Персона
Клаус Гут знаменит оперными постановками, в которых основной темой становится мир подсознательного и бессознательного. Несмотря на коронавирусные сложности, режиссер смог приехать в Москву, чтобы подготовить премьеру «Саломеи» Рихарда Штрауса – оперы, словно бы специально написанной для него.
Ая Макарова (АМ) поговорила с Клаусом Гутом (КГ) о работе в Большом театре и о том, как он видит «Саломею».
АМ С кем вам проще работать – с артистами, которые уже знают произведение по другим постановкам, или с теми, для кого ваш спектакль будет первым?
КГ Обычно это для меня неважно, хотя если певец раньше исполнял партию и не испытывает с ней сложностей, то я как режиссер могу позволить себе более подробную работу. Но у «Саломеи» есть одна особенность: партии Саломеи и Ирода невероятно сложные! Причем они сложны, прежде всего, не особыми музыкальными требованиями, а скоростью, с которой нужно произносить слова. «Саломея» – очень драматичное произведение, поэтому нужно очень тщательно играть роль – и при этом исполнять непростую музыку с огромным количеством слов в секунду! Такого, как в «Саломее» и, пожалуй, еще «Кавалере розы», нет больше ни у одного композитора. К тому же необходимо понимать язык, иначе работать в нужном темпе просто невозможно.
АМ Значит, «Саломею» сложно ставить в стране, где люди в основном немецкого не знают?
КГ Не забывайте, такая проблема возникает и при постановке, например, «Хованщины» в Германии – эта опера глубоко фундирована в русской культуре, и это передается посредством либретто. Я под большим впечатлением от того, как солисты и хор справляются с «Саломеей». Они продвигаются просто стремительно.
АМ А публика? Она ведь тоже в основном не говорит по-немецки.
КГ Я стремлюсь рассказывать историю настолько ясно, чтобы ее можно было понять без слов, просто глядя на сцену.
АМ Значит, вам важнее всего визуальная сторона спектакля?
КГ Мне чудовищно надоела режопера, где режиссеры считают, будто, чтобы поставить современный спектакль, достаточно переодеть героев в современную одежду. Сегодня на сцене масса невероятно старомодных, унылых и глупых спектаклей, которые выглядят очень по-современному. Моя «Саломея» – это попытка в некотором роде доказать обратное: можно сделать постановку в историческом антураже, показать на сцене времена Оскара Уайльда, и все равно спектакль будет режиссерским, а история – захватывающей, даже вызывающей. Я всегда провожу серьезное исследование, прежде чем подберу подходящие для произведения дизайн и время действия, потому что они должны помогать глубже понять главные темы оперы. Понять, как должен выглядеть спектакль, можно только после того, как подберешь к опере ключик.
Мне не нравится мода некоторых театров подробно разъяснять спектакль заранее. Это противоречит самой идее этой формы искусства: опера самоочевидна. Понять ее даже проще человеку, который ничего не знает заранее, но готов смотреть, что ему показывают.
АМ Вы говорите о поиске ключика. Значит ли это, что вы можете поставить спектакль по каждой данной опере единственным образом?
КГ Я почти никогда не ставлю одну оперу по-разному, но «Саломея» исключение и тут. Я ставил ее в Берлине – и совсем иначе. Тот спектакль был тесно связан с Немецкой оперой Берлина. У этого театра особая атмосфера, его архитектура напоминает о 60-х годах прошлого века, когда в Германии еще чувствовалась послевоенная атмосфера. Для меня это время тоже очень много значит. Но передать это в России или в Нью-Йорке невозможно, здесь нужно знать немецкий контекст. Так что мне было очевидно, что визуальная сторона нуждается в изменении. К тому же я хотел пойти еще дальше во внутренний мир Саломеи, лучше показать, как прошло ее детство в том мире, в том обществе, где царят ограничения, жесткие правила, давление и ложь. Я занят изучением развития личности в заданных обстоятельствах, и в новой версии поведение Саломеи будет объясняться более тщательно.
АМ На ваш будущий спектакль повлияла пандемия?
КГ В этом произведении мы наблюдаем за реальностью, которая находится на пороге перемен, на грани разрушения. В моем спектакле слышны крики извне; властитель – Ирод – сидит в гигантском замке, который он построил, чтобы скрыться от внешнего мира. Но провозвестник нового мирового порядка сидит прямо у него в подвале. В мои планы не входили намеки на ситуацию с коронавирусом или на текущую политическую ситуацию, но, если подумать, кое-какое сходство есть.
АМ В спектакле бродит призрак пандемии, а в Большом театре?
КГ Не хочу никого судить, но, сказать по правде, очень странно работать здесь при практически снятых ограничениях и в то же время наблюдать, как в Германии каждый день что-нибудь закрывают или отменяют. Когда я звоню домой, мне кажется, будто я нахожусь в параллельном измерении. В Германии театры перестают не только играть спектакли, но и репетировать. Сейчас я планирую премьеру «Диалогов кармелиток» Пуленка в Опере Франкфурта, и мне пришлось полностью изменить концепцию, чтобы на сцене было меньше людей, хор пел из-за кулис, миманс был в масках, а расстояние между солистами – по четыре метра. При этом в Москве на сцене хор в полном составе, в яме – оркестр, а зал полон.
