Персона
Молодой скрипач Иван Наборщиков (ИН) успешно сочетает исполнительскую карьеру с композиторским творчеством. 24 ноября в ДК «Рассвет» музыкант представит программу «Краткая история меланхолии». Сочинения Кайи Саариахо и Джачинто Шельси для скрипки соло свободно пересекаются с Пассакалией Генриха Бибера, а собственная музыка Ивана – с опусами Белы Бартока, Сальваторе Шаррино и даже Астора Пьяццоллы. Владимир Жалнин (ВЖ) поговорил с героем концерта о вдохновении Ларсом фон Триером, работе с Теодором Курентзисом, отношении к романтической музыке и собственном пути в композиторстве без эгоизма.
ВЖ «Краткая история меланхолии» – дайджест самой разной музыки?
ИН Здесь нет хронологии или назидательности, наоборот – хотелось добиться неожиданных музыкальных связей, диалога. Подобно знаменитой гравюре Дюрера Melencolia I, концерт можно воспринимать на нескольких уровнях познания. Для меня важно показать меланхолию во всех ее проявлениях, так как в современном мире это понятие очень размыто. Не случайно в программе концерта можно увидеть такой разброс жанров и стилей. Я старался затронуть все аспекты и причины этого состояния – как объективные, так и субъективные. Музыкальные произведения следуют одно за другим и будут восприниматься как единое целое, как одно большое высказывание. Визуальное оформление концерта тоже имеет определенный смысл – мягким синим светом в полутьме ДК «Рассвет» будет гореть уличный фонарь. Кто-то вспомнит знаменитое стихотворение Александра Блока, а кто-то обратит внимание на символику синего как цвета грусти и меланхолии.
ВЖ В программе много современных опусов для скрипки соло – Саариахо, Шаррино, Шельси. Когда вы открыли в себе любовь к этой музыке?
ИН Я всегда интересовался современной музыкой, чувствую в этом огромный простор для творчества. Технологическая виртуозность – скорость, интонация, штрихи – блестяще воспитывается в музыкальном колледже и консерватории. Но современная скрипичная музыка требует иной виртуозности – назовем ее концептуальной. К примеру, у Сальваторе Шаррино я обнаружил небольшую пьесу Per mattia – она прозвучит в концертной программе. На титульном листе, помимо нотной графики, рукой композитора нарисован мертвый воробей. Что означает этот символ? Как исполнителю мне было важно объяснить этот концептуальный жест. Интересно, что в разных культурах символика мертвого воробья считывается по-разному: и как метафора беды и несчастья или, наоборот, как символ перемен. Это очень близко тематике концерта, потому что дать точную характеристику «меланхолии» мы не можем, каждый человек сам решает, чем именно для него является это состояние.
Другой пример – музыка Джачинто Шельси. То, к чему он пришел в понимании звука, – предел. Если произведения большинства композиторов, которых я исполню в ДК «Рассвет», – это в какой-то степени про чувственность и эмоции, то партитуры Шельси – про «здесь и сейчас», ощущение тебя в моменте. Назвать эту музыку эмоциональной нельзя, безэмоциональной тоже. Скорее, это что-то из области подсознательного.
ВЖ Как это работает с концептуальной точки зрения?
ИН Цикл Шельси Xnoybis состоит из трех частей. В концерте все они распределены между сочинениями других авторов. Для меня это является в некоторой степени метафорой «вселенской меланхолии» – того, что существует на протяжении многих веков, чего-то труднообъяснимого. Каждая часть опуса Шельси начинается с определенного тона. В самом начале концерта я исполню Ноктюрн Саариахо, затем Malinconia из Второй сонаты Изаи, которая завершится в тональности e-moll. Следом прозвучит первая часть цикла Шельси, а она начинается как раз от звука «ми». Таких звуковых мостиков в «Краткой истории меланхолии» будет несколько. Символично и то, что Xnoybis требует скордатуры. Поэтому, чтобы не нарушать единое повествование концерта, у меня будет два инструмента: одна скрипка – с перестроенной звуковысотностью для цикла Шельси, другая скрипка – для всех остальных произведений. Мне кажется, что в этом тоже есть игра смыслов.
ВЖ А как в программу концерта попала музыка Астора Пьяццоллы?
ИН Иногда самая простая музыка при наличии определенного контекста для меня приобретает новое звучание. Танго-этюд Пьяццоллы – небольшой островок света, окруженный скорбной и драматичной музыкой Бибера, Бартока и Шнитке. По своей стилистике и языку эти опусы контрастны витальности музыки Пьяццоллы.
ВЖ Помимо современной музыки в концерте прозвучит и музыка барокко. Насколько этот стиль вам близок?
ИН Современный музыкант, как мне кажется, должен быть универсальным. Это и аутентичное исполнительство, и романтическая традиция, и современный репертуар. В барокко я вижу определенную стройность и в то же время колоссальную свободу исполнения, в отличие от романтической музыки. Не случайно, концерт «Краткая история меланхолии» завершит Пассакалия Бибера, которая по философии и глубине ничуть не уступает знаменитой баховской Чаконе.
ВЖ А что не так с романтической музыкой?
ИН Для меня романтическое – музыка порывов. И со стороны композитора эта музыка эгоистична – слишком много фигуры автора, слишком много «я». Вспомним, как понимали меланхолию в эпоху романтизма. Сплин и печаль – неотъемлемая часть творческого процесса. Кажется, будто ни одно гениальное творение не могло бы появиться без этого состояния. Считалось, что человек искусства обязательно должен страдать, выставлять свои чувства напоказ. Но если задуматься, что же такое меланхолия? Это чувство многомерно – и тревожность, и ностальгия, и скорбь, и что-то недостижимое. Романтизация психических процессов сделала меланхолию очень модной.
ВЖ В анонсе концерта вы цитируете режиссера Ларса фон Триера, который говорил о меланхолии как о «чувстве сладостной боли, подобном любви». А повлияла ли его «Меланхолия» на вас?
ИН Знакомство с киноязыком Триера началось именно с «Меланхолии», спустя некоторое время я посмотрел «Антихриста». Было любопытно узнать, с чем связаны выбор сюжета и особая динамика его фильмов. Позже обнаружил интервью, где было очень много ценного о меланхолии и депрессии, в которой тогда пребывал режиссер. Ларс фон Триер заинтриговал меня тем, как точно он определил меланхолию – сладостная боль, к которой многие стремятся. Наверное, это и стало отправной точкой создания программы концерта. Честно говоря, сам фильм «Меланхолия» эстетически оказался совсем не близок, гораздо более концептуальным и интересным мне кажется триеровский «Догвилль».
ВЖ Во время учебы в Московской консерватории вы были участником нескольких оркестров и ансамблей. Насколько этот опыт помогает вам сейчас в сольной карьере?
ИН Как приглашенный музыкант я продолжаю работать с несколькими коллективами. Огромной школой стала игра в оркестре musicAeterna у Теодора Курентзиса. Этот опыт я смогу перенести и на сольное исполнительство, и на композицию. Меня восхищает то, насколько детально и тонко Теодор работает с образами на репетициях, как ему удается найти баланс в звучании оркестра. Благодаря очень кропотливой работе можно понять с полуслова, что нужно изменить, – иногда дирижеру достаточно было сказать: «Сыграем воздушно», «немного шершаво» или «звук, как шелк», – и эти нюансы полностью меняют качество исполнения, да и твое восприятие от уже знакомой музыки.
ВЖ Знаю, что вы не занимались композицией систематически, но посещали ряд мастер-классов. Как так получилось?
ИН Не могу называть себя композитором, скорее я занимаюсь современным исполнительством. Во время учебы в Московской консерватории я с интересом занимался гармонией, полифонией, анализом музыкальных форм, изучал современный скрипичный репертуар. Иногда был шанс показывать собственную музыку – например, на мастер-классах композиторов Леры Ауэрбах и Энйотта Шнайдера. Сейчас чем больше я исполняю современную музыку, тем меньше чувствую необходимость показывать свои опусы кому-либо.
ВЖ Как бы вы охарактеризовали собственный композиторский стиль?
ИН Мои композиторские опыты можно назвать полистилистикой или эклектикой – диалог с разными эпохами и жанрами крайне важен для меня. К примеру, каждая из частей моего Струнного квартета связана с определенным барочным жанром, а в Сонате для скрипки соло, которую я исполню в «Краткой истории меланхолии», важны квазицитаты и аллюзии на музыку И.С.Баха и Э.Изаи. Какие-то сочинения я решаю концептуально, другие стараюсь делать более концертными. Рондо для скрипки и фортепиано, которое победило на композиторском конкурсе имени Ауэра и стало обязательной пьесой для участников скрипичного конкурса, наследует традиции таких исполнителей-композиторов, как Крейслер, Сарасате или Венявский. Более концептуальный опус – Hommage à Béla Bartók для скрипки и фортепиано, который получил почетный приз жюри Международного конкурса композиторов имени Бартока в Венгрии. В этом сочинении для меня важна связь природы и музыки, когда из хаоса окружающих нас звуков и явлений происходит выстраивание неких мелодических линий. Инструменты здесь в первую очередь говорят, шумят, подражают птицам. Выхолощенный и пластиковый академический звук полностью отсутствует – было интересно попробовать вернуть музыке какое-то живое, первозданное звучание.
ВЖ У вас много музыки для скрипки, которую вы исполняете сами. А насколько важно, чтобы ваши произведения играли другие музыканты?
ИН Раньше это казалось важным, но потом я перестал придавать этому значение. Когда ты страстно хочешь услышать, как твою музыку исполняют другие, – это композиторский эгоизм. А я не хочу быть композитором-эгоистом. Самый радостный момент в композиции для меня – когда впервые слышишь собственную музыку. Имею ввиду не какое-то премьерное исполнение или качественную студийную запись, а самую-самую первую репетицию, музицирование. Появляется ощущение, что вот эта точка, когда ты даешь жизнь произведению.
ВЖ Музыка каких композиторов кажется вам актуальной сегодня?
ИН Как ни странно, но я бы назвал фигуру Белы Бартока. В этой музыке я чувствую нерв. Что я имею ввиду? Это такая мысль, которая не дает покоя. Можно шутить и веселиться, но эта мысль постоянно будоражит и терзает тебя… Еще назову Джордже Энеску или композиторов, которые работают с аутентичным фольклорным музыкальным материалом, пропуская все это через себя. В этом я чувствую нечто настоящее.
ВЖ Следите ли вы за новой музыкой российских композиторов?
ИН Столкновение с новой музыкой сегодня неизбежно – в консерваториях есть предмет, связанный с расширенными исполнительскими техниками, а российские оркестры все чаще исполняют музыку современных авторов. Как исполнитель, так или иначе, я сталкивался с партитурами Алексея Ретинского, Владимира Мартынова или Настасьи Хрущевой. Пару лет назад я принимал участие в записи ее альбома «Нормальная музыка». У меня даже есть диск, подписанный самой Хрущевой. Там она написала: «Желаю Ивану нормальности». Кажется, это самое лучшее пожелание, которое могло бы быть.
