Испытание радостью

Выбор сочинения, способного символически выразить послание дирижера к человечеству, состоялся тогда, когда еще вряд ли кто предполагал, что грядет Апокалипсис. Но как не уверовать в прозрение художника, способного интуитивно предчувствовать грядущие катаклизмы?

Теодор Курентзис, отбросив привычный рокерский имидж, вышел на сцену в академическом пиджаке и брюках, словно демонстрируя пиетет перед бетховенским колоссом.

Сложно сказать, планировал ли дирижер делать «малеровские» паузы между частями. Но когда после драматических перипетий первой части какой-то слушатель попытался аплодировать, прерывая многозначительную тишину, маэстро демонстративно дал отмашку оркестру расслабиться. И далее, раз уж целостность цикла оказалась нарушена,  каждая часть стала самодостаточной историей.

Кредо Курентзиса – самому создавать эталоны и традиции, и в трактовке Девятой это ясно читалось. В первой части удивляться пришлось с самого начала: героико-революционный пафос уступил место научной фантастике, вступление, с его разреженным суховатым звучанием, напоминало о космических пейзажах с отдельными вспышками света далеких звезд. Идеей полетности, длинным дыханием, похоже, были объединены все эпизоды этой драматической эпопеи, очищенной от прямолинейных исторических аналогий.

Скерцо имеет широкую амплитуду интерпретаций: от тяжеловесно топочущего шествия до стремительного инфернального полета. У musicAeterna получился скорее барочный танец с нарочитыми акцентами на каждую сильную долю и бодрящей «сельской сценкой» в трио в середине, где валторна сфальшивила, как подвыпивший крестьянин на вечеринке.

Для третьей части сам композитор дал темповое указание «очень медленно и певуче», однако дирижер не стал ударяться в глубокомыслие и философию, рассказав о красоте горних и дольних миров с улыбкой и бодрым оптимизмом. Эта часть стала своего рода картиной Элизиума, где душа ждет окончательного решения и определения бытия в вечности. И это происходит в финале, где поначалу композитор ведет трудный диалог с самим  собой в поисках единственно верного выбора главной темы, которая должна выразить тот самый вселенский экстаз. Одним из запоминающихся моментов стала оркестровая экспозиция  «темы радости» – еле слышная, бестелесная (казалось, что контрабасы водят смычками, вовсе не касаясь струн). И из небытия такт за тактом вырастало грандиозное музыкальное сооружение, к которому подсоединялись хор и солисты – сопрано Биргитте Кристенсен, меццо-сопрано Софи Хармсен, тенор Беньямин Брунс и бас Йоханнес Каммлер. Четверка певцов прозвучала на редкость слаженно, тембр к тембру. В моментах их соло дирижер спускался с подиума и становился прямо перед ними, чтобы максимально контролировать ансамбль. Смелое, но оправданное достигнутым качеством решение.

Теодор Курентзис по-режиссерски подошел к драматургии финала, обостряя смыслы. Если в тексте шла речь об «опьянении радостью», «о вхождении в светлый храм», то звучание захватывало своей неистовостью, которую резко оборвал призыв: «Обнимитесь, миллионы!» Преувеличенные цезуры, частое дыхание у хора создавалиощущение проповеднической риторики, призывавшей человечество к любви к богу. Внимание к деталям текста позволило «вытащить» множество нюансов: затаенный вопрос сменялся торжественными возглашениями, чтобы в конце концов достичь всеобщего восторга и ощущения соборного единения. Благодаря Бетховену, Шиллеру и Курентзису слушатели смогли на мгновение поверить в реальность прекрасной утопии о духовном братстве и обретении божественной радости.