Персона
Имя дирижера Ивана Никифорчина стало широко известным после получения звания лауреата на Первом международном конкурсе имени Рахманинова в 2022 году. Теперь его можно увидеть за пультом ведущих российских оркестров, на афишах уважаемых оперных театров. Проснуться знаменитым и востребованным – тоже испытание, с которым молодой артист с честью справляется. Что предшествовало взлету и как складывается сейчас карьера, с Иваном Никифорчиным (ИН) обсудила Евгения Кривицкая (ЕК).
Пока готовилось это интервью, Иван Никифорчин возглавил Московский государственный академический симфонический оркестр.
ЕК Иван, обратила внимание, что на вашем персональном сайте вы позиционируете себя прежде всего как руководителя оркестра «Академия Русской Музыки» (АРМ). Это важно для вас?
ИН Безусловно. Коллектив был создан мной из замечательных молодых музыкантов, моих единомышленников в самый важный отрезок моей жизни. Это был период становления вкуса, выработки собственного почерка, стиля. С 2017 года мы сделали многое. Помимо безумного количества концертов с зубодробительными и невероятно интересными программами, записали два диска для раритетного британского лейбла. Оба диска завоевали престижные европейские и российские награды. Диск с хоровой антологией Лядова (первая мировая запись) отмечен премией ICMA-2022 наряду с работами корифеев – Гардинера, Паппано, Янсонса, Якобса, Тилемана… Мы получили, к нашему изумлению, восторженную критику от ведущих европейских и американских аналитиков, и это было серьезным подспорьем для дальнейшей работы. А чуть раньше записали всего камерно-оркестрового Галынина. Огромные силы вложили в эту работу. «Диском года–2020» назвал галынинскую антологию один из самых авторитетных мировых порталов MusicWeb International. По счастью, наши записи не остались незамеченными и на родине, получив главные награды на премии «Чистый звук».
ЕК А где вы писали диски?
ИН Галынина – на «Тонстудии Мосфильм», Лядова – в студии Академии хорового искусства. Работали с чудесным звукорежиссером Ильей Донцовым. Лядова записывали в разгар пандемии, когда на улицах людей-то не было. Многие наши музыканты тяжело заболевали, все мы рисковали. Репетировали ночами в консерватории, был такой грех. Но это было незабываемое время – по азарту, жертвенности, энтузиазму. Записи всего струнного Галынина, включая мировую премьеру Скерцо для скрипки и струнного оркестра, – это для «Академии Русской Музыки» своего рода исток, среда, из которой мы вышли в мир большой музыки. Эти сочинения, да и все репертуарные приоритеты самых ярких наших лет, открыл для меня и оркестра мой учитель Юрий Борисович Абдоков. Он и дал имя нашему коллективу, причем сделал это не сразу, а только после того, как мы прочно утвердились как устойчивый состав. Изначально установка была на то, что это не однодневный, так сказать, не «проектный» оркестр, а коллектив, у которого должна быть своя судьба, свое лицо «необщего выраженья».
ЕК Это непаханое поле. Многие авторы ждут таких энтузиастов, которые бы взялись пропагандировать, записывать их музыку. Есть ли намерение продолжать исследовательскую деятельность?
ИН Конечно. В наступающем сезоне, благодаря поддержке генерального директора Московской филармонии Алексея Шалашова, которому я очень признателен, «Академия Русской Музыки» будет выступать в рамках специального абонемента Московской филармонии. В ММДМ у нас уже несколько лет действует монографический абонемент «Шедевры русской музыки XX-XXI столетий». Там звучит музыка высшей пробы: Мясковский, Шостакович, Борис Чайковский, Пейко, Бунин, Вайнберг, Абдоков. Ну и много концертов запланировано в главных консерваторских залах.
ЕК Каков статус вашего коллектива?
ИН Пока живем исключительно на энтузиазме. Разумеется, я мечтаю о стабильном финансировании, чтобы мы могли заниматься творчеством и просветительством в том объеме, который я изначально планировал, чтобы реализовать грандиозные планы в звукозаписи, а также в концертной и исследовательской работе. Наши музыканты – самоотверженные, фантастически выносливые люди. Но они люди… Я очень надеюсь, что вслед за международным признанием и профессиональным уважением коллектив обретет какую-то устойчивую материальную опору.
ЕК А кто концертмейстер оркестра?
ИН С самого начала и до сегодняшнего дня – моя жена, Анастасия Латышева. Без нее я бы не смог решить не только массу организационных и музыкальных проблем, но и психологических, в широком смысле человеческих. Она всегда рядом. Ее одобрение или критика, а иногда просто выразительное молчание или вопросительный взгляд, очень существенны для меня. Дирижерская работа связана не только с музицированием, но и с тысячью коммуникативных проблем. Представьте, вы стремитесь собрать музыкантов, разучить с ними то, что никто кроме вас давно не делал и долго еще не сделает, а потом показать это самой широкой и требовательной аудитории. Первое, что необходимо в нашем деле, как я это понимаю, – создание атмосферы, в которой не только возможно, но неизбежно творческое открытие. И вот для этого мне необходим «ключик», которым открывается такая таинственная сфера, как пространство человеческого общения. Многие думают, что я эдакий «рубаха-парень», легко и радостно идущий на контакт. Все не так просто и однозначно. В некоторых случаях я действительно испытываю наслаждение от общения с талантливыми людьми. Но музыка – дело одинокое, личное. А здесь коллектив. Иногда просто не остается сил на «дипломатию», и очень важно, чтобы кто-то незримо помогал в этом. Таким вот незаменимым помощником и является для меня Настя. В государственных коллективах за менеджмент отвечают специальные люди, получающие зарплату. В нашем случае все сложнее, многое приходится делать самим. Но и этот опыт бесценен.
ЕК Можно ли сказать, что Конкурс Рахманинова – поворотный пункт в вашей карьере?
ИН Я часто думаю об этом. Два года прошло с момента окончания конкурса. За это время я продирижировал безумное количество программ, получил возможность выйти на престижные сцены к лучшим оркестрам, но это не остудило внутреннего стремления к уединенной работе, без которой все теряет смысл, и, слава богу, не повлияло на само отношение к дирижерству как способу познания музыки, людей. Вот часто говорят, что конкурс – это трамплин…
Но трамплин – это ведь не подиум, на котором комфортно какое-то время находиться, а импульс, иногда весьма неустойчивый, для дальнейшего движения – взлета или падения.
Качество этого движения зависит от тебя самого во многом. Внутреннее развитие здесь должно гармонировать с внешним, иначе – катастрофа.
Понравиться себе самому, очароваться успехом – путь в никуда.
Это, конечно, невероятно значимый конкурс, а в дирижерской категории – явление уникальное. За несколько дней участники получили возможность работать с тремя выдающимися российскими оркестрами. Я вспоминаю об этом времени с теплотой и волнением.
ЕК Вы уже со всеми известными российскими оркестрами выступили?
ИН Со многими. Удалось, например, закрыть гештальт: до недавнего времени я ни разу не работал с АСО Московской филармонии, о чем давно мечтал. И вот под занавес сезона состоялся концерт, чему был очень рад: безусловно, это коллектив со своими традициями, своим почерком. То, что много разных оркестров «в арсенале», это очень хорошо, учитывая, что есть и собственный коллектив. Я бы не хотел работать исключительно гастролером или выполнять функции «мужа на час», как это часто происходит в нашей профессии. Всякое выступление, особенно в форс-мажорных обстоятельствах, воспринимаешь как вызов, и пока это меня многому учит. Собственно, именно стремлением учиться у музыки (как правило, первоклассной) я и объясняю способность быть постоянно в тонусе. Некоторые молодые (и не только) музыканты на свою пагубу забывают, что черный и непрерывный труд – самый чистый и неиссякаемый источник всех вдохновений. Эмоции от концертов с разными коллективами совершенно особые и в каждом конкретном случае неповторимые. Общаясь с оркестрами «с большой историей», волей-неволей считываешь некую скрытую шифрограмму, проявляющуюся не только в сугубо профессиональных вопросах, но и в том, как понимают разные люди даже такие обманчиво эфемерные субстанции, как юмор, ирония. Все это – настоящая школа, в которой не стыдно и до седых волос быть ревностным учеником. С некоторыми выдающимися коллективами сложились очень теплые отношения, настоящее доверие, и я дорожу этим как драгоценностью.
ЕК Вы легко устанавливаете контакт с оркестрантами? Не приходилось испытывать пренебрежительное отношение в силу вашего молодого еще возраста?
ИН Нет, за молодость мне никогда не мстили, скорее наоборот. Да и что за молодость на пороге тридцатилетия? Это уже не подступы к жизни и профессии, это сама жизнь в полном ее развороте. К тому же я заранее не моделирую стиль общения с музыкантами. Это всегда складывается естественно. Ответственность, уверенность в избранных решениях, то есть их смысловая, стилевая, техническая точность, искренность и уважение к музыкантам определяют успех общего дела. Есть две беды в нашем деле – самоупоение и неуверенность. Оркестр чувствует и одинаково негативно реагирует и на то, и на другое…
ЕК Среди московских коллективов есть один, с которым у вас самые давние отношения, – я имею ввиду Госкапеллу России. Вы же там штатный дирижер?
ИН Я пришел в Госкапеллу в 2015 году, как только поступил в Московскую консерваторию в класс Валерия Кузьмича Полянского. И был принят на работу… в качестве тенора в его хор. И с этого началась моя жизнь в этом коллективе.
ЕК Вы реально пели?
ИН Пел? Вообще-то, уже через два дня после гала-концерта Конкурса имени Рахманинова, я пел в составе Госкапеллы «Всенощное бдение» Рахманинова в Доме музыки. После двух лет работы артистом хора, в 2017 году Полянский сделал меня хормейстером. И я (тенор!) отвечал за группу басов. Это многому меня научило, не только в плане ремесла, но в гораздо большей степени – по части психологии. Я люблю учиться. Ну и, собственно, музыкальный опыт: большинство крупных произведений для хора и оркестра, которыми пришлось позже дирижировать, я пел в концертах – знал их практически наизусть. Затем стал ассистентом главного дирижера в оркестре, а потом – вторым дирижером и до сих пор работаю в Госкапелле в этом качестве. Любой концерт с родным коллективом – праздник, там невероятно тесный душевный контакт…
ЕК Все-таки вам это облегчило работу с оркестром на первом туре?
ИН Если скажу, что нет, мне никто не поверит. При этом не надо быть визионером, чтобы заметить: оркестр Полянского никому «не подыгрывал», с максимальной отдачей и выдающимся мастерством работал с каждым из участников. Репертуар на первом туре был самый сложный в стилевом отношении: симфонии Моцарта, Бетховена, не говоря уж о двадцати пяти «Утесах» Рахманинова. Передо мной стояли сугубо музыкальные задачи, и я благодарен Госкапелле за ее музыкальную и человеческую отзывчивость.
ЕК Как вы готовились к конкурсу?
ИН Прежде всего, это была очень насыщенная внутренняя работа. Надо было подготовить себя не только по части безупречного знания конкурсной программы, но и психологически. С Валерием Полянским мы отдельно занимались в консерватории. Он немногословный человек, но у него огромный практический опыт. Среди тех, кто сегодня преподает в России симфоническое дирижирование, по объему репертуара и интенсивности концертной работы с ним мало кто сравнится. И для меня было очень важным то, что он не пытался «пригладить» меня под какой-то общеуравнительный шаблон. То есть у меня была свобода предельная, включая не совсем ординарную (даже для конкурса) мануальную технику. Ну и, конечно, мы скрупулезно изучали все партитуры с Юрием Абдоковым, который имеет дар непостижимого, едва ли не рентгеновского видения самых таинственных слагаемых музыки, оркестра – того, что для большинства навсегда остается закрытым. Его пониманию сущности стиля, его вкусу и шире – духовному видению того, что есть «добро и зло» в искусстве, я доверяю всецело – это для меня камертон.
ЕК После конкурса для вас открылись и двери театров?
ИН Да, я рад, что есть возможность дирижировать в двух ведущих театрах Москвы – как оперу, в Большом театре, так и балет – в Музыкальном театре имени Станиславского. Некоторые предложения из других крупных театральных центров из-за напряженного графика пришлось пока отклонить.
ЕК Легко ли далась вам работа в хореографическом театре, балетная терминология?
ИН «Щелкунчик» – восхитительная театральная симфония. Это неисчерпаемая по тембровому своеобразию партитура, и мне хотелось, чтобы она звучала не фоном, а в богатстве своих бесчисленных оркестровых, тембровых «фабержизмов». Терминология входила в меня во время репетиций в балетном классе, которые я регулярно посещал. Меня там из-за моей «конституции» иногда принимали за артиста балета. Я все же и раньше что-то в этой области знал. Юрий Абдоков давно написал замечательную книжку «Музыкальная поэтика хореографии: взгляд композитора», которую рецензировал великий Григорович. Мне она очень помогла понять сложный музыкально-хореографический мир.
ЕК Симфонический дирижер постоянно исполняет разные программы, часто новые для себя вещи, в опере и в балете он из вечера в вечер дирижирует одной и той же партитурой. Нет ли в этом монотонности?
ИН Монотонным может быть только внутренний мир, а не внешние обстоятельства. Одно дело – репертуарная судьба конкретного музыканта, иное – репертуарные планы симфонического или оперного коллектива. Художником можно оставаться в любой ситуации. Даже если ты ведешь в театре по два одинаковых спектакля в день, есть возможность всякий раз находить новое дыхание, а главное – передавать это ощущение оркестрантам и солистам. Им-то сложнее. Конвейерное чувство проецируется нередко именно дирижером, а не внешними обстоятельствами. Я не помню, чтобы мне было скучно от подобных «повторений». Если ты перфекционист, это хорошая возможность идти к намеченной цели. В театре важен не только отлаженный механизм. Важно и в отработанный процесс стремиться вдохнуть (другого слова не подберу) жизнь.
ЕК Как вы готовитесь к концерту: только с нотами или слушаете все, что только возможно, читаете мемуарную литературу?
ИН Практически все, что вы перечислили. Но в специальной последовательности. Я стал достаточно давно изучать партитуры исключительно внутренним слухом. Ведь наша психика как работает: если ты что-то услышал впервые, иногда очень яркое по воплощению, а иногда и не очень, подсознание берет это за основу. К изучению фантастических фонографических богатств надо приступать при достаточно развитом внутреннем слышании исполняемой музыки.
Ну и слушать необходимо не для фотокопий, а в сугубо познавательном, я бы даже сказал, исследовательском контексте.
Ну как можно делать вид, что до тебя о Малере не думали Клаус Теннштедт, Георг Шолти или Джузеппе Синополи, а Брукнера и Брамса не исполняли Гюнтер Ванд, Ойген Йохум или Карл Бём? Для меня большой школой были аудиозаписи Кирилла Кондрашина, Рудольфа Баршая, Владимира Федосеева – именно как источники аутентичной информации при исполнении, например, великих партитур Бориса Чайковского. Но меня никто не заставляет делать бессмысленное – копировать их выдающиеся интерпретации, когда я готовлю собственные концерты и записи.
ЕК Читая вашу страницу ВКонтакте, вижу иногда «отчеты» о прошедшем месяце, где у вас почти каждый день концерты. А как дирижеры готовятся к выступлениям при таком графике?
ИН Для этого есть не только день, но и ночь. Это для меня самое драгоценное музыкальное время. Впрочем, у каждого это по-своему. Может быть, это недостаток (скорее всего, так и есть), но я еще не научился отдыхать в каком-то общепонятном смысле. Как я уже говорил, скорость, кинетический напор, энергия живого темпоритма совсем не угнетают меня. Если взять, к примеру, минувший июнь, то помимо конкурса Grand Piano Competition – очень масштабного и непростого, – было много концертов в разных городах. Иногда, как только заканчивается концерт и ты еще находишься в его орбите, сознание незаметно переключается на музыку, которую надо делать завтра – в другом городе и с новым коллективом.
ЕК Вы успеваете перезагрузиться?
ИН Перезагрузка происходит сама собой, но приходится и жертвовать многим – общением с близкими людьми, с семьей. Я никогда не выходил к дирижерскому пульту профессионально и внутренне неподготовленным, Бог миловал. Оркестрантам и слушателям нет дела до того, что ты несколько суток не спал, до твоего графика. Компромиссов здесь быть не может.
ЕК Нет ли таких мыслей, что чересчур много предложений?
ИН Пока я получаю огромное удовольствие от того, что происходит в моей жизни. Это не значит, что я сибаритствую и считаю профессиональную жизнь беспроблемной. Нет. Никакой хлестаковщины в нашей профессии допускать нельзя, это смерть. По счастью, в этом смысле мне есть на кого ориентироваться из тех, кто меня воспитывал не только профессионально, но и духовно. Но когда знакомые спрашивают, как дела, не кривя душой я отвечаю: «Слава богу, все замечательно». Это не дежурный ответ. Много предложений – это вызов, и я его принимаю. Вот в мае было десять подряд разных спектаклей в Большом театре. Спевки, оркестровые корректуры, сводные репетиции… Я веду сейчас «Свадьбу Фигаро» Моцарта. Это большой, сложнейший спектакль. В этом же сезоне посчастливилось стать дирижером-постановщиком «Снегурочки» Чайковского там же, в Большом, – музыкально-драматической постановки с участием актеров Малого театра. Накануне премьеры мы делали «пресс-показ» спектакля, и вот остается пять минут до выхода к оркестру, и по радиосвязи звучит объявление: «Маэстро, мы задерживаем начало – ждем в зале Гергиева». Меня потом спрашивали: «Ты не испугался?» Честно, я в этот момент очень обрадовался – просто от того, что могу показать свою работу перед музыкантом, которого безмерно уважаю и ценю. После прогона мы замечательно пообщались. Приятно, что Валерий Абисалович остался доволен спектаклем, и, насколько я знаю, «Снегурочка» Чайковского в грядущем сезоне продолжит свою жизнь на сцене Большого…
ЕК …хотя критики не так благосклонно отнеслись к спектаклю, отметив при этом вашу высококлассную работу. Даже обсуждался вопрос, что Чайковский «проиграл» Римскому-Корсакову, чья опера «Снегурочка» гораздо удачнее.
ИН Я бы не стал сравнивать эти опусы. К чему это? Прекрасно, что есть и одно, и другое. Это разные миры. Партитура Корсакова – вневременной шедевр. Это русский «Лоэнгрин», если угодно. Задачи Чайковского в его «Снегурочке» не то чтобы более «прикладные», утилитарные, но совершенно иные – интимно-камерные. Это музыка к драматическому спектаклю. И там есть несколько восхитительных поэтических страниц, ради которых эта партитура должна жить, тем более что расширение жанровых, репертуарных границ идет театру на пользу.
ЕК Вы москвич, нет ли желания уйти от суеты, уединиться на природе?
ИН Такое желание появляется все чаще и чаще, но график очень насыщенный, и вряд ли это осуществимо в ближайшее время. Да и жизнь в Москве мне, в общем-то, нравится. Энергия огромного мегаполиса – это не только негатив. Меня кинетический напор, ритм, скорость всегда питали. Сказывается спортивная юность. Хотя некоторым моим друзьям этот «сумасшедший» темпоритм не близок. Я москвич, как говорят, до мозга костей, но в плотном концертном графике последних лет открыл для себя красоту и мощь огромных пространств России.
ЕК Вы упомянули про скорость. А на электросамокате ездите?
ИН С переменным успехом и без негативных последствий (для самоката и прохожих).
ЕК А какой ваш маршрут?
ИН Могу от дома в районе метро «Улица 1905 года» без проблем доехать до консерватории, потому что все для этого есть – велодорожки, стоянки. И, кроме того, все центральные концертные площадки сосредоточены примерно в одном районе. Проведя репетицию в Большом театре, могу минут за пять на самокате доехать до консерватории. В течение сезона так происходило регулярно: после дневного спектакля я приезжал, чтобы провести репетицию и концерт в Большом зале консерватории. Также легко можно добраться до Концертного зала имени Чайковского. А вот до Дома музыки далековато получается…
ЕК Пользуетесь каршерингом?
ИН Иногда это удобно, хотя и метро никто не отменял.
ЕК А ноты, кофр с костюмом?
ИН Ну, это ведь не контрабас, все гораздо проще: «вешаю» портфель с партитурами и весь реквизит на спину – и вперед. Привычка, выработанная со времен студенчества.
ЕК Но можно же дирижировать по планшету?
ИН Иногда так и делаю, но всегда держу рядом бумажный экземпляр партитуры, если не дирижирую наизусть. С электроникой может случится что угодно, а я должен быть надежным. Хотя бывает такой, знаете, нотографический материал, в котором можно, фигурально выражаясь, утонуть, если быть к нему физически слишком привязанным. Недавно с Денисом Мацуевым и Владимирским Губернаторским симфоническим оркестром мы исполняли «Прометей» Скрябина в Суздале. Там был огромных размеров партитурный фолиант. Лучше держать все это в голове, как это всегда делает великолепный Мюнг-Вун Чунг.
ЕК Как вообще складывается ваша репертуарная стратегия? Приходится в основном дирижировать тем, что предлагают оркестры, менеджеры?
ИН В том, что касается «Академии Русской Музыки» и наших монографических абонементов, а это для меня самая большая драгоценность и ответственность, именно выбор, а не набор, исключительно за мной и за теми, чей авторитет в этом для меня непререкаем. Зачастую мы играем то, что никто кроме нас в России не исполняет. В оркестрах, куда меня приглашают, конечно, этот выбор осуществляет художественное руководство. Но и здесь есть взаимный резонанс и понимание. Я бы сразу хотел сказать о наших тесных творческих связях с Национальным филармоническим оркестром России, с его выдающимся главным дирижером Владимиром Спиваковым и бессменным и не менее выдающимся директором Георгием Агеевым. Наше общение началось еще до Конкурса имени Рахманинова, и, оглядываясь назад, можно представить, что это был риск со стороны руководства НФОР предложить мне концерт в «Зарядье». При подборе программы Георгий Евгеньевич учитывает мои пожелания и мечты. Бесконечно ему за это благодарен. Я, в свою очередь, внимательно прислушиваюсь к советам одного из самых опытных продюсеров в сфере академической музыки в России. Поэтому в каждом моем концерте с НФОР звучат сочинения, которые я мечтал исполнить. Например, в феврале 2023 года удалось сыграть Восьмую симфонию Глазунова. В наших широтах в принципе редко звучат сочинения Глазунова – гения, который один мог бы составить гордость всякой великой национальной культуры. Его симфонический цикл – это Эверест. Чуть позже с Симфоническим оркестром Министерства обороны (прекрасным коллективом, кстати) я с огромным удовольствием исполнил целиком музыку Глазунова к балету «Барышня-служанка» – сочинению невероятной красоты и пластического совершенства. С НФОР удалось сыграть одну из самых ранних и замечательных партитур Бориса Чайковского – «Фантазию на русские темы», сочиненную в конце 1940-х годов для оркестра Александра Гаука. И в работе с ведущими составами я никогда безропотно не соглашаюсь на что угодно. От чего-то, именно в силу эстетического несоответствия, приходится отказываться. И это нормально. Я не всеяден, и, кажется, с этим считаются, за что я благодарен. Очень надеюсь, что в будущем сезоне, если найдется финансирование, с «Академией Русской Музыки» мы сумеем завершить запись третьего диска с потрясающей программой из опусов Бориса Чайковского, Николая Пейко и Мечислава Вайнберга. Ольга Рахальская, вдова Вайнберга, доверила «АРМ» мировую премьеру ранней его Сюиты для симфонического оркестра. Опус гениальный, мы его уже записали…
ЕК Вы довольно часто стали сотрудничать с Денисом Мацуевым. Видела вас в афише его фестиваля «Звезды на Байкале-2024».
ИН Мы как раз сейчас обсуждали с Денисом Леонидовичем график: будет четыре концерта – с Иркутским симфоническим оркестром и Российским национальным молодежным симфоническим оркестром. Это очень ответственно. Играть с Мацуевым невероятно интересно. Он всегда блистательно подготовлен и при этом – непредсказуем. Это редкий тип поэтической непредсказуемости, которая превращает любую прозу в стихи, в горение.
ЕК Между этими концертами вы будете где-то еще выступать?
ИН Да, к тому же буду возвращаться в Москву, так как у меня еще есть небольшая педагогическая нагрузка в Московской консерватории – дирижерский класс, который активно пополняется. У нас в классе хорошая творческая атмосфера. Повезло с прекрасными концертмейстерами – они работают у Полянского и согласились играть в моем классе. Мы активно и регулярно занимаемся.
ЕК Регулярно – это ключевое слово. Вспоминаются легенды, как редко появлялся в консерватории Геннадий Рождественский, и тогда студенты всех педагогов рвались посидеть у него на уроках, чтобы услышать бесценные, но редкие советы гения.
ИН Когда я поступал в Московскую консерваторию в 2015 году, то вступительные экзамены принимал как раз Геннадий Николаевич. Ну и конечно, все боялись коллоквиума, так как Рождественский задавал иногда каверзные вопросы. Он внимательно, с прищуром смотрит на меня и спрашивает: «Нильсен. Сколько у него симфоний?» Сочинений гениального датчанина в полном объеме я тогда, конечно, не знал, но что-то ответил. И вот последний вопрос: «Кто автор декораций к балету “Парад” Эрика Сати?» И тут я почувствовал, что многие члены комиссии напряглись, потому что ответ был явно не всем известен. Тут Геннадий Николаевич ударил по столу и сам произнес: «Пикассо. Но это в ведомости не надо фиксировать». Все расслабились… Вот еще важный штрих: на поступлении я дирижировал под рояль «Ромео и Джульетту» Чайковского. Передо мной был мальчик, у которого была эта же партитура, и после меня девочка показывала то же самое. И комиссия под руководством Рождественского внимательно и дотошно прослушала всех. Даже мысли не возникло прервать кого-то. Такое уважительное отношение к молодым людям и к музыке встречаешь нечасто.
ЕК И это достойный пример, которому вы можете следовать.
ИН Я бы хотел затронуть в этом контексте тему уважения к концертмейстерам, особенно в классе оперно-симфонического дирижирования. Это адский труд. В консерватории есть абсолютно изумительный концертмейстер у дирижеров-симфонистов – Анатолий Алексеевич Ивановский, не знаю, сколько десятилетий он работает, но это потрясающий музыкант, которому мы все очень благодарны.
ЕК Вам 29 лет. Есть ли мысли поучаствовать в каких-то дирижерских конкурсах на Западе? Еще раз себя испытать?
ИН Сейчас у меня сформированы планы и графики на несколько сезонов вперед. Надо сконцентрироваться на том, что сейчас можно и необходимо сделать в России. Это касается и концертов, и записей с «Академией Русской Музыки».
ЕК В следующем году будет Конкурс имени Рахманинова. К вам не поступало предложения поучаствовать уже в качестве дирижера-аккомпаниатора у пианистов или композиторов?
ИН Пока нет, но все может быть. Я бы, конечно, предпочел пианистов, а от композиторов точно бы отказался. Уж простите, я очень избирателен по части того, что сочиняют сегодняшние авторы. Только что я дирижировал аккомпанементы на Grand Piano Competition. Там было 15 конкурсантов, и это было непросто. Это ответственная и невероятно серьезная миссия. Госоркестр был на высоте…
ЕК Аккомпанировать на конкурсе – иное, чем на концерте. Соглашусь, что роль дирижера тут серьезнее. Короткие репетиции, за которые надо понять индивидуальность солиста, помочь ему.
ИН Помогала живая, очень творческая атмосфера конкурса, которую создал его художественный руководитель Денис Мацуев, да и уровень пианистов-конкурсантов впечатлял. С некоторыми мы уже выступали раньше. Например, с Кириллом Роговым. Год назад «Академия Русской Музыки» в Доме музыки сопровождала финал Международного конкурса пианистов имени Владимира Крайнева, где мы с Кириллом сыграли Третий фортепианный концерт Прокофьева. Там он также получил Гран-при, и тогда я взял его на заметку. Это очень одаренный музыкант с серьезным, как мне кажется, будущим.
ЕК Все оценили ваш аккомпанемент, и даже подумалось, что было бы удачно, чтобы вам предложили и на Конкурсе Чайковского сопровождать пианистов.
ИН Буду рад, если такие предложения поступят. Мне очень нравится дирижировать в ансамбле.
ЕК Вы не волнуетесь во время исполнения?
ИН Как же без этого? Не волнуется только робот. Но волнение и неуверенность, волнение и страх – не одно и то же. Бывают разные обстоятельства – внеплановые, экстренные, но волнение меня только подстегивает, заставляет концентрироваться. Здоровое волнение – явление не только психическое, эмоциональное, но в первую очередь духовное. Это как задержание в виртуозной модуляции – импульс для развития, движения. Может быть, поэтому за дирижерским пультом я чувствую себя самым счастливым человеком в мире и непрестанно благодарю за это Бога…
