Лоренцо Виотти:
Добиться успеха – значит вовремя остановиться

О своем опыте в Португалии, тернистом пути вхождения в профессию, раннем уходе отца – дирижера Марчелло Виотти, методах работы и жизненных принципах Лоренцо Виотти (ЛВ) рассказал «Музыкальной жизни» в интервью Роману Королеву (РК).

РК Это ваш последний сезон в качестве музыкального руководителя с оркестром Фонда Гюльбенкяна. Что вам удалось достичь в работе с ним? Как вы можете оценить этот опыт в контексте вашей карьеры?

ЛВ То, что получилось сделать, можно назвать экстраординарным. Мы вернули нашей аудитории осознание того, что оркестр в Лиссабоне – это важная, уникальная институция. Португалия – страна традиций, она старомодна в смысле привычек и ментальности. Когда я приехал сюда и начал работать с этим коллективом, мне все казалось устаревшим. Сама публика не совсем представляла себе, какой потрясающий инструмент у них в городе. И сейчас, когда мы сообщаем об открытых репетициях, две тысячи человек ждут снаружи, чтобы занять места. Для меня это самый большой комплимент. Я настраиваю оркестр на такую работу, чтобы каждый музыкант мог гордиться собой. И они гордятся. Это лучшее, что может испытывать музыкальный руководитель. Таковой была и моя цель – вернуть музыкантам чувство важности, нужности. И потому что они играют с чувством самоуважения, публика начинает понимать, что слушать их здесь и сейчас – это большая удача. Я необычайно горжусь – не только оркестром, но и администрацией, техническими службами – всеми. А ведь мы постоянно реализуем самые необычные проекты – у нас почти нет концертов в привычном понимании этого слова.

РК Расскажите, что вы можете отметить из последних выступлений?

ЛВ Из последнего – концерт, когда мы представили La voix humaine Пуленка, он имел большой успех, в том числе онлайн. Или полусценическое исполнение оперы «Ромео и Джульетта» – она тоже была с восторгом принята. Когда мы работаем над постановкой, то пытаемся использовать все средства, в том числе наш экран сзади сцены, который имеет доступ в сад и работает как естественная декорация. Это необычное место, уникальное в своем роде. А какой тут удивительный хор! У нас была идея европейского турне –но из-за ограничений не получилось ее реализовать. Мы перенесли этот проект на два года. Я оборачиваюсь и вижу, что вся эта история – это история успеха, совместного успеха.

РК С каким настроением вы расстаетесь с оркестром? Как планируете провести заключительную серию концертов?

ЛВ Я буду скучать по всем, конечно. Да, наши дороги расходятся – начиная с этого года. Из-за ковида мы потеряли много времени, которое могли бы потратить на совместную работу. И в этом сезоне мы хотим видеть друг друга больше, чем было спланировано. В январе я в Лиссабоне три недели, потом еще четыре – много будет всего. И я не могу назвать это прощанием. Я буду возвращаться каждый год – на две или три недели. Я вообще не очень люблю все эти церемонии, у нас будет закрытие сезона, конечно, но пока мы не понимаем, как построить программу – ­опять-таки из-за ковида. Надеюсь, придумаем ­что-то особенное – впрочем, как мы делаем всегда. Но это не потому, что я ухожу.

РК Нередко вы выступаете вместе со своими друзьями, например, кларнетистом Андреасом Оттензамером, или членами семьи. Тот же проект La voix humaine вы воплотили вместе с вашей сестрой Мариной. Насколько важно для вас находиться на сцене вместе с близкими людьми?

ЛВ Конечно, это привилегия. Но не так все просто. С сестрой мы одной крови. Нам очень легко работать вместе, мы понимаем друг друга без слов. Андреас для меня как брат. Нам тоже очень легко находить общий язык. Я думаю, в музыкальной жизни все работает точно так же, как и в обычной. Нужно окружать себя теми, кого ты больше всех любишь и кого ты уважаешь. Я всегда рад новым знакомствам, всегда охотно общаюсь с новыми людьми. Я хочу выступать с людьми, которых я знаю, которым доверяю и с которыми мы уже прошли вместе большой путь. И статус для меня не имеет никакой роли. Я предпочитаю работать с теми, кого люблю. Конечно, одновременно открываю новых исполнителей. И у меня нет плана выступать в будущем только с семьей. Наши графики расписаны уже на три-четыре года вперед.

РК И все же быть рядом с людьми, которым доверяешь, намного безопаснее, не так ли?

ЛВ Конечно. Например, мне было просто найти замену, когда отменилось исполнение оперы «Замок герцога Синяя Борода» Бартока. И в последнюю минуту я понял: то, что мы можем сделать быстро и качественно, – это La voix humaine с моей сестрой. Она выучила все за неделю. И я знал, что она выучит, потому что доверяю ей. Это счастье – окружить себя людьми, которых можно уважать за профессионализм. Но повторюсь, это не только семья. Я всегда с удовольствием выступаю с Бертраном Шамайю, например. Мы бы снова дали концерт вместе, если бы была возможность. Но все слишком заняты. Я всегда приглашаю тех, кто знает, что нужно ­что-то принести с собой «к столу». И только так я могу работать. У меня был печальный опыт, я видел, какое неуважение транслируют те же суперзвезды, – я не хочу больше такого.

РК Какой вы видите свою работу в Голландии, учитывая сложную обстановку с проведением концертов?

ЛВ Для меня сотрудничество с Нидерландским филармоническим оркестром – большой шанс. Обычно, работая с оперным коллективом, можно исполнять только оперы, а репетировать с симфоническим оркестром – значит играть симфоническую музыку. Но этот оркестр играет и в Опере Амстердама, и в Консертгебау. Всегда было так. Так же функционирует Венский филармонический. Поэтому они такие реактивные. Можете представить, как интересно получается работать над звуком, стилем. Я могу предложить итальянскую оперу, а потом с тем же типом звука исполнить в зале оркестровый опус. Я сказал «да» не раздумывая. Новая должность – лучшие условия для роста. Предчувствую, что сезон будет тяжелым. Мы все должны изменить, принять ограничения, продолжать играть. Как строить планы? Самым сложным сегодня оказывается сделать ­что-то исключительное, найти нужные средства для этого непростого времени.

РК Во время первой волны пандемии мы наблюдали за вашим заточением через Инстаграм (запрещен в РФ). Ваши отношения внутри семьи крепко завязаны на музыке – это то, чему вас научил отец?

ЛВ Мы всегда были такие. Вместе с отцом много путешествовали. Я видел, что он не мог без нас. Мы всегда были вместе. И наша семья остается единой. Это чувство закрепилось, когда отца не стало. Я понял тогда, что не так уж много в мире людей, которым можно доверять, за которых, как говорят, можно отдать жизнь. Мы стали очень близки с братом. Он для меня – вся жизнь. И никакие материальные блага или карьерные взлеты не заменят и не сравнятся по силе с чувствами, которые я испытываю к своей семье. Для меня нет никаких сомнений в вопросе выбора между семьей и работой. Для меня это единственная ценность, которая имеет смысл в жизни. Все остальное – второстепенное.

РК Можно ли сказать, что в дирижерском деле вы продолжаете традиции отца? Вы чувствуете его влияние на свою работу?

ЛВ Никакого влияния не было. Как музыканты мы очень разные. Мой отец – это одно поколение дирижеров, а я представляю другое. Я слушаю его записи иногда и понимаю, что ­где-то мы чувствуем одинаково. И мне очень нравится то, что он делал, как он работал с оркестром. Но у нас совершенно разный репертуар. Он специализировался на итальянской опере, а мне это сейчас не очень интересно. Музыкально я вырос в Австрии, потом учился в Германии. И как раз особое влияние на меня возымел австро-­немецкий звук, та традиция исполнительства. К тому же как дирижер я начал раньше, чем мой отец. Да, я взял много от него – прежде всего любовь к театру, думаю. Но лучше всего на этот вопрос ответят те, кто знал моего отца и может сравнить его стиль с моим. Мне было 14, когда его не стало. Что я могу помнить? Только самые хорошие моменты, связанные с ним, только радостные детские впечатления, а не его дирижерскую работу, я тогда не понимал этого всего.

РК Ваша карьера стала стремительно развиваться после триумфальных побед на нескольких конкурсах. Насколько вы обязаны столь резкому скачку в профессии этим событиям?

ЛВ Мне всегда нравились соревнования – я чувствую себя спортсменом в такие минуты, мне нужно выиграть. Но тогда у меня не было достаточного дирижерского опыта. Когда я прошел на второй тур в Барселоне, я был шокирован – никогда бы не подумал, что смогу это сделать. Я захотел еще. И тогда понял: может, и вправду могу стать дирижером. Конечно, я испытывал давление – во многом, связанное с образом моего отца. Но я не был уверен, что дирижирование – это точно мое. Все было как в тумане – да, я мечтал о работе с оркестром, но не знал, получится ли у меня. Это очень небезопасное состояние. Сейчас для меня это уже необходимость. Мне предоставили шанс вступить на этот путь. Я делал шаг за шагом, учился. И у меня постоянно была в голове мысль о том, что только я решаю, готов я быть дирижером или нет. Мой опыт помог мне. Я слишком рано повзрослел из-за смерти отца. Это обстоятельство резко сделало меня сильнее и серьезнее.

РК К 30 годам вы успели поработать с ведущими коллективами мира, продирижировать Третью Малера с Берлинским филармоническим – вашему темпераменту свой­ственна такая увлеченность? Или это вопрос честолюбия?

ЛВ Все вместе. Да, я амбициозный. Но меня мало интересует то, что называют «вершиной мастерства». Дирижировать тем или другим оркестром – это не значит достигнуть успеха, потому что реальность всегда берет свое, расставляет все на места. Добиться успеха – значит вовремя остановиться. Нужно всегда расти в профессии, продолжать учиться. Каждый раз как будто начинать все сначала. Идеал недостижим – можно работать бесконечно.

РК При этом вы ничего не записываете. Нет ни одной записи ни с одним оркестром в доступе. Почему?

ЛВ Я считаю, что настоящее дирижирование не имеет ничего общего с записью малеровского или бетховенского циклов. Я просто не хочу этим заниматься, мне это не интересно. Мое видение профессии сильно изменилось в последние годы. Я уверен, что дирижер – это тот, кто прежде всего ответственен за будущее музыки. Он мост между оркестром и аудиторией. Дирижер должен найти доступ к публике, пригласить слушателей разделить с ним радость музицирования. Это слишком ответственная миссия – и она не исчерпывается погоней за удовлетворением собственного эго. Мне не интересно записывать музыку. Лейблы не раз предлагали, но я отказывался. Зачем мне записывать Брамса? Я лучше буду играть его вживую.

РК Вы ­как-то сказали, что впредь будете исполнять русские оперы, если выучите русский язык и будете понимать, о чем поет артист. Эту позицию можно назвать идеалистической. Дирижер должен быть идеалистом?

ЛВ Что касается русских опер, то, когда я готовил «Евгения Онегина», я впервые жизни чувствовал себя некомфортно. Я не знал, как правильно обращаться с русским языком. Когда ставишь оперу, то нужно понимать все слова, чувствовать их цвета. Я не мог разгадать секрет, заключенный в пушкинских строках. У меня была возможность приготовить лучший пирог в мире – но не хватало ингредиентов. Это была зона моей ответственности. Я не буду ставить русские оперы до тех пор, пока не преуспею в русском языке. Хочу понимать русскую речь, различать ее оттенки – чтобы разбираться в том, с какой интонацией поет артист. На итальянском, немецком, французском или английском я могу это делать. Но не на русском. Уверен, что, выучив русский язык, смогу лучше разбираться и в симфоническом репертуаре, лучше понимать русскую музыку. Это личное решение – тут нет ничего идеалистического. Это мой выбор – нравится он вам или нет, мне по большому счету все равно. Я ничего не делаю ради ожиданий других, для меня имеет окончательное значение лишь тот момент, когда я у пульта перед оркестром. Вот настоящая ответственность перед искусством. Если я позволю себе заниматься музыкой ради потехи ­кого-то –я мгновенно закончу карьеру, потому что стану шарлатаном.

РК Вы часто говорите о смене авторитарной парадигмы в дирижировании на более человечную. При этом для музыкантов все же важен авторитет руководителя. Как могут совмещаться эти позиции?

ЛВ Авторитетность сегодня неправильно интерпретируется. Авторитет проявляется не в том, насколько громко вы говорите. Авторитет исходит от тех, кто уважает самих себя. Авторитет – это результат работы над собой. Я могу быть легендой, но меня не будут воспринимать серьезно. Я работал в оркестре и знал, будут ли музыканты слушать дирижера или нет, когда тот только шел по сцене к пульту. И неважно, кем он был. Авторитет – это лучшая версия себя, полное понимание того, кто ты и зачем все это делаешь. Я не буду играть, если понимаю, что ничего не могу привнести в музыку. Так было с русской оперой – я не понимал языка и был безоружен. Авторитет – это вовсе не негативная характеристика. Я никто без оркестра, я организую совместную работу. Очаровать музыкантов – чтобы они хотели играть со мной до конца – вот задача авторитета.

РК В социальных медиа вы воплощаете образ идеального человека с безупречным вкусом, манерами, элегантным видом – вас сложно назвать дирижером, скорее моделью. Что это –ваше внутреннее состояние или необходимый образ?

ЛВ Простите, но я никого не воплощаю и ничего не придумываю. Я и есть тот, кто есть. Я всегда любил моду. Музыканты – публичные люди, все смотрят на нас. Если вы считаете, что я очень хорошо одеваюсь, то спасибо вам за комплимент. Но прежде всего я одеваюсь так, как мне нравится. А не потому, что я создаю ­какой-то образ или играю с ожиданиями людей. Все так же, как и в начале нашего разговора: я решаю, какие произведения я буду исполнять, я одеваюсь так – потому что я буду на сцене, а никто другой. Нет никакой разницы между мной, говорящим сейчас с вами, и тем, кто представлен в социальных медиа.

РК Но можно хотя бы сказать, что вы неравнодушны к миру моды?

ЛВ Я надеваю вещи брендов Armani или Valentino, потому что участвую в коллаборациях с этими домами моды, и мне очень-­очень нравится то, что они делают. Я вряд ли мог выбрать ­что-то другое – эти бренды представляют мои ценности и меня самого. Мне импонирует то, как они смотрят на мир моды и на его эволюцию. Я бы никогда не надел ничего, что мне не нравится. Даже если это вопрос больших денег и известного имени. Меня много раз уговаривали: «Мы дадим денег, будьте нашим партнером». «Нет, – отвечал я. – Возьмите свои деньги, свои часы, мне ничего не нужно от вас».

РК Как вы считаете, мир моды и мир музыки имеют много общего?

ЛВ Они близки. Мы постоянно ­что-то достаем из прош­лого – стараемся примерить эти идеи к настоящему и смотрим в будущее. Можно назвать этот процесс созданием интерпретации. Модельеры же не изобретают ­что-то принципиально новое. Они пересобирают прошлое, тоже зависят от аудитории. К тому же мода – это искусство, старое и ценное. Мне жаль, когда я вижу, что артист выходит к публике в ­какой-то несуразной одежде или подобранном не по размеру фраке. Для ­кого-то это нормально. Но ведь нельзя забывать, что аудитория не только слушает, она смотрит на вас. Да, я слишком молод для того, чтобы выглядеть как дирижер, часто выхожу на сцену в сникерах. Думаю, это привлекает молодую аудиторию. Старшее поколение может испытать разочарование – но что поделать! В конце концов, на сцене я, и мне выбирать.