События
Отчего Теодор Курентзис и его musicAeterna исполнили «Симфонию псалмов» и «Персефону» Стравинского в Большом зале Московской консерватории (а парой дней раньше в Петербургской филармонии) именно в эту апрельскую пору? Потому ли, что сейчас, во время первого весеннего тепла, нам свойственно с особой истовостью благодарить Создателя за то, каким он задумал мир, и приветствовать возрождающуюся природу? Или потому, что сам Стравинский ровно в такие дни много лет назад совершил переход между мирами – от земной жизни к вечной?
Или просто потому, что музыка изумительная, и сколько ни играй ту же «Симфонию псалмов», много не покажется. А что до «Персефоны», то наоборот: как можно десятилетиями (последнее на моей памяти московское исполнение было в 2007 году) оставлять в небрежении такую прекрасную, богатейшую партитуру?
Программа вышла гармоничной и контрастной одновременно. Оба представленных сочинения написаны на заре неоклассического периода, когда Стравинский осознал себя сыном не только России, но всей мировой культуры. Оба соединяют вокальное и оркестровое начала. Оба устанавливают связь времен через тысячелетия… Но дальше – различия.
«Симфония псалмов» – действительно одно из самых исполняемых произведений композитора. Сочинение апеллирует к библейской традиции («Персефона» – к античной). Компактно (чуть больше двадцати минут) почти до предельной степени, если сравнить с подавляющим большинством других образцов симфонического жанра («Персефона» идет без малого час). Может быть, кстати, не в последнюю очередь именно из-за удобства помещения в концертные программы «Симфония псалмов» и обогнала по популярности многие другие опусы Стравинского. Хотя по требованиям, предъявляемым к исполнителям, снисходительной ее не назовешь.
Оба главных источника вдохновения Стравинского в этом произведении – баховское барокко и русская традиция церковного пения (поначалу композитор хотел писать музыку на церковнославянские тексты и лишь потом склонился к более практичной в западном контексте латыни) – предполагают идеальную чистоту вкуса и отточенность мотивов, которые должны не размыться, а, наоборот, заблистать еще ослепительней от «вращивания» их в полную колких граней мелодико-гармоническую среду бурного ХХ века. Таким спектрально чистым мажоро-минорным сверканием сквозь искрящийся ореол диссонансов захватывает уже первая часть (на 38 псалом «Услышь молитву мою, Господи»), пронизанная неотвратимым, как поступь Господа, ритмом хода.
Музыканты Курентзиса добиваются этой ясности в каждой отдельной линии и в их суммарном соединении. Притом не теряя ни одного «персонажа» партитуры – ни вокального, ни инструментального. Чего в особой степени требует вторая часть (39 псалом «С терпением уповал я на Господа»), представляющая собой наложение двух фуг – оркестровой на прихотливо изломанную тему гобоя (это суетная земля с ее колебаниями и сомнениями?) и хоровой с ее «надвременной» протяжной темой (символ неба?). Вновь эта гармония контраста сомкнется в гармонию слияния в волшебных созвучиях третьей части (150 псалом «Аллилуйя»), которые у одних вызывают ассоциации с Рахманиновым (мне в том признался не кто-нибудь, а главный хормейстер musicAeterna Виталий Полонский), а у других – с Гершвином (в их числе – автор этих строк).
Парадоксальное сочетание? То ли еще будет, когда мы с вами перейдем к следующему опусу программы – «Персефоне», в которой полистилистика, эта неизбежная спутница неоклассицизма, расцветает небывалым цветом.
Слово «расцветает» тут, пожалуй, ключевое. Ведь речь в либретто Андре Жида по мотивам Гомера – о древнегреческой богине плодородия Деметре и ее дочери Персефоне, которую похитил владыка царства умерших Плутон, но та милостью богов каждую весну возвращается на землю, чтобы не вечно здесь господствовали льды и снега. В этом сюжете не только сталкиваются миры – небесный, земной, подземный, – но чувства в душе самой Персефоны сплетаются в пульсирующий клубок. Ей хорошо среди пышных цветов и веселых нимф, но и к душам печального Элизиума, которые пусть смутно, но помнят, чего лишились, покинув солнечный мир, она испытывает нежное сочувствие.
И здесь Стравинский, оставаясь мастером ритма, четкого контура и резкого контраста, вдруг находит в себе источник не только по-барочному изящных буколических мелодий-орнаментов, но и по-французски ласковых, почти равелевских наигрышей (все-таки писалось это во Франции на французский текст и для французского слуха). А некоторые темы – например, когда во втором действии «Персефона в Аиде» души умерших просят рассказать ее о жизни наверху, – наполняются совершенно русской задушевностью, напоминая иногда даже… советскую песенную лирику. А что, разве так уж случайна параллель с мелодией «Город над вольной Невой» Соловьева-Седого – еще одного воспитанника петербургской школы, и тоже вдохновленного образом реки, только не мифической подземной Леты, а реальной, в которой отражаются дорогие обоим композиторам петербургские мосты, шпили, колоннады…
А какая зримая картинность – в больших оркестровых интерлюдиях, то и дело прослаивающих мистериальное действо «Персефоны»! А неожиданно могучие взрывы эмоций, которые не показались бы чужими и в самые трагические моменты «Китежа» Римского-Корсакова (напомню, учителя Стравинского), и даже, может быть, в одной из будущих военных симфоний Шостаковича (тоже ведь петербуржца!)… А говорят, Стравинский холоден и чужд бурь окружающей жизни. Да он не только им не чужд – он их предслышит, что подчеркнул для нас Курентзис.
Одной из красок этой полистилистики Стравинского стала почти прокофьевская «акварель» детских голосов, воспроизвести которую Теодор пригласил знаменитую хоровую студию «Весна». При всей уместности комплиментов в адрес молодого тенора Егора Семенкова, свободно чувствующего себя во всех ипостасях роли рассказчика Евмолпа (чтица разговорной роли Персефоны Ксения Раппопорт произвела более скромное впечатление, впрочем, не нарушив общей органики), именно обаяние этих детей, со времен основания коллектива легендарным Александром Пономаревым живущих в музыкальном универсуме, включающем и сложнейшие современные партитуры, помогло проявить то чистое и теплое, что при всех измах сохранялось в душе и композиторской манере Стравинского.
В качестве послесловия, а также еще одного объяснения, отчего именно сейчас мы услышали эти сочинения, скажу, что «Персефона» и «Симфония псалмов» готовятся коллективом Теодора Курентзиса для сценического воплощения на грядущем в июне Дягилевском фестивале. По отношению к «Персефоне» это особенно естественно – она ведь и была задумана в ряду партитур, как их определял сам Стравинский, «играемых, читаемых и танцуемых», а первую пластическую версию произведения представила труппа знаменитой танцовщицы Иды Рубинштейн. Но насколько поддастся инсценировке «Симфония псалмов»? Скоро узнаем.
