Любитель крайностей

Настроены на контакт с публикой, бесспорно, все композиторы на свете, в том числе участники проекта «Я – композитор!», но как же по-разному это у них проявляется! Одни, как Владимир Мартынов, стыдливо объясняют свою приверженность нотным крючочкам в пору «конца времен композиторов» архаичной привычкой, другие, как Настасья Хрущева, маскируют свою заинтересованность в слушателе толстым слоем парадоксов типа «чем меньше музыки, тем лучше», «пустота – это хорошо», не пропуская, однако, случая озадачить этой самой «как бы пустотой» аудиторию.

Низамов – не охотник до парадоксов и на вопрос ведущей цикла Анны Виленской – для кого сочиняете? – четко отвечает: прежде всего для самого себя. Но чтобы понять, а что именно «для себя» ему бы хотелось создать, смотрит в окружающий мир: какой музыки, достойной, с его точки зрения, существования, не хватает во вселенной? Ведь настоящее рождение произведения происходит не тогда, когда оно складывается в сознании автора, и даже не тогда, когда ему находится заинтересованный исполнитель (хотя то важнейший момент, доказывающий, что композиторский труд затрачен не напрасно), а лишь когда происходит его публичная премьера. Это как первый крик ребенка, которого мало зачать и выносить, даже мало родить – нужно, чтобы он глотнул живого воздуха и громко заявил об этом миру.

«Громко заявил» – очень по-низамовски сказано. «Меня всегда крайне удивляло засилие на фестивалях современной музыки произведений невнятного звучания – шорохи, шепоты, скрипы… Мне не свойствен нюанс «меццо-форте». Я человек отчетливых и сильных чувств, люблю перепады и крайности: либо нежное пиано – либо полномасштабное форте». Что было доказано аудитории тут же, в первом отделении концерта исполнением одной из самых востребованных партитур композитора Dixi – этакой напористой токкаты, где от стержневого тона ответвляются все новые мотивы, пока полифония не достигает в кульминации максимальной плотности (в оригинале пьеса предназначена для четырех саксофонов, фортепиано и ударных, теперь же прозвучала в одной из обработок – для струнного оркестра и рояля). А контрастный полюс «нежнейшего пианиссимо» представили «Мольба» для струнных из драматического спектакля «Люди» (мне она показалась попыткой ответа на знаменитое Адажио Сэмюэля Барбера) и две вокальные миниатюры – вокализ «Видение Айсылу» (из музыки к драматическому спектаклю «Миркай и Айсылу») и романс «Райские птицы» с очаровательной имитацией птичьего пения совместными усилиями женского голоса, скрипок и рояля.

Яркая, ясно читаемая образность – одна из основ музыки Низамова. Однако легче всего узнается знакомое – а как у Эльмира обстоит дело с новизной? На эту мою реплику композитор философски заметил (он вообще прекрасно говорит – очень ценное, особенно для современного сочинителя, к тому же консерваторского педагога, каковым является Низамов, свойство): «Вы задали типичный вопрос европейца. На самом деле придумывание каждый раз чего-то принципиально небывалого – вовсе не универсальный закон искусства. Разве не менее, а может, даже более важно укоренение в традиции?». И в качестве художественного аргумента выдвинул свое Кончерто гроссо для скрипки, струнных и клавесина, сочиненное как оммаж столпам мировой музыки, прежде всего – мастерам барокко, которое Низамов особенно любит, а также Альфреду Шнитке, возродившему жанр «большого концерта» (т.е. концерта для ансамбля солистов с оркестром) в наше время. Хотя, замечу, от прямой стилизации эта партитура далека, неся на себе отголоски творчества Майкла Наймана, Людовико Эйнауди, прочих «новых классиков». И, конечно, интонационность здесь, как и в большинстве других работ Низамова, окрашена ненавязчивым, но ощутимым татарским колоритом, родным для композитора.

Понятность – категория языковая, и естественно, что музыку Низамов рассматривает как язык. Музыкальные звуки, какими бы абстрактными они ни казались неподготовленному слушателю, всегда имеют эмоциональное смысловое наполнение, и в этом отношении недавно выступившая на арену электронная музыка ничуть не менее осмысленна, чем романтизм с его проверенной столетиями «лексикой». Эльмир знает, о чем говорит – он прошел и искус авангарда, примерив на себя его «пугающую шкуру», и владеет приемами, как явиться публике «белым и пушистым». Оттого призывает ее не возлагать всю ответственность за контакт только на сочинителя: слушатель – столь же активный участник процесса. «Сталкиваясь с музыкой незнакомого стиля, представьте себе, – приводит он слова другого современного композитора Дмитрия Курляндского, – что вы – астронавт, приземлившийся на далекой планете, чьи жители обращаются к вам на незнакомом языке, и вы обязаны их понять, поскольку от этого зависит и ваша индивидуальная судьба, и вся ситуация в космосе…».

Самого Низамова интересует и весьма авангардное звукотворчество Курляндского, и достаточно традиционная симфоническая стилистика Ильи Демуцкого (автора балетов «Герой нашего времени», «Нуреев» и «Чайка» в Большом театре), и «новая простота» партитур Кузьмы Бодрова… В качестве же музыки, без которой его собственного творчества не было бы – именно такую, по традиции цикла «Я – композитор!», включают во второе отделение концерта – назвал партитуры Арканджело Корелли и Яниса Ксенакиса. После чего «Рождественский концерт» для скрипки с оркестром римского мастера XVII века погрузил нас в высокую атмосферу того самого барокко, а композиция Aurora одного из столпов мирового авангарда поразила способностью музыки передавать дух первозданной природы, одновременно являя образец высокоорганизованной звуковой материи.

Не буду лукавить – не все представленные партитуры Эльмира Низамова в равной степени меня восхитили. Подчас казалось, что его стремление к простоте перерастает в эксплуатацию упрощенности – например, в Кончерто гроссо, который на самом деле совсем не «гроссо», поскольку настоящая сольная партия здесь только одна – скрипичная (определение «Кончерто гроссо», как объяснил композитор, понадобилось ему лишь для отсылки к эпохе барокко), а миниатюрный формат большинства представленных пьес создал ощущение короткого композиторского дыхания.

Но судить на этой основе о всем творчестве Низамова было бы несправедливо. Есть у него и другая, гораздо более глубокая и проработанная музыка. Например, хоровая опера «Аллюки», пронизанная болью за умирающие языки малых народов России и заслуженно выдвинутая два года назад на «Золотую маску». С другой стороны, понимаю, что многое упирается в чисто физические возможности показа: так, вряд ли у устроителей была возможность привезти в Москву казанских исполнителей этой оперы – творческий центр «Алиф» и театр «Инклюзион». А вот шанс пригласить московский коллектив OpensoundOrchestra под руководством отличного скрипача и дирижера Станислава Малышева и чудесную молодую певицу Альбину Латипову нашелся – и за то Союзу композиторов России и продюсеру проекта Карине Абрамян большое спасибо.