Лука Пизарони:
Ад – это всегда петь партию одинаково

АМ Каково это – регулярно петь две партии в одной и той же опере? Меняется у вас отношение к Дон Жуану, когда вы поете Лепорелло? Или к Графу, когда вы поете Фигаро?

ЛП Да, начинаешь понимать другую точку зрения. Не могу сказать, что ­кто-то из них нравится мне больше, ­кто-то меньше: для меня и Лепорелло, и Дон Жуан, и Фигаро, и Граф по-своему восхитительны, я никогда от них не устаю. Каждый раз думаю, какой Моцарт гений, что выписал персонажей в таких подробностях.

АМ В «Дон Жуане» вы спели почти все мужские партии.

ЛП Да! Я начал с Мазетто, потом был Лепорелло, потом Дон Жуан. Остался только Командор, но эта партия совсем не на мой голос. Это здорово – понимаешь, что такое жизнь певца, как развивается карьера: сперва получаешь небольшую партию Мазетто, потом переходишь к Лепорелло, а дальше дорастаешь до Дон Жуана. Я всегда воспринимал эту партию как некий конечный пункт. Чтобы воплотить всю сложность этого героя, нужно спеть всех троих.

АМ Дона Оттавио вам тоже не спеть. А ведь вы хотели быть тенором, не так ли?

ЛП Хотел, но не таким, а драматическим – петь Каварадосси, вердиевские роли. Легкий лирический репертуар меня не интересует, лучше уж оставаться бас-баритоном.

АМ Мазетто вы впервые пели в Зальцбурге с Николаусом Арнонкуром.

ЛП Я был у него на прослушивании в Цюрихе году в 1999-м и полюбил его сразу же. Арнонкур хотел, чтобы я пел Лепорелло, но тогдашний зальцбургский директор по кастингу мне отсоветовал: спеть важную партию на таком видном фестивале в таком юном возрасте – это игра ва-банк, так что лучше начать с роли поменьше. Я бесконечно благодарен за этот совет. Мазетто идеально подходит, чтобы учиться, в том числе наблюдая за коллегами. Когда заканчиваешь консерваторию, думаешь, что ты готов, но основным вещам учит только театр. Так что я очень рад, что смог поработать с Арнонкуром и не сломался от груза ответственности.

АМ Это был спектакль Мартина Кушея – более чем неоднозначная постановка.

ЛП Не то слово. Все лето люди только о ней и говорили. Публика поделилась на два лагеря: одни ее обожали, другие ненавидели. Было радостно видеть, что к опере неравнодушны все австрийцы, не только жители Зальц­бурга. Мне кажется, наша задача как артистов – ставить вопросы, чтобы публика сама находила ответы, независимо от того, получает она удовольствие или нет. Для меня это одна из умнейших постановок, какие я ­когда-либо видел.

АМ Вы участвовали еще в одном спектакле Кушея в Зальц­бурге, и тоже по Моцарту.

ЛП «Милосердие Тита» – грандиозный опыт. Те два сезона в Зальцбурге, 2002 и 2003 год, были временем предельно тщательной работы и невероятного чувства общности. Арнонкур и Кушей великолепно понимали друг друга, и все были счастливы с ними работать. Мы создавали нечто небывалое, и рабочий процесс был просто фантастический. Мне всегда нравилось в Кушее и Арнонкуре неутомимое стремление задавать вопросы самим себе, нам, публике; постоянный и неустанный поиск истины, заложенной в произведение.

АМ Вам легко работалось?

ЛП Когда я приехал петь Мазетто, у меня был шок. Я-то думал: персонаж весь на поверхности, музыка простая, язык мне родной. А потом пришел репетировать, и меня потрясло, насколько глубоко мыслит Арнонкур. На каждой странице партитуры он находил сокровища: особый звук, непривычную фразировку. Ошеломительно. А еще у нас собрался феноменальный состав: Томас Хэмпсон, Ильдебрандо д’Арканджело, Михаэль Шаде, Анна Нетребко, Магдалена Кожена. Потрясающе.

На следующий год потрясения продолжились. Я уже понимал, чего примерно ожидать, но угадать, каким видят Публия Арнонкур и Кушей, у меня не вышло. Я не думал, что персонаж окажется так глубоко продуман. Результат – музыкальный, концептуальный, сценический – меня потряс.

АМ Кого вы любите из дирижеров, кроме Арнонкура?

ЛП Мне везло на великих. Из оперных назову Джеймса Ливайна. Он совсем не такой, как Арнонкур – это дирижер для певцов, который знает возможности голоса. Ливайн помог мне извлечь из моего инструмента самое лучшее. Было замечательно работать с Джеффри Тейтом. Мне повезло принять участие в одном из его последних концертов – это была Торжественная месса Бетховена в Гамбурге, и я получил практически сверхъестественный опыт. Тейт дирижировал в духе Челибидаке – гораздо медленнее, чем принято, но напряжение сохранялось в каждом звуке. Редкое наслаждение. Очень люблю Симону Янг. Она тщательно готовится к работе, по ней видно, что она начинала как концертмейстер. А вообще я долго могу перечислять.

АМ А с режиссерами вам нравится работать? Вы играли в радикальных спектаклях, которые ставили Мартин Кушей, Дэвид Олден, Карл-­Эрнст и Урсел Херманн, La Fura dels Baus…

ЛП Я никогда не приступаю к спектаклю, имея готовую идею. Всегда открыт ко всему, что может предложить режиссер, хотя это бывает непросто. За первую пару недель репетиций я обычно стараюсь понять структуру спектакля. Я стремлюсь сделать все, чего хочет режиссер. Иногда я даже перегибаю палку: например, надо петь большую арию, а я перед этим бегу два пролета по лестнице, дыхание сбивается. Нет ничего лучше, чем услышать от режиссера: «Это ровно то, чего я хотел!»

АМ Исполнять одну роль в разных спектаклях сложно?

ЛП Раз за разом повторять то, что я уже делал, – это настоящий ад. Совсем другое дело – сыграть одного и того же персонажа пять раз пятью разными способами. Чудо оперного искусства в том, что ноты всегда одинаковые, но ты можешь придать им самые разные краски.

АМ Получается, в вой­не «певцы против режиссеров» вы не участвуете?

ЛП Никогда и ни за что. Я не разделяю мнение, что хороши только старые постановки, а новые прочтения – ерунда. Я пел в невероятно умных современных постановках, где режиссер старается взглянуть на произведение с непривычного ракурса. Я безмерно уважаю такой подход. Мало кто работает так продуманно, как Черняков. Его можно любить, можно не любить, но идеи никогда не возникают у него на пустом месте.

АМ Вы ведь с ним не работали?

ЛП Пока не посчастливилось.

АМ Значит, вы смотрели его спектакли как зритель?

ЛП Да, я много хожу в оперу. Многие смеются, что я операман, а я горжусь. Нет, у меня есть другие интересы, есть семья, но я люблю оперу! Еще я постоянно хожу на концерты – ведь я музыкант и должен учиться у коллег – слушать музыку, понимать ее, строить фразу…

Знаете, я занимаюсь музыкой уже двадцать пять лет, и все равно мне есть чему удивляться. Очень жаль, что публика в основном хочет слушать то, что уже знает – ведь пока не услышишь музыку, нельзя узнать, нравится она тебе или нет. Однажды на концерте Нью-­Йоркского филармонического оркестра я впервые услышал фортепианный концерт Скрябина, который я до этого не знал. Я получил колоссальное удовольствие, захотелось еще. К сожалению, сейчас кризис, и с начала марта я нигде не был! Кошмар!

АМ И трансляции не смотрите?

ЛП Нет. Искусство, которым я занимаюсь, предназначено для живого восприятия в театре. Важно, как звучит голос в акустике зала, как реагируют зрители, как дирижер взаимодействует с певцами, как оркестр слушает певцов. Трансляция этого не передаст. Только не подумайте, что я не слушаю диски! Сейчас я грущу, что нельзя выступать, и слушаю фортепианные концерты Рахманинова, сонаты и партиты Баха.

АМ А еще?

ЛП Шопена. Листа, особенно его транскрипции песен Шуберта. Если это песни, которые я знаю, я им мысленно подпеваю. Люблю камерную музыку. А еще Фрэнка Синатру.

АМ А из пианистов кто вам нравится?

ЛП Юйцзя Ван. Она такая музыкальная! Даниил Трифонов, Ефим Бронфман, Кирилл Герштейн. Помню, как слушал концерт Прокофьева в исполнении Герштейна – он играл с Венскими филармониками, дирижировал Семен Бычков. Было потрясающе. Герштейн, Бронфман – откуда они берут такую фразировку? Уму непостижимо.

АМ Скрябин, Прокофьев, Рахманинов… Любите русскую музыку?

ЛП Очень. Поправьте меня, если я ошибаюсь, но русская музыка – это не про счастье. В ней всегда есть рефлексия о жизни и ее смысле, о сущности бытия. Мне это очень близко, хотя вроде бы я итальянец и должен любить все светлое и праздничное.

АМ Петь не собираетесь?

ЛП Я не знаю русского, а тесть – Томас Хэмпсон – мне рассказывал, что, когда он пел Онегина, ему пришлось приложить такую уйму сил, что мне страшновато начинать. К тому же, чтобы петь русскую музыку, надо быть или стопроцентным баритоном, или очень низким басом, как Гяуров, Христов, Паата Бурчуладзе, Миша Петренко.

АМ Вы могли бы петь Бориса Годунова.

ЛП Представляете, Ильдар Абдразаков мне тоже об этом говорил. Я ему: «Нет, это же для тебя партия». А он: «Да ты не понимаешь, это одна из лучших опер в мире!» Так что еще три месяца в карантине, я выучу русский и при следующей встрече спою вам предсмертный монолог Бориса! Только на слове не ловите.

АМ Вы ­когда-то и Филиппа в «Доне Карлосе» петь собирались, но до сих пор не спели.

ЛП Я не собирался, я мечтал. Мне нравится петь с тестем на концертах дуэт Филиппа и Родриго, но пока это максимум. Филипп – слишком монументальная роль. Нужно дорасти и как певцу, и как личности. У человека должна быть мечта. Если сразу взять и спеть все, что хочется, то к чему стремиться?

АМ Есть еще роли мечты?

ЛП В марте 2021-го я дебютирую в партии Ника Шэдоу в Чикаго. Буду рад вернуться к Голо, я очень полюбил эту партию. Петь Верди хочется всегда. Но мне и так повезло в карьере: я пел и барокко, и Моцарта, и бельканто, и французские оперы. Всему свое время. Пусть мой голос меня удивит – покажет, на что способен.

АМ У вас необычайно разнообразный репертуар, а сейчас в моде специализация.

ЛП Дон Жуан говорит во втором акте: «Зачем мне выбирать одну женщину, если я могу любить их всех?» В мире столько прекрасной музыки, и мой долг перед авторами – попытаться ее освоить. Но у артиста должно быть право на ошибку: никогда не знаешь, можешь ли ты ­что-то спеть, пока не попробуешь, и можно разок за ­что-то взяться, только чтобы понять: больше – никогда.

АМ Неужели совсем нельзя угадать, что подойдет?

ЛП Есть очевидные ограничения. Я бы с удовольствием исполнял Вагнера. А так, вместо того чтобы спеть «Летучего голландца», я иду слушать.

АМ Любите Вагнера?

ЛП Еще как.

АМ Поэтому и собаку назвали Тристаном?

ЛП Когда он у нас только появился, то все время молчал, но потом подрос и начал лаять безостановочно. Мы шутили, что он тенор, причем жена уточнила, что вагнеровский. Тристан – отличное имя, особенно для маленькой таксы. Огромный голос и огромный дух в крошечном теле.

Нашу вторую собаку, голден-­ретривера, зовут Ленни – в честь Бернстайна. Жена так назвала своего первого ретривера, очень любимого, и когда после его смерти мы завели другого, она сказала: «Извини, я не могу называть золотистого ретривера никак иначе». Так что этот Ленни у нас версии 2.0.

АМ У ваших собак собственные аккаунты в соцсетях и целая армия поклонников.

ЛП Еще бы. Они такие милые, с ними так хорошо и забавно. В них столько любви. С ними я дома, где бы я ни был.

АМ Какие у вас хобби?

ЛП Играть в большой теннис, читать, заниматься садом и обустраивать дом. Когда руки заняты, думается лучше.

АМ Когда вы пели в «Фаусте» Гуно в Зале Чайковского, то сходили на экскурсию в Большой театр. И?..

ЛП Пока не расскажу. Ждите следующего сезона. Я сам очень жду. Но мне так понравилось! Такой красивый зал. Для меня театр – всегда место, где живет история и тайна. Мне было очень интересно увидеть, как вы совмещаете модернизацию театра и сохранение его истории. Ведь сцена в Большом совершенно современная, а зал при этом выглядит так, словно время в нем остановилось.

В Москву я ехал в большом волнении. Я никогда прежде здесь не был, и мне ужасно понравился город. Он такой красивый, чистый, в нем все так продумано. Я приезжал ненадолго, удалось только погулять немного по Красной площади и вокруг. Надеюсь, что будет случай узнать город получше. У вашей страны такая история!

Перевод: Екатерина Бабурина