Внеклассное чтение
Вдруг мальчик открыл рот и начал кричать. Не от боли или страха, а просто так. Если бы взрослые могли кричать просто так, то вой стоял бы на весь город.
– Ты что, посмотри, никто так не делает, ты что, тише, – зашикал отец. Не зло, а скорее испуганно. Стал озираться по сторонам, опасаясь, что кто-то плохо подумает о его мальчике.
Ане захотелось открыть рот и закричать громко-громко, она почти что решилась, но передумала в последний момент, точнее не передумала, а побоялась.
«Что за глупость пришла в голову», – подумала она. Но осеклась, не в ее ситуации было говорить о глупостях – последнее время она так часто наступала на грабли, что они поломались в щепки, и теперь она просто ходит по ним и ходит.
Аня обернулась, мальчик шел вприпрыжку и что-то рассказывал отцу. Да, пожалуй, кричать из солидарности было бы неправильно.
Возле метро толпились люди, фигуры с гранитного памятника пасли толстых голубей, которые неуклюже переваливались с лапы на лапу и подъедали пшено, рассыпанное сердобольной старушкой.
При мысли о старушке Аня полезла в сумку за газетой. Да, сегодняшняя, все нормально. Однажды привезла Ольге Сергеевне вчерашнюю, и та очень расстроилась, поникла сморщенным лицом, скривила губы, от чего стала еще больше напоминать смятую бумажную куклу. Сухая тонкая кожа с глубокими складками морщин, круглые выцветшие глаза, ярко нарисованные брови и криво накрашенный рот – все было словно кукольное, но сильно помятое. К тому же Ольга Сергеевна долго существовала для Ани только на бумаге.
Они познакомились по переписке. «Поздравь одинокого старика с праздником», – прочитала она в Фейсбуке (организация, деятельность которой запрещена в РФ) объявление какого-то благотворительного фонда. Ане давно хотелось сделать что-то хорошее, «поправить карму», как говорила подруга. А тут вроде и доброе дело, и не накладно. Она выбрала из списка десять фамилий. Потом подумала, что маловато, и добавила еще десять галочек напротив имен пожилых людей, которые нуждались в поздравлениях. Правда, когда дошло до дела, все оказалось не так просто. Конверты в обычном магазине не продавались, пришлось идти на почту, потом писать целых двадцать новогодних поздравлений, постараться не перепутать имена, подобрать не казенные, человеческие фразы, еще и написать их разборчиво. Заклеив конверты, Аня поняла, что забыла про адреса, а разобраться, где чье письмо уже невозможно. Пришлось снова идти на почту, облизывать конверты, как открытые раны, писать двадцать индексов. В конце концов, язык опух, привыкшие к клавиатуре пальцы разболелись, Аня отнесла мешок с письмами на осточертевшую почту и подумала, что заниматься благотворительностью очень тяжело. К тому же неизвестно, прочтут ли они вообще эти письма и обрадуются ли тому, что им пишет незнакомая женщина.
Самое ужасное, что акция эта не разовая – теперь Ане нужно будет поздравить своих «подопечных» с 23 февраля и 8 Марта.
Поэтому, получив ответ от Ольги Сергеевны, она очень обрадовалась. Специальных инструкций на этот счет не было, но Аня решила, что может теперь сконцентрироваться на ком-то одном. Она стала переписываться со старушкой, желать каких-то приятных мелочей вроде солнечной погоды. На сайте была инструкция о том, что старикам нельзя желать, например, «любви близких», потому что они одинокие, нужно выбирать нейтральные фразы.
Когда Ольга Сергеевна пригласила Аню в гости, неудобно было отказать. К тому же они жили в одном городе, хоть и на разных концах. «Ничего не приноси, только газету свежую», – написала ей Ольга Сергеевна. Наверняка у нее был телефон, но они по привычке общались по почте раз в неделю. При встрече Аня не удивилась, что у старушки оказался шуршащий «бумажный» голос. И, конечно, запах «Красной Москвы», талька и подгоревшей еды был ей знаком, даже привычен. Им был пропитан ящик комода, в котором Аня хранила письма.
– Закрой дверь и запри ее на ключ, – сказала ей старуха. На вид ей было лет сто, и Аня удивилась, что та живет одна.
Когда Ольга Сергеевна пила чай, ее руки тряслись. И Аня вспомнила корявый, неровный почерк, которым она писала свои короткие и, в общем-то, бессмысленные письма. Да и встречи их проходили бестолково. В первый раз Ольга Сергеевна предупредительно сообщила, что завещала квартиру детскому дому, а потом они говорили о погоде и о советском кино. Правда, в каждый Анин приход случались небольшие странности. Например, старушка просила Аню накрасить ей губы, «чтобы было ровно, но чуть выше контура». Или сделать шапочку-пилотку из газеты.
– Расскажи мне о себе, – на этот раз Ольга Сергеевна нарядилась, зачем-то нацепила воротничок поверх халата и вставила в прическу искусственную розу, которая раньше лежала на полке.
– От меня ушел любимый муж, а я не ушла с нелюбимой работы, – тихо сказала Аня и нервно засмеялась.
– Что-что? – переспросила Ольга Сергеевна. Она плохо слышала, но не всегда подавала вид.
Аня удивилась, что не замечала этого раньше: голос у нее хоть и шуршащий, но при этом совсем детский. Да и вид детский. На полке стояла фотография маленькой девочки с цветком в волосах; если ее хорошенько помять, будет точь-в-точь Ольга Сергеевна сегодняшняя. Интересно, она жила в этой же квартире? И кем она работала? Что делала между своим первым детством и вторым, была ли вообще взрослой?
Аня повторила громче, но Ольга Сергеевна снова не услышала. Захотелось закричать громко и бессмысленно, как тот мальчик, но Аня снова сдержалась. На обратном пути она подумала, что узнает о смерти Ольги Сергеевны только потому, что ей не придет очередное письмо.
Аня машинально посмотрела в небо: трубы завода выпускали густые белые облака, и казалось, будто вместо солнца за ними горят лампы дневного света.
