Между жизнью и жизнью

«Карантинная» зародилась в апреле, в самый разгар эпидемии, и была закончена очень быстро, за три недели. Александр Владимирович рассказывает: «Я писал ее совершенно серьезно. Первая часть – это проявление и наступление ­чего-то неосязаемого. П­очему-то у меня возникла ассоциация с Седьмой симфонией (“Ленинградской”) Шостаковича: тоже нашествие. Только там нашествие фашистов, а здесь –вируса. Враг нам непонятный, неизведанный, но страшный. А вторая часть – ситуация, которую я представлял, но никак не мог предположить, что окажусь в ней сам. Сейчас, когда слушаю эпизод во второй части, где виолончель тянет длинный звук и звучит чаймс, вдруг вспоминаю, как ­что-то очень похожее я слышал, находясь в реанимации. Это мистическое, действительно потустороннее чувство еще больше меня убеждает в том, что, заболев, я получил своеобразное наказание за эту симфонию от высших сил…»

В творчестве много мистики. Помимо конкретности жизненных реалий, воздействующих на сознание творца, в основе художественного образа всегда лежит нечто более сложное, многослойное. Почему тема вой­ны?.. А ведь параллели с ней часто посещали нас, когда началось тотальное наступление вируса на весь мир и была остановлена вся привычная жизнь, блокированы все связи между людьми. Происходящее ассоциировалось и с нашествием, и с порабощением, и с невидимой атомной угрозой, и с блокадой… А ежедневные «сводки информбюро» с цифрами о заболевших, выздоровевших и умерших?

Мы разговаривали с Александром Владимировичем и художественным руководителем, главным дирижером Омского академического симфонического оркестра Дмитрием Васильевым в сентябре, когда после паузы вновь началась жизнь концертных организаций, пусть полная неопределенности и ограничений, но жизнь. В Омской филармонии 19 сентября открылся концертный сезон. В программе наряду с музыкой Бетховена, Моцарта, Бруха прозвучала и актуальная симфония А. Чайковского.

Александр Чайковский

То, что премьера симфонии была доверена именно этому дирижеру и его коллективу, неслучайно. Сотрудничество омских музыкантов с Александром Чайковским уже имеет свою историю. В 2007 году в рамках фестиваля «Русское передвижничество» оркестр сыграл премьеру Каприччио «Ароматы и звуки Гран-­Канарии» и Концерт для фортепиано с оркестром (солистка О. Рапита из Львова). Тогда же состоялось знакомство композитора с дирижером Д. Васильевым, который в дальнейшем инициировал исполнение других сочинений А. Чайковского. Дважды была сыграна Третья симфония композитора, затем – две симфонические картины из его оперы «Легенда о граде Ельце», российская премьера «Садовой» симфонии для квартета русских народных инструментов и симфонического оркестра, которую до этого играл только Марис Янсонс в Германии.

О появлении «Карантинной» Васильев узнал из прессы, связался с Чайковским и попросил партитуру. Получил две вместо одной: Шестую и Седьмую симфонии. Но сначала решил исполнить последнюю. Она легла на живые, только что пережитые чувства.

Дмитрий Васильев рассказывает: «Это было безумно трудно. Практически полгода оркестранты не играли вместе. Но как только получили возможность заниматься, репетировать, стали восстанавливаться стремительно и “жадно”. К концерту и произведению А. Чайковского был очень большой интерес. Сама идея написать симфонию на такую животрепещущую тему, передать чувства, которые владелимиллиардами людей во всем мире, которые каждый переживал по-своему, – потрясающая. Получилась невероятная по силе музыка! А какая вторая часть! Этот “пульс” у соло виолончели, когда кажется, что ритм биения сердца останавливается… По иронии судьбы партию играл концертмейстер виолончелей, который перенес инфаркт. Мне за него даже было страшно – настолько музыка ассоциировалась с пережитым. И ­все-таки я бы не стал сводить музыку симфонии только к этой реальной ситуации. Эта симфония, как и любое симфоническое полотно, полна философского смысла. Она – о вечном антагонизме жизни и смерти. Эта чистая музыка выше конкретной ситуации».

Симфония захватывает с первого звука, «втягивает» в поток переживаний, которые незаметно становятся не абстрактными, придуманными ­кем-то, а твоими.

Вот ты выходишь в мир, и невыразимое чувство счастья от ощущения просто жизни обволакивает тебя. И вдруг совершенно безотчетно, непонятно откуда рождается «зябкая» тревога, которая нарастает и превращается в невидимый, но ощущаемый каждой клеткой страх. Смертоносная энергия сковывает ужасом, ты не можешь вырваться из ее тисков и с беззвучным (и от этого еще более страшным!) мунковским криком несешься в неизвестность, которая еще страшнее своей невидимостью и неосязаемостью. Ты не знаешь, в какой момент тебя расплющит о невидимую стену, и от этого опять бесконечно страшно…

…В душном, «ватном» коридоре резонирует долгий, изматывающий монотонностью звук. И только льдистые всплески дают ощущение желанной прохлады. Ты «цепляешься» за эти сверкающие тонкие звуковые ниточки света всем своим существом, всей своей жаждой жить. В этих хрупких рассеивающихся звуках – всё: любимые глаза, тепло рук, слова веры, отзвуки молитв, которыми ­кто-то вытягивает тебя из этой страшной пограничности, робко, из последних сил зарождающаяся и пульсирующая надежда…

И вдруг ты начинаешь дышать… И понимаешь, что вернулся, пройдя это страшное испытание между жизнью и… жизнью, чтобы любить ее еще больше.