Константин Емельянов: <br>Чайковский – один из самых трудных фортепианных авторов Персона

Константин Емельянов:
Чайковский – один из самых трудных фортепианных авторов

В Московской консерватории прошел концерт-­презентация цифрового альбома Константина Емельянова (КЕ). О своем отношении к Чайковскому, старинной музыке и о том, как использовать среднююпедаль у рояля, пианист рассказал Ольге Русановой (ОР).

ОР Ваш сольный альбом посвящен исключительно музыке Чайковского. Однако программа вечера лишь наполовину состояла из его произведений («Времена года» в первом отделении), во втором же вы сыграли сюиты Рамо и Стравинского. Почему именно так?

КЕ Я изначально так решил. Одно дело, когда ты слушаешь диск дома – тогда монографические программы уместны, есть для них силы, время. А на концерте по-другому: не стоит забывать об интересах публики – ее нужно увлечь, удержать ее внимание. Вообще, я не сторонник монографических концертных программ, мне кажется, они редко бывают удачны. К тому же это мой первый сольный концерт в БЗК, и мне показалось, что программу не стоит выстраивать только из музыки альбома, надо сделать ее более разнообразной, включить музыку разных эпох.

ОР Особенно Рамо для меня был неожиданным: не слышала раньше в вашем исполнении барокко

КЕ На самом деле я очень люблю барочную музыку. Мое первое знакомство с ней – как, наверное, и у многих  это сонаты Скарлатти. Сюиту Рамо – именно эту, соль-минорную, я давно мечтал сыграть. С ранних лет слушал ее в записях Григория Соколова: меня поразило, как он умудряется добиться от современного инструмента клавесинного звучания, как у него получаются все этимелизмы. Я решил за Рамо взяться, но поначалу была сильная неуверенность: я просто не понимал, как это делается. Я обратился к отдельным номерам сюиты, слушал много записей в исполнении и на рояле, и на клавесине. Нашел «Таблицу мелизмов» Жан-­Филиппа Рамо, которая, к счастью, есть в свободном доступе. Старался понять эту эпоху изнутри и ее весьма специфический вид клавирного исполнительства. Сегодня ты вынужден этот текст адаптировать, подбирать другие приемы, чтобы добиться необходимых звуковых эффектов на современном инструменте. Приходится заниматься творчеством. Это больше даже слуховой эксперимент. Ты на слух представляешь, чего хочешь добиться, какого звучания, и уже пытаешься подобрать «ключи».

ОР А что касается сюиты Стравинского (точнее, она называется «Три фрагмента из балета “Петрушка”»), то обычно она такая силовая, мощная, громыхающая, а у вас не так: вы играете ее с невероятной легкостью.

КЕ Много лет назад, когда я только ее выучил, я тоже играл очень массивно – «раззудись плечо». А теперь я больше слушал оркестровые записи и ориентировался именно на них, а не на фортепианныеинтерпретации. В оркестре – уже в первом фрагменте, в «Русской» – звучит много деревянных духовых, звук светлый, легкий. В оркестре это такой заводной русский танец, без «мяса». Ну и я стараюсь добиваться оркестрового звучания, легкости, чтобы не казалось, что это трудно.

ОР Я слушала и именно об этом думала  что в вашей игре есть оркестровый баланс. А еще думала о том, насколько у вас чистая педаль. Впечатление, что вы ею вообще не пользуетесь.

КЕ Ну я часто использую среднюю педаль.

ОР Вот! Теперь понятно, почему звук не висит тяжелыми гроздьями.

КЕ Свой­ства средней педали открыл для меня мой профессор Сергей Леонидович Доренский, до этого я никогда ею не пользовался. Помню, как проходил с Сергеем Леонидовичем «Вариации на тему Корелли» Рахманинова. Там есть вариация, в которой выписан органный бас «ре», и на него наслаивается другая партия. Сергей Леонидович сказал, что если взять среднюю педаль, то не будет звукового месива, все будет слышно. Поначалу было неудобно, долго привыкал. Я ведь всегда знал, что педалей две: левая и правая, «газ» и «тормоз». А тут еще одна «нога» посередине Но постепенно привыкаешь.

ОР Теперь о Чайковском. У вас совсем другие «Времена года». На концерте возникло ощущение, что то ли вы alter ego Чайковского, то ли наоборот. Вы с ним ­как-то слились

КЕ Спасибо, приятно.

ОР Мы с вами говорили менее чем год назад – вы тогда только выучили первую пьесу – «Апрель», а уже в августе записали первый сольный альбом со всеми пьесами.

КЕ Сыграв «Времена года», могу сказать, что Чайковский – один из самых трудных фортепианных авторов. Вроде бы не так много нот – это не «Петрушка». Ну и все мы знаем, что Петр Ильич не был выдающимся пианистом. И когда писал – мне кажется, это хорошо слышно – мыслил вокально, оркестрово, квартетно, как угодно, только не фортепианно.

Простота и естественность в высоком смысле слова и есть для меня самое ценное и самое трудное в этой музыке. Иногда бывает, что Чайковского играют так, что в нем становится много «Шумана»,а этот автор куда более нервный, спонтанный, экзальтированный.

ОР И более внешний, там больше театра

КЕ И театра, да. Вот вы мне говорили, что в некоторых быстрых пьесах я как бы отстраняюсь. Это так. Например, «Масленица» во «Временах года» («Февраль») и «Масленица» в «Петрушке». Это две совершенно разные истории. Во «Временах года» – это не праздник как таковой, а картина, фреска «Масленица», и ты просто лицезреешь изображение русского быта, русской жизни, как будто находишься в Русском музее. Для меня это ­что-то более камерное.

ОР А для вас в этом цикле есть пьесы-«шампуры», на которые нанизываются все остальные?

КЕ Да, конечно. Когда играешь, чувствуешь, в какие пьесы сам автор вложил ­что-то особенное, сокровенное (хотя, конечно, наверняка мы не знаем, как это было у Петра Ильича). Для меня эти пьесы и являются ключевыми в драматургии цикла. Это, конечно, «Январь», потом «Май» и «Июнь» – тут я позволил себе дерзость, играл их attacca. Мне кажется, это первая главная лирическая кульминация, как раз примерно в середине цикла. И потом «Ноябрь» и «Декабрь» (как ни странно, не «Октябрь»).

ОР Знаете, Костя, меня поразили ваши «Ноябрь» и «Декабрь». Подзаголовок «Ноября» («На тройке») традиционно подразумевает ­какую-то внешнюю «движуху», а тут не «лошади скачут», а льется мысль ­какая-то своя или нахлынувшее воспоминание. А «Декабрь»! Ну всегда же он был бравурным рождественским вальсом. А у вас это отзвуки, отблески бала, ­что-то нереальное, давно прошедшее, ­какой-то подернутый дымкой флешбэк.

КЕ Да, и выстраивается арка с «Январем». «Январь» ведь появляется из ниоткуда: вдруг ­какие-то звуки из пустоты. Так же цикл и заканчивается, растворяется в никуда. Можно, конечно, говорить о том, что это жизнь и смерть, но я об этом не хочу думать.

ОР «Времена года», получается, это «маленькая жизнь»?

КЕ Наверное.