Персона
Имя Иэна Бостриджа прочно ассоциируется и с песнями Шуберта, Шумана, Вольфа, и с кантатами Баха, ариями Генделя, и с вокальными сочинениями Бриттена. Его знают и в Москве по программам «Декабрьских вечеров» и выступлениям в БЗК и ММДМ, и в Петербурге, где певец вот уже второй раз выступает с сольным концертом в полюбившемся ему Большом зале филармонии. Два вокальных цикла – «К далекой возлюбленной» Бетховена и «Лебединую песнь» Шуберта он исполнил в сопровождении пианистки Саскии Джорджини. Иэн Бостридж (ИБ) рассказал Владимиру Дудину (ВД) о поиске вокальных красок, отношениях с оперой и безусловной магии музыки.
ВД Вы довольны своей певческой карьерой?
ИБ Моя «карьера», честно признаюсь, стала для меня сюрпризом, подарком, потому что я никогда не планировал быть певцом, не мечтал об этом в юности. Я любил петь, мне нравился жанр Lied, но я не собирался посвящать этому жизнь, хотя бы потому, что я не немец. Но этот сюрприз судьбы оказался прекрасен тем, что пришел как бы сам по себе, а не как следствие каких-то психологических усилий. И сегодня я, конечно же, могу сказать, что вполне счастлив и удовлетворен. Другим важным моментом в вопросе карьеры является сохранность голоса, бережное обращение с ним. Оглядываясь назад на двадцать три года, пролетевшие как мгновение, я понимаю, что размышлял об этом не переставая и продолжаю думать до сих пор. Поначалу я беспокоился, как у меня все будет складываться. Каково было мое удивление, когда однажды, роясь в своих бумагах, я обнаружил листок с записью Pro и contra о том, по какому пути идти дальше: остаться преподавателем в университете или стать певцом.
ВД Помните тот момент, когда ваш голос «проснулся» и стал проситься на волю?
ИБ У меня был красивый голос, но ничего такого уж особенного из себя не представлял. Сегодня я пою разный репертуар, но едва ли претендую на «голос века», как, к примеру, у Брина Терфеля или Ани Нетребко – вот это исключительные певцы. Но я доволен своим легким, светлым голосом, позволяющим исполнять широкий песенный репертуар и определенные партии в опере. Меня учили хорошие учителя, помогавшие подбирать правильный репертуар. Но над технической стороной вокала они со мной не очень тщательно работали. Я старался петь как можно более натурально, поэтому существует множество технических вещей, неподвластных мне. На протяжении своей карьеры я искал педагогов, которые бы помогли мне решить технические вопросы. Последние два-три года я консультируюсь у Маргрет Хониг, профессора из Амстердама. Ее уроки оказались для меня очень полезными, я до сих пор могу петь колоратуры. Однако верхний регистр дается мне не очень просто, поэтому я не перестаю работать над ним на протяжении всей карьеры.
ВД Кто ваши первые учителя?
ИБ В Высшей школе – знаменитый английский контратенор Чарльз Бретт, с ним я подготовил огромное количество музыки – песни Вольфа, цикл «Любовь поэта» Шумана, впервые исполненный мной в 17 лет. Но он мало говорил мне о технике. Интересно, что в старом школьном рапорте, когда я еще был сопрано в хоре мальчиков, я обнаружил запись педагога о том, что «Бостридж должен работать над верхними нотами». Как видите, проблемы были те же. В Кембридже мой другой учитель был силен во французском репертуаре. Опыт общения с ним был для меня очень полезен, но опять же – он ничего не подсказывал в вопросах техники пения.
ВД То есть вы самостоятельно выстраивали свой голос?
ИБ Да, и это происходило благодаря тому, что мне везло исполнять любимую музыку. Я многому учился во время подготовки. Главное, чем я всегда занимался, это поиском вокальных красок. Ведь у исполнителя Lied другой звук, отличный от оперного певца. В повседневной жизни человеческий голос способен издавать разные звуки, среди которых и крики, и глубокие звуки и какие-то яркие, высокие, восторженные. Исполнительская манера Lied очень отличается от оперного пения, где требуется большой звук с прочной опорой и в общем-то как бы одного цвета. Это как у старинных пианино XIX века были разные регистры. И должен заметить, что уже в XXI веке, когда мы с Саскией репетировали в Петербургской филармонии на старом «Бёзендорфере», находящемся в ужасном состоянии, плохо настроенном, все равно я наслаждался этой разницей регистров. На современных инструментах такого не найти.
Так же и в вокале мы ищем разные краски. Я иногда пою низко, хотя это и неестественно для меня. На оперной сцене это было бы тяжело, а в песнях – возможно. В поиске красок мне помогали и продолжают помогать и мой слух, и советы пианиста. В песне ведь все зависит от интонирования. Вопрос поиска колорита голоса в Lied cоздает эффект разных странных звуков. «Съезжать» с настройки и интонировать текст по-особому можно лишь в тех случаях, когда возникает художественная необходимость выражения тех или иных смыслов, эмоций и чувств. Звукозапись, к слову, тоже очень помогает искать краски.
ВД Кто ваш любимый пианист?
ИБ Сейчас это Саския Джорджини, с которой я недавно начал работать. В нашей программе она исполняла и сольные произведения, как это делалось в салонах XIX века. Это приветствуется не всеми в зале, но я считаю это очень важным, потому что на вечере камерно-вокальной музыки публика должна «дооценивать» и «голос» фортепиано, чтобы понимать, что этот инструмент очень важен в диалоге с певцом. На протяжении двадцати пяти лет моим пианистом является восхитительный Джулиус Дрейк. Вскоре я планирую выступить с Игорем Левитом, который будет первым русским пианистом, с кем я буду сотрудничать, хотя он давно живет в Германии. Мне очень нравится знакомиться с новыми музыкантами. Много плодотворных выступлений было с Лейфом Уве Андснесом, с которым мне предстоит вновь встретиться этим летом на фестивале в Италии. Антонио Паппано просто чудесен, всегда меня вдохновляет и поражает своим неисчерпаемым талантом. В ноябре выйдет диск с песнями Малера, где Антонио Паппано – за роялем. Мы записывали этот диск в феврале, когда у Антонио были концерты в разных залах и театрах. Он параллельно думал не только о Симфонии Бернстайна и репетициях «Макбета» Верди с Нетребко, но и о «Леди Макбет Мценского уезда» Шостаковича. В один день с утра он репетировал Шостаковича, а Верди исполнял вечером. Успевал в те же дни еще и выступить в Венеции с виолончелистом. Антонио переполнен фантастической энергией, он – феноменальное «животное», живущее музыкой и сценой. Громадная привилегия работать с ним, не говоря о том, что иметь такого пианиста еще и как друга – невероятное счастье.
ВД А как складывались отношения с оперной сценой?
ИБ Я редко выступал на оперной сцене как играющий певец, но это очень важная часть карьеры. Все пути реализации своего вокального дара важны, конечно, есть много возможностей, но пение в опере очень помогает певцу развиваться артистически, драматически. За все годы я принял участие в 23 разных оперных проектах. Я начинал с восхитительной постановки Дэвида Олдена «Коронации Поппеи» Монтеверди в Мюнхене, где играл Нерона. Мне, тогда безумному тинейджеру, когда много не рефлексируешь, а просто рвешься творить, было очень интересно попасть в этот невероятный мир. Затем возникли совершенно особые бонусы – работать с режиссером Деборой Уорнер, с которой мы сделали 4 или 5 постановок. И это не прошло бесследно для меня с точки зрения развития драматических способностей. Относительно недавно был «Поворот винта» с ней и «Смерть в Венеции» Бриттена. Кстати, я участвовал в концертном исполнении этой оперы в Москве в Большом зале консерватории в год 100-летия Бриттена. С режиссером Нетьей Джонс я участвовал в создании «Реки Кёрлью» Бриттена, эта постановка записана на видео. Все эти этапы я считаю очень важными для моего формирования как драматического певца: ведь когда я пою концерты, я тоже в той или иной степени играю.
Я не считаю себя особо духовной или религиозной личностью, но уверен, что есть что-то очень глубокое, не оставляющее сомнений в том, что музыка оживляет нас
ВД Если продолжить разговор о Бенджамине Бриттене, то должен сказать, что, на мой взгляд, вы просто призваны исполнять его музыку, вы рождены для нее.
ИБ Я познакомился с творчеством Бриттена давно, пел много его сочинений еще в хоре, потому что им написано много музыки для детей. Что касается языка, слова, то у Бриттена был отменный вкус к поэзии. Мне кажется, на него очень сильно повлияли композиторы, писавшие в жанре Lied – Шуберт, Шуман, Вольф. Любопытно, что, когда я пою Бриттена на русском, остро ощущаю родство его песен и русской ментальности – так же, как сам композитор испытывал тягу к русским музыкантам, среди которых во главе стояли Шостакович, Вишневская и Ростропович. Бриттен любил русскую музыку. В «Смерти в Венеции» мне иногда слышится Чайковский.
ВД Среди ваших исследовательских работ есть «Музыка и магия». Музыка – магия?
ИБ Я не считаю себя особо духовной или религиозной личностью, но уверен, что есть что-то очень глубокое, не оставляющее сомнений в том, что музыка оживляет нас. Научные исследователи справляются с этим с большим трудом. Точно так же и с поэзией. И это к счастью. Не может же все лишаться тайны.
