель «Музыкальной жизни», ушел с концерта с малейшим намеком на раздражение? Сыгранная на бис увертюра к «Летучей мыши» другого Штрауса изящнейшим и темпераментнейшим образом расставила все точки над i. Даже оставшиеся на эти семь минут без дела несколько «рихардоштраусовских» валторнистов, трубачей и тромбонистов явно кайфовали от той музыки, что играли их товарищи.
