Лаборатория музыкальных звуков

Проездом – из Парижа, с премьеры нашумевшего грандиозного кинопроекта «Дау» – в страну восходящего солнца с первыми неевропейскими гастролями оркестра – Курентзис и его музыканты осчастливили российских меломанов, а происходит это теперь отнюдь не часто. Программа из самых известных сочинений Чайковского была везде в общих чертах едина, вот только Перми, Екатеринбургу и Петербургу в качестве солиста в Скрипичном концерте достался Айлен Притчин, а Москве – Патриция Копачинская. Судя по всему, это были абсолютно разные концерты. Для публики всех городов выступление оркестра Курентзиса оказалось событием, для кого-то точно – открытием и потрясением, впрочем, не обошлось и без скептических ноток. Так уж повелось, что этот дирижер вызывает запредельно контрастную реакцию, все, что угодно, кроме равнодушия.

Екатеринбург был первой после Перми точкой гастрольного турне. В уральской столице Курентзис выступал уже дважды, первый раз – в рамках Симфонического форума России, а год назад – в обычном абонементном вечере. Оба раза публике был явлен Бетховен, Пятая и Седьмая, а затем Четвертая и Шестая симфонии, с которых словно сдули музейную пыль и хрестоматийный глянец. Оба раза венский классик представал автором запредельно быстрых темпов и невероятной энергетики, без малейших намеков на романтическую рефлексию. И два этих концерта, как и молва, создали в Екатеринбурге маленькую армию поклонников Курентзиса, которая стала ездить в соседнюю Пермь на громкие премьеры и с нетерпением ждать его следующего приезда. Когда в Свердловской филармонии незадолго до концерта решили организовать просветительскую лекцию о самом обсуждаемом на сегодняшний момент дирижере и его оркестре – от желающих не было отбоя. Снятую на любительское видео ее посмотрело более 25 тысяч человек, что стало полным сюрпризом как для филармонии, так и для лектора (и автора этих строк). А в ночь перед концертом (Курентзис обожает вечерне-ночные форматы) в Ельцин Центре он появился вместе с пианистом Алексеем Гориболем, в присутствии самых избранных состоялась их беседа. Говорили о музыке. О Чайковском, об особенностях некоторых сочинений, причем без скидок на аудиторию. Встреча была коротка, но Курентзис успел сказать важнейшие вещи, как всегда облеченные им в форму философско-­поэтических откровений: «Музыка Чайковского – это музыка сострадания. Ты сидишь в темнице и вдруг слышишь ее, она говорит тебе: “Не бойся, я здесь. Ты спасешься”».

Концерт увлек и захватил, удивил и заставил задуматься. Предварительная программа предполагала Скрипичный концерт и Третью сюиту, которая в последний момент была заменена Четвертой симфонией. Не каждый раз присутствуешь на концерте, в котором вместо двух отделений звучит практически три, ведь сыгранная на бис увертюра-фантазия «Ромео и Джульетта» меньше всего похожа на обычные кунштюки и оркестровые безделушки. Не припомню и такого, что продемонстрировал Айлен Притчин, один из самых заметных скрипачей своего поколения, тонкий и импульсивный музыкант. Отыграв в первом отделении Скрипичный концерт, он совершенно спокойно занял место концертмейстера оркестра во втором и остался равен сам себе. Казалось бы, зверски заигранные шлягеры, знакомые практически наизусть, но после концерта, уверена, почти каждый спрашивал себя: так что это было?

Немножко концерт-репетиция, концерт-эксперимент. Понятно, что в Японии Чайковского любят до самозабвения, но Курентзису всегда важно представить композитора не столько ожидаемым, сколько «своим». И он позволил себе глубоко личное, интимное отношение к Петру Ильичу, на которое способны только русские. Кстати, грек Курентзис очень часто называет себя «русским музыкантом», пожалуй, впервые я бы не стала в этом сомневаться. Это была музыка как портрет. Человека необычайно деликатного, тонкого, ранимого, стеснительного. Нежного – вот, пожалуй, верное слово. Кто еще способен своей музыкой нас так утешить и поддержать, как Петр Ильич, и дирижер тут прав тысячу раз. А еще музыка как лаборатория звуков. Курентзис, как обычно, а может сильнее обычного колдовал с динамикой, с магией контрастов во всем. Звук в широчайшем диапазоне. А что если сыграть так тихо, как только это возможно? Пусть будут те самые 6 piano. А что если убрать из Скрипичного концерта всю полагающуюся этому жанру репрезентативность, самодовольную виртуозность и бьющую в глаза праздничность? И конечно, музыка как театр. Где главные действующие лица – наши чувства и эмоции. Уж что-что, а захватывающую театральную драматургию симфонической партитуры Курентзис может представить как никто другой. В «Ромео» внутренним взором можно было пронаблюдать все, от первого взволнованного шепота влюбленных до скорбной траурной процессии, и ощутить финальное просветление как надежду. А Четвертую симфонию прочитать как книгу жизни, большой и сложной. Ведь внутренне чутье и ощущение художественного времени, а также умение почти зримо показывать процесс строительства музыкальной формы у Курентзиса не отнимешь.

И впрямь, это может нравиться и не нравиться, это может завораживать и раздражать, это может сбивать с толку своей нежданной правдой, но это всегда заставляет вслушиваться и остро чувствовать вначале и долго обдумывать потом. После концерта – зафиксировала с особым удовлетворением – даже самым оголтелым фанатам дирижера не хотелось извергать бешеные восторги, а тихонько пойти и размышлять. А самым чутким – наверное, поплакать. В Японии, не сомневаюсь, было море слез…