События
Театральный зал на Никольской, носящий имя Бориса Покровского, не может обходиться без постановок, провоцирующих оперное актерство и нестандартный визуальный облик. Ведь это в традициях режиссера, который в советское время был одним из «колебателей» закоснелых традиций. Две одноактные оперы – «Маддалена» Прокофьева и «Испанский час» Равеля, написанные примерно в одно время и посвященные теме «роковых женщин», но при этом разные по музыкальному языку и жанру, вполне подходят для камерных экспериментов. Именно этим занялась команда постановщиков – дирижер Алексей Верещагин, режиссер, сценограф и художник по костюмам Владиславс Наставшевс и хореограф миманса Екатерина Миронова.
Молодой Прокофьев написал трагедию из старинной итальянской жизни, Равель сочинил фривольную комедию про Испанию. В обоих опусах кипят нешуточные страсти, но у Прокофьева дело кончается двумя трупами, а у Равеля – всего лишь рогами на голове мужа похотливой красавицы. Если эти оперы – мрак и смех – объединить в дилогию, тема женской измены и ее преломления в музыке начала прошлого века будет рассмотрена со всех сторон. И еще – тема страсти как двигателя, толкающего людей к нетерпеливому пороку. К трагедии и к комедии, как получится.
«Маддалена» – история пылкости, доведенная почти до предела, на уровне фатума вердиевской «Силы судьбы». Три персонажа – ренессансно-венецианский художник, его прекрасная порочная жена и ее тайный любовник-алхимик, он же друг художника. Это история о манипуляции и жестокости. И притча-нуар об открытии горькой истины, которую всем лучше было бы не знать, ибо от правды соперники зарежут друг друга от ревности, а стравившая их femme fatale споет об обретении свободы. Опера пронизана настроениями Серебряного века: Маддалена – родная сестра блоковской Незнакомки, страсти ценятся не по содержанию, а по силе переживания, демоническая изломанность важнее естественности, а грехи неизбежны, ибо искушение сильнее нас. Такого рода порывы, выраженные Прокофьевым в его излюбленной «остраненной», как бы фиксирующей, плотной по звуку и одновременно экзальтированной форме, хорошо передал оркестр с Верещагиным (оркестровка на три четверти не Прокофьева –у него руки не дошли, – а британца Эдварда Даунса). Правда, у Маддалены (Мария Лобанова), поющей о красоте в крови, были очевидные проблемы с верхними нотами и с чистотой интонирования, и убедительность зловещего магнетизма не очень убеждала. Алхимик-любовник Стеньо (Андрей Бреус), невнятно шатающийся по сцене, тоже не совсем добрал по ясности звуковедения. Зато тенор Михаил Яненко (художник Дженаро) был певуч, трогателен в своей искренности и вокально легок.
«Испанский час» получился более ярким и более притягательным, не только за счет искристого сюжета и южно-солнечной музыки Равеля. Прежде всего, спектакль держит блистательная Анна Бауман – Консепсьон, с морем нарочито вульгарных эмоций и таким же эротизмом манер. В партии жены часовщика Торквемады, жаждущей постельных приключений, когда недотепа-муж на час уходит из дома, певица просто купается, как морской котик в водоеме. Но и прочие обитатели оперы хороши: неудачные любовники поэт Гонзальв (Петр Мелентьев) как юмористическая ипостась «романтизма», витающего в каких-то небесах, банкир дон Иниго Гомес (Александр Маркеев), образец нудного трусоватого прагматика. И бравый недоумок Рамиро (Василий Соколов), погонщик мулов и молодец хоть куда, в итоге получающий прелести хозяйки дома. Все комикуют в речитативах с явным удовольствием, и это тотчас передается публике, так что финальный квинтет проходил в ауре готовящихся аплодисментов.
Как известно, сцена на Никольской небольшая. Это нужно как-то обыграть. Наставшевс делает стены коробки слегка пожухлыми, выцветшими, словно фон старой фотографии. Все персонажи тоже неярки, мужчины носят обычные темные костюмы, но главные героини… Маддалена в золотом платье, Консепсьон – в белом неглиже с пестрым платком и огромным красным веером. Женщина, яркая и нетривиальная, стремящаяся к свободе и знающая себе цену, – центр здешней вселенной, от такого образа следует исходить, что визуально подчеркнуто.
Еще одна рамка действия – активно действующий миманс, фирменная примета режиссуры Наставшевса. Задачи миманса многообразны: он и пластический «хор» – резонер, и массовка, обозначающая толпу, и атрибут декораций, и внутренний голос героев, и просто модернистская виньетка. В «Маддалене», например, есть телесный «оркестр эмоций» (дамы типа поэтесс-курсисток начала прошлого века и их кавалеры корчатся перед пюпитрами, правда, пустыми), есть немые, но телесно говорящие коллеги художника в мастерской, есть рапидная масса кучей, изображающая занавеску, за которой прячется героиня. Иногда это предсказуемо и иллюстративно, иногда – интересно и неожиданно. Цепляющиеся за главных героев руки-словно-лианы миманса – тоже знак манипуляции, главной темы оперы. Изменчивость поз и пластики, кстати, совпадает с развитием и переплетением коротких прокофьевских тем. Это убеждает – местами – и вместе с тем ведет к вязкости впечатления: есть забавные, но чисто формальные моменты, когда тела буквально никнут с понижением звука и наглядно вздымаются с его повышением. Пожалуй, действию не хватает определенности: это реально страшная сказка, с экзистенциальным подтекстом? Или рассказ о том, что вот какие картонные ужасы наворотила либреттистка Магда Ливен-Орлова, а юный Прокофьев взял для пробы композиторского пера?
Иное дело в «Испанском часе», где миманс в купальниках телесного цвета остроумно обыгран как корпуса многочисленных часов, детали часовых механизмов и даже как тиканье. Понятие «внутренняя механика», «качание маятника» и «бег стрелок по циферблату» визуализируется, рождая мощные переносные смыслы и обостряя комизм. Тут, как и в прихотливой музыке, уважающей голоса отдельных тембров и вольно играющей ими, есть гротеск, чувственность и хорошо продуманная энергия. Есть равелевская смесь бытового и фантасмагорического, с желанием блеска и примесью сарказма, чутко уловленная оркестром и Верещагиным. Есть, наконец, пародия на всем известные танцы. Как же иначе в опере, где композитор всей партитурой смеется над расхожей «испанщиной» для туристов, над гвадалквивирами, эстремадурами и доньей соль. И заодно над серенадами и мотивами хот и хабанер, с которыми ассоциируется экзотическая для иностранцев Испания. Режиссер не увеличивает уровень пародийности, он одобрительно похлопывает автора музыки по плечу, как друг и соратник. Современная опера-буффа – вот что хотел сделать Равель. Осмысление равелевской попытки в ироническом фарсе XXI века – вот что сделал Наставшевс.
