Мавры против Глинки

Однако и Михаил Глинка оказался неблагонадежным в нравственном отношении. В ряде немецких газет, открывших дискуссию о переименовании одной из станций берлинского метро, наш классик был назван «русским националистом и антисемитом». Немецкая газета Bild написала статью, указав на националистические идеи композитора, а Berliner-Zeitung проанализировала оперу (!) «Князь Холмский», к которой Глинка написал музыку, и нашло, что «речь идет о заговоре евреев, желавших проникнуть в русское правительство и духовенство и разрушить их изнутри».

Сенат, принявший было переименование, приостановил процесс, а немецкие СМИ обратились за комментариями к российским специалистам. Так, в частности, музыковед  Екатерина Лобанкова, выпустившая биографию Глинки в знаменитой серии ЖЗЛ, заявила  в интервью RT Deutsch, что «антисемитизма, конечно же, у Глинки не было. И он дружил и общался со многими известными творцами, художниками еврейского происхождения. Например, он дружил с Мейербером, он дружил с Джудиттой Пастой и Джудиттой Гризи и восхищался их творчеством».

Серьезную статью написал композитор Владимир Тарнопольский для немецкого сетевого журнала Van, где приводит следующие аргументы. Во-первых, «своим главным музыкальным учителем и близким другом Глинка считал выдающегося немецкого музыкального ученого Зигфрида Дена (Siegfried Dehn), к которому он неоднократно приезжал в Берлин учиться. “Нет сомнения, – пишет Глинка в своих “Записках”, – что Дэну я обязан больше всех других моих maestro; он… не только привел в порядок все мои познания, но и идеи об искусстве вообще и после его лекций я стал работать не ощупью, а с сознанием». Коль уж предметом этой статьи является столь болезненный национальный вопрос, я должен проинформировать читателя, что Дэн, роль которого в плане музыкального просветительства в первой половине XIX века можно сопоставить только с ролью Мендельсона, происходил из традиционной еврейской семьи. Его подлинное имя вовсе не Зигфрид, а Самуил (Samuel). И приведенные здесь слова Глинки о своем учителе и друге – это прямой ответ самого композитора на вопрос, являлся ли Глинка антисемитом.

Перелистывая страницы довольно обширного эпистолярного наследия Глинки, я не нашел ни тени сколько-нибудь негативного отношения ни к евреям, ни какому-либо другому народу. Вот почти наугад взятый чисто бытовой эпизод одного из путешествий Глинки: «Из Дрездена поехали мы… во Франкфурт-на-Майне в колясках на долгих. С нами ехал студент, кажется израильского происхождения, который пел басом. Всякий раз как мы останавливались для обеда или ночлега, если встречали фортепиано, пробовали петь вместе… Трио и хор из Вольного стрелка (Freischutz) в особенности шли хорошо, и немцы в маленьких городках сходились слушать нас». Русский композитор и еврейский студент, оказавшись случайными попутчиками, всякий раз обедали вместе и с удовольствием пели ансамблем фрагменты из первой национальной немецкой оперы, – это просто-таки мазохистская разновидность антисемитизмa!»

Что касается «Князя Хомского», то ведь это и не опера вовсе. «Это драма, которую написал близкий друг Глинки — Нестор Кукольник. А Глинка написал музыку к драме… С точки зрения сюжета Глинка не участвовал в его построении», — подчеркнула Екатерина Лобанкова.

На той самой улице Глинки в Берлине, на доме, где жил и скончался композитор, висит теперь памятная доска. Как указывает Владимир Тарнопольский, «во время пребывания в Берлине Глинка с радостью принимал в своей квартире таких выдающихся еврейских музыкантов, как Мендельсон и Мейербер. Последний, кстати, особенно высоко ценил музыку Глинки. В 1857 году Мейербер провел в Королевском Дворце Берлина, вероятно, самый триумфальный зарубежный концерт русского классика, исполнив на нем среди прочего как раз фрагмент из той самой “пропитанной русским национализмом” (по определению Judische Allgemeine) [vor russischem Nationalismus triefenden Oper] оперы “Иван Сусанин”. Вот что сам “антисемит” Глинка писал о Мейербере своей сестре: «21(9) января исполнили в королевском дворце известное трио из „Жизни за Царя“ „Ах, не мне, бедному сиротинушке…“. Оркестром управлял Мейербер, и надо сознаться, что он отличнейший капельмейстер во всех отношениях”!  К несчастью, этот концерт стал последним прижизненным концертом композитора, через несколько недель он умер. На похоронах в Берлине за гробом православного Глинки шел иудей по вероисповеданию Мейербер».

Общеизвестен факт влюбленности Глинки в одну из его учениц по вокалу, еврейскую девушку по имени Мария. Вот что пишет композитор в своих «Записках»: «Ей было лет 17 или 18.  Она была несколько израильского происхождения, высокого роста, но еще не сложилась; лицом же очень красива и походила на мадонну… Я начал учить ее пению и сочинил для нее этюды… Почти ежедневно видел Марию и нечувствительно [незаметно для себя] почувствовал к ней склонность, которую, кажется, и она разделяла». История эта случилась с ним как раз в Берлине. По словам Тарнопольского, «вернувшись в Россию, Глинка не мог забыть свою возлюбленную, переписывался с ней и собирался немедленно ехать обратно в Берлин, чтобы на ней жениться. Из его дневника: “По возвращению в Новоспасское я подал прошение о пашпорте за границу и получил его в августе. Мое намерение было ехать прямо в Берлин, чтобы видеть Марию, с семейством которой и с ней самой я был в постоянной переписке”. Жизнь Глинки сложились, однако, иначе, и мы знаем, что по стечению обстоятельств он не смог в тот год выехать в Берлин, а впоследствии женился на со своей дальней родственнице. А вот один из тех этюдов, которые он писал специально для своей еврейской “мадонны” Марии был впоследствии аранжирован Глинкой в знаменитую “Еврейскую песню”, ставшую частью музыки к той самой драме Кукольника “Князь Холмский”, за которую сегодня немецкие газеты упрекают Глинку в… антисемитизме!

Кто–то из нынешних немецких критиков увидел в “Князе Холмском” только лишь изображение еврейского заговора, имевшего целью внедрение в русское царское правительство, но из текста ключевого вокального номера “Князя Холмского” проистекает нечто полностью противоположное – мечта еврейской девушки о возвращении на историческую родину в Палестину!»

Еще Глинку упрекают в том, что он  часто позволял себе антисемитские выпады в адрес своего современника музыканта Антона Рубинштейна, а Петербургскую консерваторию называл «фортепианной синагогой». Однако, как справедливо указывает Владимир Тарнопольский, Глинка тут совсем ни при чем. Он предлагает «сопоставить дату смерти Глинки (1857) с датами основания музыкальных институций Рубинштейна (Музыкальное общество – 1859 и консерватория -1861). И оказывается, что Глинка умер за 2 года до основания Общества и за 4 года до учреждения консерватории. Как он мог высказываться о том, чего не застал при жизни?  Классики, конечно, бессмертны, но не до такой же степени!»

Ситуацию прокомментировал RT Deutsch и профессор драматургии музыкального театра Университета искусств Фолькванг, доцент мировой литературы в медиакампусе Франкфурта Норберт Абельс, заявив, что рассматривает обвинения против Глинки в широком контексте. «В Германии сейчас проходит очень большая волна чистки. Берутся за «Пеппи Длинныйчулок». Берутся за «Джима Баттона». Берутся за «Маленькую ведьму». Берутся за «Рони, дочь разбойника», — сказал он.

Он опроверг обозначение русского композитора как «националиста», обосновав это постановкой оперы Глинки «Иван Сусанин» в опере Франкфурта, над которой он работал вместе с режиссёром Гарри Купфером. По его словам, «Иван Сусанин» — это вечная притча, которая может ставиться во все времена и во всех местах, поскольку в произведении идёт речь о сопротивлении, которое человек от всего сердца оказывает тоталитарной системе.