События
В «Зарядье» в один и тот же вечер выступали гости из северной столицы. В Большом зале объединенный симфонический оркестр Мариинского и Большого театров под управлением Валерия Гергиева исполнял Восьмую симфонию Брукнера, а в Малом – давал сольный концерт пианист, преподаватель кафедры специального фортепиано Санкт-Петербургской консерватории Александр Кашпурин. Имя этого артиста у московской публики еще не на слуху, в отличие, скажем, от другого молодого петербуржца – Ильи Папояна, в статусных конкурсах имени Чайковского и Рахманинова он не участвовал, однако критики называют его одним из самых тонко мыслящих и самобытных пианистов современности. Внешне похожий на Ференца Листа, Кашпурин будто намеренно следует исполнительским и композиторским принципам великого композитора-пианиста, который, как известно, не только создавал виртуозные концертные опусы, но и транскрибировал «чужую» музыку. Именно этой компиляцией авторского текста и занимается Кашпурин: в своей программе «Лабиринты красоты», сыгранной год назад в Санкт-Петербургской филармонии, а затем сейчас, в «Зарядье», он искусно соединил фортепианные миниатюры XIX-XX веков с пьесой Настасьи Хрущевой «Русские тупики».
Собственно, название концерта Кашпурину также подсказала Хрущева: свой минималистский, построенный на примитивных повторениях гармоний опус она определяет как «новую салонную музыку: пьесы для домашнего музицирования и/или индивидуального прослушивания, для блуждания в лабиринтах (тупиках) Красоты». Маршрут этого удивительного путешествия включал целый список в общем не связанных друг с другом фортепианных пьес: это и «Болезнь куклы» Чайковского, и Прелюдия си минор Лядова, и «Наваждение» Прокофьева, и пьеса «Неистовое» современного композитора Зохраба Панахова. Рефреном – в самых разных вариантах – словно неизбежно был фрагмент из «Русских тупиков», мгновенно узнаваемых по моторно-токкатному движению аккордов, скрепляющих миниатюры, как осколки хрусталя, в единое целое. Получался большой романтический метаопус, как будто рожденный в процессе импровизаций. «Меня всегда впечатляло, как в современном драматическом театре используются двойные смыслы, отсылки к другим произведениям, которые создают особенную глубину и силу постановки. И мне захотелось применить тот же самый принцип в классической музыке», – говорит Александр Кашпурин. Его «блуждания» по разным стилям и эпохам были аккуратными и плавными (к примеру, фрагмент «Русских тупиков» звучал в той же тональности, что и следующее на «очереди» сочинение), но иногда в этой музыкальной ткани виднелись явные швы – паузы, контрастные темпы, отчасти нарушавшие цельность. Впрочем, финал «Лабиринтов» оказался не просто логической смысловой точкой, но и приношением Настасье Хрущевой. Кашпурин эффектно – на рояле и на его струнах – исполнил «Колокола» Слонимского, ее учителя и такого же исследователя «русской хтони».
На этой ностальгической ноте такой концептуальный концерт можно было бы и завершить, однако публику ожидало второе отделение – более академическое по формату. Кашпурин сыграл программу, с которой чуть позже поехал покорять престижный Конкурс имени королевы Елизаветы в Брюсселе, и эта «обкатка» позволила столичным слушателям по достоинству оценить мастерство пианиста. В первой части Сонаты си-бемоль мажор Моцарта Кашпурин продемонстрировал вдумчивую, осмысленную игру, понимание стиля: первая часть прозвучала подчеркнуто строго и словно по образцу. Три этюда – Трансцендентный №5 Листа, си минор Шопена и Touches bloquées Лигети – не стали для пианиста каким-либо вызовом самому себе: его техническое совершенство и блестящее владение самой разной фактурой позволили без труда преодолеть экстремальные задачи композиторов. В Седьмой сонате Прокофьева пианист проявил себя еще и как чуткий «рассказчик», погружающий слушателей в контрастное повествование: впечатление от яркой, броской манеры игры пианиста усиливалось его театральными жестами и мимикой, очевидно, помогающими ему более точно передать атмосферу сочинения. Своеобразным оммажем «Лабиринтам красоты» и «Русским тупикам» стала «Думка» Чайковского, преподнесенная пианистом как гимн безысходности и тоске, как некий код русского человека, ДНК, заложенная в каждом из нас.
