Медведя заказывали?

Когда от Лионской оперы последовал заказ, то сын композитора высказался за чеховский сюжет. «Вскоре после этого, – рассказывает Этвёш, – он покончил с собой, и мне стало ясно, что оперу надо писать по “Трем сестрам”. Обозначился и основной мотив произведения: прощание. У Чехова в пьесе все со всеми прощаются. Я в этой опере прощался с сыном».

Метафоричность и символистская недосказанность пронизывают сочинение. Музыка близка экспрессионистским драмам Берга, в ней ощущаются и влияния Штокхаузена, с ансамблем которого Этвёш сотрудничал в Кёльне, и Булеза, чей ансамбль Intercontemporain автор «Трех сестер» возглавлял с 1979 по 1991 годы.

В основной версии это – мужская опера. Партии сестер и Наташи, жены Андрея, поручены контр­тенорам, чтобы максимально снять гендерный аспект во взаимоотношениях героев. Абстрактность музыки и «бесполость» действующих лиц дают возможность для создания некой ритуальной мистерии.

Но в Екатеринбурге предпочли вторую версию, которую Этвёш сделал для репертуарных театров, где такого количества контртеноров не водится, зато сопрано и меццо в достатке. Обретя женские очертания, три сестры обрели и узнаваемое пространство. Кресла, торшеры, журнальные столики на авансцене, позади деревянная стена, как в холле гостиницы с длинным зеленым диваном. Сценографы Ираклий Авалиани и Эндрю Либерман называют это «залом ожидания», сравнивая с чистилищем. В постановке Кристофера Олдена много бытовых деталей, так что зритель не сразу понимает, что главное – не в движении сюжета, а в нюансах певческой интонации, в тембрах инструментов, которые пытаются пробиться сквозь плотную оркестровую фактуру.

Композитор на встрече со зрителями долго и подробно рассказывал о разветвленной системе лейттембров и их драматургии. «Семье Прозоровых – трем сестрам и их брату Андрею – соответствует группа деревянных духовых в оркестре. Ирина – красивая, юная, одинокая – этот образ поручен гобою. Для Маши подходит экзотичный, страстный звук кларнета. Ее мужу Кулыгину – бас-кларнет. Ольге, которая обо всех заботится, вздыхает, – флейта. Все время жалующийся Андрей – фагот. Доктор все время “подшофе” и говорит пьяненьким голосом, что идеально может сымитировать тромбон». И так далее. Все солирующие инструменты помещены в яме, образуя малый ансамбль со своим дирижером – в премьерной серии это был Оливер фон Дохнаньи. При каждом появлении персонажа в оркестре звучит соло соответствующего инструмента, либо он подготавливает появление персонажа, либо напоминает о нем…

На деле все эти подробности «ухом» почти не улавливаются. Второй, большой оркестр (в первый вечер за пультом стоял сам композитор, во второй его сменил Алексей Богорад), помещенный в екатеринбургской постановке на специально выстроенном балконе на заднике, накладывается на соло, создавая звуковое месиво. Очень жаль, поскольку партитура «Трех сестер» изобилует изысками. По словам фон Дохнаньи, «как современный композитор, Петер Этвёш использует довольно много ударных инструментов. В опере “Три сестры” пять музыкантов будут играть на целой коллекции всевозможных тарелок, гонгов и экзотических инструментов. Среди них, например, южно-американский “дождь”: два бамбуковых стебля, наполненные хрустящим материалом – шуршание, которое мы слышим, похоже на шум дождя». Есть там и вовсе экзотика: «рык льва». Его в Екатеринбурге сделали сами, поскольку массового производства не существует. «Выглядит он как барабан с отверстием посредине. В нужный момент ударник протягивает сквозь отверстие наканифоленный конский волос, как на смычках струнных инструментов, – и рождается звук, напоминающий рычание льва», – объясняет дирижер в интервью на сайте театра.

«Почему Ольга сидит с компьютером, если речь идет о конце XIX века?» – недоумевают школьницы, случайно попавшие в этот вечер в оперный театр. Ни режиссер, ни тем более композитор (он же – автор либретто) не ставили задачу положить дословно чеховскую пьесу на музыку и соблюсти единство времени и места. Структура оперы намеренно нелинейна – Пролог и три секвенции. Этвёш отказывается от привычного деления на акты, сцены, а берет латинское слово, трактуя секвенцию как «последовательность элементов, в данном случае – драматических пластов». Этвёш вспоминает «Расёмона» Куросавы, где преступление расследуется от лица четырех героев. Есть и еще фильмы: «Беги, Лола, беги» Тома Тыквера, знаменитый «День сурка» Харольда Рэмиса. Но для оперы такой прием, пожалуй, в новинку.

События пьесы каждый раз трактуются с позиции разных героев: вначале сквозь призму восприятия Ирины, и все завершается убийством барона Тузенбаха на дуэли в тот момент, когда Ирина готова выйти замуж и наконец уехать в Москву. Вторая секвенция начинается с тех же реплик Ирины, но далее ведется повествование от лица Андрея, который оказывается между двух «огней» – сестрами и женой, недолюбливающих друг друга. Секвенция заканчивается большим монологом Андрея, где он произносит-пропевает знаменитые чеховские слова: «Настоящее стало противно, скучно, серо, бесполезно…» Ему вторит фагот, и их голоса сплетаются в контрапункт.

Третья секвенция – кульминация оперы. Вокруг старинного обеденного стола собралась семья Прозоровых: они совершают чайную церемонию, отбивая сложный ритмический рисунок ложечками о блюдца и чашки (этот квази-гамелан выписан в партитуре). Празднуют именины Ирины, но главная героиня тут Маша. Сестер приходит навестить Вершинин, он вспоминает, какими они были в детстве. Видимо эти вербальные образы материализуются режиссером в реальных трех девочек в красных платьицах, вдруг выходящих на авансцену. Неким дежавю смотрится здесь бурый медведь, словно перекочевавший из «Евгения Онегина» с Исторической сцены Большого театра. Остается только гадать, что он символизирует – быть может, популярный чеховский водевиль «Медведь», легший в основу огромного количества оперных интерпретаций. И уж самой непонятной оказывается функция царицы в белом платье и высоком кокошнике – точь-в-точь врубелевская Царевна-лебедь.

Зато без подтекстов ставится эротическая сцена на столе, когда Вершинин, произнося Маше: «Я вас люблю, ваши глаза, ваши движения…», сопровождает слова объятиями и изображением любовной прелюдии.

В третьей секвенции артисты в ряде эпизодов перестают петь и переходят на драматическую декламацию, и тут все происходящее обретает отчетливые очертания: как драматический спектакль с насыщенным музыкальным сопровождением это смотрится естественнее и органичнее, чем опера с драматическим компонентом.

В современной музыке очень важно умение выявить некую линию, с ключевыми точками, подъемами и спадами: тогда любая атональная структура становится внятной и обретает очертания музыкальной темы. Все певцы достойно справились с этой задачей, хотя время от времени их голоса тонули в оркестровом звучании. Тем не менее Маша у Надежды Бабинцевой вышла эдакой дамой эпохи модерна – вальяжной, шикарной, с папироской во рту и надломом в голосе. Ирина у Елены Павловой – экзальтированная, суетливая особа. Ольга – Екатерина Одайкина – все держит в себе, лишь изредка вспыхивая (как в финальной сцене оперы). Наташа – Анна Перхурова – создала образ неприятной, всеми командующей хабалки, третирующей сестер.

Не менее яркие мужские работы: солдафон Солёный – Владислав Трошин, барон Тузенбах – Игорь Леус, вызывающий у всех снисходительную улыбку (по воле режиссера Тузенбах не расстается с радиоприемником), муж-подкаблучник Андрей – Юрий Девин, самовлюбленный Кулыгин – Владислав Попов, шалопай и бабник Вершинин – Максим Шлыков и вызывающий жалость Доктор – Сергей Осовин.

Премьера «Трех сестер» вызвала большой интерес в профессиональном сообществе – на премьерную серию съехались критики из Москвы и Петербурга, не только посмотреть новинку, но и поддержать смелость театра «Урал Опера Балет» и его директора Андрея Шишкина, который планомерно презентует никогда не звучавшие в России современные оперы. «Мы горды тем, что стали первопроходцами, продемонстрировали, что театр из провинции может сделать идеологический и информационный рывок», – подчеркивает Андрей Шишкин.

Насколько публика «проголосует» рублем за «Трех сестер» – покажет время. Пока зал заполнялся почти целиком, и уходивших было немного: все-таки постановка Олдена, где причудливо сплетаются сюрреализм и натуралистические подробности, – зрелищна, «цепляет» и держит интерес зала в большей степени, чем партитура Этвёша.