События
В феврале Студия новой музыки представила ряд концептуальных программ. Все началось с празднования 120-летия Александра Мосолова – трагического новатора, не принятого властью авангардиста со сложной судьбой. В качестве оммажа конструктивизму в Рахманиновском зале консерватории были сыграны его урбанистические опыты – знаменитый «Завод. Музыка машин» и Четыре газетных объявления на тексты из газеты «Известия ВЦИК»; кроме них в программе концерта были представлены и миниатюры более поздних лет, когда композитор окончательно сломался под гнетом советской власти и больше никогда не возвращался к своим урбанистическим опытам.
А затем в Малом зале МГК прошла прямо противоположная по настроениям, изысканная, почти маньеристическая программа. Она называлась «Прогноз погоды» – по имени камерной пьесы Алексея Сысоева для сопрано, флейты, кларнета и фортепиано (мировая премьера). Такое название, возможно, для концертных программ нехарактерно, но в этот раз оно стало ключом к целому ряду ярких произведений.
Это была вереница тонких пейзажных зарисовок – порой чуть более экзистенциального толка, порой менее;большинство из них были объединены темой воды и водной стихии в различных ее проявлениях. Первое отделение вышло потому холодным, почти ледяным по общему своему состоянию: звучания переливались, застужали, охватывали ледяной толщей зал так убедительно, что в действительности становилось зябко.
Открыла концерт пьеса Петера Аблингера Regenstück из цикла «Instruments &» для ансамбля, воды и мембраны. Этот экспериментальный «театр ритма» в исполнении капающей на мембраны ударных воды стал началом почти осязаемого дождя, включением стихии в пространство концертного зала. Непредсказуемость ритмического паттерна, наслаиваемая на тянущиеся мерцающие созвучия струнных, совершенно буквальным образом открыла этот «прогноз погоды». Пьеса для этого была выбрана самая удачная, с самого первого момента «включения воды» обволакивающая прихотливыми, совершенно природными звучаниями.
Затем была представлена сама премьера Алексея Сысоева – большая композиторская удача, экзистенциальное камерное полотно из романтического наслоения головоломно сложной вокальной партии на пронзительные просвисты духовых. Пьеса написана на «Текст, найденный Андреем Черкасовым», закличку-ворожбу в духе Велимира Хлебникова:
Жидкость в колбе прозрачна – солнечно.
Жидкость мутная – облачно, возможны осадки.
Маленькие точки в жидкости – влажно, туман.
Мутная жидкость с маленькими звездочками – гроза…
На протяжении этого «Прогноза» сменилось, кажется, около семи или восьми состояний и манер – перед слушателем как бы проворачивался некий кристалл или огромная, до неправдоподобия увеличенная снежинка: только что музыкальная ткань как бы плыла – застывшая, медитативная, до синевы ледяная, а в следующем эпизоде она уже колкая и по-шёнберговски экспрессивная. В сложный диалог Екатерины Кичигиной (сопрано) и Наталии Черкасовой (фортепиано) вторгались свистки и звуковые сполохи, и в целом впечатление неспокойной, волнующейся стихии только усилило ощущение проникновения в мир природы на клеточном, молекулярном уровне.
Следом за премьерой подряд прозвучали небольшая пьеса Янниса Ксенакиса «Солома на ветру» для виолончели и фортепиано и «Ледяные цветы» одного из отцов европейского авангарда Хайнца Холлигера. Произведение Ксенакиса, состоящее из наслаивания кластеров фортепиано на мучительный монолог виолончели, – пейзаж уже более экспрессивный, одухотворенный присутствием в нем человеческого разума. А «Ледяные цветы» – мистические блуждания стеклянных звучаний в бесконечно холодном воздухе.
Эта вереница изысканных звуковых пейзажей, расположенных друг за другом в произвольной последовательности, настраивает утончившееся восприятие на сложные подвздошные процессы природы, жизни, самой материи.
Завершала первое отделение прекрасная короткая пьеса молодого канадского композитора Стефана Спенсера Cloud Seeds с экзотическими звучаниями подготовленного фортепиано и таинственным трепещущим дыханием флейты – зарисовка напряженная и вместе с тем разреженная за счет радикального разнесения звучащих регистров. Вот облака плывут, вот они набухают водой и опадают – и это, конечно, не безмятежный шубертовский пейзаж, но мощное, хотя и пятиминутное экзистенциальное переживание.
Первое отделение вышло февральским «зимним путем», блужданием по ледяным водным просторам. Второе же отделение стало явлением прямо ему противоположным. Кажется, что «Времена года в Буэнос-Айресе» Пьяццоллы все знают уже наизусть, и вовсе не они привлекательны в концертах Студии для искушенных любителей новой музыки. Однако соревнование двух трио было таким захватывающим, а интерпретация такой свежей, что остается лишь удивляться, как много неожиданных находок в сфере инструментального ансамблевого звучания может преподнести этот цикл. Можно сказать, что по тонкости построения музыкальной фразы, точности и чуткости ансамблирования и проникновения в суть музыкальной ткани Студия ушла далеко вперед трактовки Гидона Кремера и иже с ним. Счищая с цикла налипшие на него корки бронебойной эстрадности, музыканты как бы проникли вглубь музыкального языка – и иногда соло скрипки даже начинали напоминать то сонаты Вайнберга, то циклы Кайи Саариахо: цикл Пьяццоллы внезапно раздался вширь и показал свои истинные возможности. И когда привыкаешь в высокому качеству исполнения новой музыки – преимущественно атональной, – то невероятно освежающе действует исполнение музыки, далекой от Ксенакиса и Холлигера.
