На Петропавловской отметелили Кармен

Художник по свету Пермского театра Алексей Хорошев написал на своей странице в Фейсбуке (организация, деятельность которой запрещена в РФ): «Хочу донести до вас ту душевную рану, которую нанес мне и близким мне людям ваш спектакль и особенно финальная сцена, где стихи великого солнечного поэта [Маяковского – прим. ред.], цельные и самоубийственные в своей искренности и мощи, оказались буквально искромсаны бензопилой, разъяты на кровоточащие ошметки и скормлены – вложены в уста маньяку Соколову и бедолаге Хозе. <…> Или этого вы и добивались – трэша и угара? Все смотрели любимого вами Тарантино, я видел триеровские «Антихрист» (18+) и «Дом, который построил Джек» (18+). Так вы и близко не стояли, а уж к Маяковскому тем более. Игры, в которые вы заигрались, – уже не игры в узком кругу коллег, не капустник и не репетиция. На которых, да – было весело. Приколы из тусовки не прокатывают на публику. Поржали, и хватит. Или уж хулиганить, так по полной – по-тарантиновски. Кишка тонка? Но где же та молния, что лизнет вас своим языком? Где то безумие, что надо бы привить вам?»

Поводом для дискуссии послужило новое либретто, придуманное Богомоловым. Пересказ занял бы не одну страницу, поскольку его сюжет  имеет несколько смысловых уровней: внешний – история еврейской девушки Кармен из Одессы, другой – о взаимоотношениях людей разных национальностей, третий – о мифах и стереотипах. Четвертый – интертекстуальный, сотканный из ассоциаций на различные фильмы, литературные тексты, исторические события. Например, Кармен внезапно оказывается Сонькой Золотой Ручкой, главарем банды воров. А Эскамильо, ставший в этом сюжете кинозвездой, получает фамилию Херцог – для знатоков кино ясен «кивок» в сторону Вернера Херцога, актера и режиссера, автора фильмов о всяких патологических героях.

К концу богомоловской истории, когда опера должна перерасти из комедии в трагедию, именно тема патологий выходит на первый план. В Хозе, русском парне из деревни под Архангельском,  «просыпается» маньяк. И убийство Хозе Кармен рифмуется с недавним скандалом с петербургским историком Олегом Соколовым,  убившим якобы изменившую ему девушку и расчленившим труп бензопилой. Так же поступает и Хозе в версии Богомолова, который тем самым показывает нам: неважно, какой национальности, культуры, эпохи человек – «зверь», сидящий внутри, в любой момент может вырваться наружу. Драматургия опирается на стилистику немого кино, где важнейшую роль выполняют титры, комментирующие то, что герои поют или обсуждают в драматических диалогах-сценках (подобный прием был и в постановке «Идеальный муж», где такого рода комментарии шли на экранах). Тексты носят то провокативный (Кармен сообщает сионистам-контрабандистам, что она любит русского солдата Хозе), то сатирический характер («Поет хор Одесского морского порта имени товарища Кехмана»).

Спектакль содержит характерные для Богомолова стилистические черты: «черный» стеб, смакование запретных тем (Хозе в качестве залога любви получает от Кармен вместо розы  окровавленный гигиенический тампон), эпатаж…  Прием жонглирования текстами и ассоциациями вторгается не только в литературную часть, но и в музыку оперы. Сделаны не только купюры (например, исчез хор мальчиков из первого действия), но и привнесен «посторонний» материал: блатные, народные и эстрадные песни. С их помощью воссоздается одесский контекст и колорит 1910-1930-х годов – период, в который помещено действие.

Соратником режиссера в этой работе стал Филипп Чижевский, дирижер, наилучшим образом проявляющий себя в барочной и в современной авангардной музыке. Пафос и чувственность романтической эпохи, к которой принадлежит Бизе, Чижевскому не так близки, поэтому правила игры Богомолова удачно совпадают с холодно-рациональной интерпретацией Чижевского. Партии исполнили штатные и приглашенные солисты Пермской оперы: Наталия Ляскова (Кармен), Борис Рудак (Хозе), Надежда Павлова и Анжелика Минасова (Микаэла). В сценографии Лариса Ломакина использовала цветовую гамму и антураж ржавого железа. Танец фрейлехса в стилистике  мюзикла поставил Алексей Расторгуев.

Редакция предложила обсудить критикам, посетившим премьеру, насколько допустимо подобное нарушение границ авторского замысла, является ли этот спектакль нарушением норм общественной морали, и каков его художественный итог.

Екатерина Бирюкова, шеф-редактор отдела академической музыки портала Colta.ru

По накалу эмоций, спровоцированных пермской постановкой Константина Богомолова, эту «Кармен», наверное, можно сравнить только с давним мариинским «Китежем» Дмитрия Чернякова. Обвинения в надругательстве примерно те же, хотя трудно представить себе более разные спектакли. Богомолов сознательный провокатор и циник, Черняков ровно наоборот. Но в обоих случаях я не готова рассматривать эти обвинения всерьез. Мне это просто неинтересно.

В мирное, некарантинное время в разных частях земного шара выпускаются сотни постановок «Кармен», про которые мы ничего не знаем и не хотим знать. Хотя, наверное, это и обидно их создателям. Да что далеко ходить – на главной сцене страны, в Большом театре, люди за большие деньги смотрят скучнейшую «Кармен», мечтая о шампанском в антракте. И ничего. Хотя от этого опере Бизе как раз больше вреда, чем пользы.

Ничего апокалиптического в Перми не произошло. Работа Богомолова просто объявляет, что так тоже можно. Причем доказывает это не в жанре буклетных статей «что хотел сказать режиссер», а тем, что вы ни на минуту не можете отвлечься от спектакля. Он возвращает нас из музея, из кино, из храма (в какие еще одежды нынче рядится опера?) в живой театр, вызывающий неожиданные, возможно, грубые, но очень непосредственные реакции.

Делает это Богомолов виртуозно. Да, он не церемонится с партитурой, режет ее, вставляет туда инородные элементы и забирает всю власть над музыкальным временем в свои руки. Но совершенно неправильно обвинять его в глухоте, а дирижера Филиппа Чижевского в конформизме. Если бы это было так, спектакль не катился бы легко, а тормозил на каждом опасном повороте. Чижевский, безусловно, не подневольный работник, а увлеченный соавтор. Это от него зависит, чтобы хасидские танцы под увертюру выглядели совершенно органично, чтобы одесский шансон и русский похоронный плач находили общий язык с музыкой Бизе, а гитарный перебор из оркестровой ямы добавлял в этот форшмак тонкую специю.

Я считаю, это успешный проект пермского театра, нашедшего способ не горевать над разбитым корытом после ухода Курентзиса. Важно, что почти все участники спектакля – пермяки. Не стоит бояться, что теперь во все классические оперные партитуры будут вставлять «Дерибасовскую» – это не так просто, как кажется. Но знать, что такое бывает – в этом, мне кажется, больше пользы, чем вреда.

Лариса Барыкина, музыкальный и театральный критик

Режиссер  Богомолов – неплохой психолог: он точно рассчитал, что с налета оперу  «Кармен» ему не взять, проще устроить  большую провокацию. Грубо «обстебать» всё и всех, слепить зрелище  в духе его блистательно смешных церемоний «Гвоздь сезона». Он прекрасно знает, что главный страх театралов, особенно критиков и экспертов, – прослыть ретроградом, оказаться вне тусовки, сказать,  что король-то голый, – мало кто решится. Позиция противоположной стороны – попасть в стан «бесконечно оскорбленных» – еще нелепее. Вот и получается, что выбора нет, и все содеянное оказывается вне зоны критики. Шикарный ход, не правда ли? Но в данном случае, мне кажется, он заигрался. Конечно, если посыплются требования «запретить» и «не пущать», я с грустью, но встану на его сторону: художник имеет право на попытку.  Но по большому счету по поводу «Кармен» (а все его драматические спектакли – это всегда высказывания «по поводу», чаще всего умные, полифоничные, парадоксальные) сказать ему нечего. Эта загадочная женщина осталась им непонятой и непознанной, даже поимев ее в качестве подручного материала, режиссер большого урона ей не нанес. Перефразируя Раневскую, эта дама так хороша и ей столько лет, что она давно уже сама выбирает себе партнеров, с кем затеять увлекательный роман, а кого оставить прыгающим вокруг да около. Другое дело, что людям с тонкой душевной организацией и нормальным чувством стыда за шутки сомнительного качества (и конечно, детям!) смотреть такое не рекомендуется. И я надеюсь, что прекрасный Пермский оперный театр как-то с умом будет подавать ее последующие показы. По идее,  хорошо бы придумать название новому формату –не опера,  а нечто по мотивам. Ведь так оно и есть. Что касается артистов и всех других участников премьеры, они сработали честно и временами очень качественно. Думаю, опыт конкретной постановочной работы с Богомоловым был всем им по-своему невероятно полезен – он все-таки режиссер.

Георгий Ковалевский, научный сотрудник РИИИ, эксперт Российской национальной театральной премии «Золотая Маска»

Премьеру «Кармен» в Перми, на мой взгляд, стоит воспринимать не как оперу Бизе, а как весьма специфический спектакль Константина Богомолова. По сути, мы имеем дело не с интерпретацией известного музыкального шедевра, а с авторским продуктом, по жанру более соответствующего театральному капустнику, нежели «опера-комик». Богомолов саркастически едко и необычайно остроумно высмеивает не только оперные штампы, но и саму романтическую модель love story. Перенос места действия из условной Севильи в условную Одессу первой четверти XX века – не просто прихоть режиссера, но повод сконструировать мир, населенный героями анекдотов, исторических баек и кинофильмов.

В этом сюрреалистическом мире царит демон насмешки и иронии, не признающий никаких принципов и идеалов. История «мамкиного пирожка» – русского офицера Хозе, жившего со своей родительницей и сестрой Микаэлой в селе Небезеево под Архангельском, попавшего на службу в Одессу, потерявшего невинность и женившегося на еврейке Кармен, превратившегося в итоге в маньяка-расчленителя, задушившего свою ушедшую к кинозвезде Эскамильо жену, – интересна лишь в качестве внешней канвы для целого ряда  кинематографических, литературных, исторических ассоциаций, которыми режиссер обильно насыщает свой спектакль.

Музыкальный руководитель постановки дирижер Филипп Чижевский в своей интерпретации точно следовал концепции Константина Богомолова. Оркестр звучал подчеркнуто сухо и остро, из тембральных новшеств нужно отметить звучание отсутствующей в партитуре Бизе гитары, игравшей сольные отыгрыши (например, перед знаменитой Хабанерой). Стилистически чуждые вставные музыкальные номера (одесская блатная песня «На Богатяновской открылася пивная», надрывный романс «Храни тебя Господь, мой сын», фольклорный плач) специально давались стык в стык с музыкой Бизе, еще больше усиливая общее настроение абсурда. Исполнители главных ролей, не всегда безупречные с точки зрения академического вокала, актерски прекрасно справились со своей задачей, органично воплотив заданные режиссером роли. Сравнивать певшую Кармен прекрасную блондинку Наталию Ляскову с классическими воплощениями этой роли на оперной сцене также неуместно, как сравнивать концепцию Богомолова с замыслом Бизе. Неровности и шероховатости, а иногда даже и нарочитая издевка над музыкой (пьяная толпа, орущая куплеты Тореадора мимо нот), хорошо укладывались в общую концепцию.

Словом, «Кармен» Богомолова – не из той серии, когда те, кто не любит современную режиссуру, могут «закрыть глаза и наслаждаться музыкой». Это очень плотный и по-своему цельный режиссерский текст, оценивать который можно по-разному, но при этом только в единстве видимого и слышимого.

Евгения Кривицкая, главный редактор журнала «Музыкальная жизнь»

Новая постановка «Кармен» в Перми ставит перед нами вопросы этически-юридического характера: можно или нет переиначивать классику, где границы дозволенного. Вопросы эти сложные и однозначно не решаемые, тем более что самого Бизе в момент премьеры обвиняли примерно в том же, в чем теперь Константина Богомолова. А именно: в нарушении табу, в пропаганде низменного, в издевке над публикой. Дело, скорее, в другом: его режиссерская  редакция мешает воспринимать музыку Бизе. Зритель  следит за новой историей, гадает, куда повернет сюжет в следующей сцене, пытается считать подтексты и понять концепцию. Кроме нового либретто в первоисточник внедрено много постороннего музыкального материала. Бизе  сталкивают с песней «На Богатяновской открылася пивная» (кстати, интересно, что взят этот менее распространенный вариант песни «На Дерибасовской открылася пивная…»), пением народной сказительницы Марины Сухановой. Бизе оказывается потесненным со всех сторон, и тогда задаешься вопросом: «А почему он вообще взялся за Бизе?» Если тебе не интересна опера, как ее написал композитор, возьми и закажи произведение современному автору, отработай с ним нужную тебе драматургию и ставь, как хочешь. Мне думается, что степень волюнтаризма должна регулироваться на стадии заключения договора  театра с режиссером, а если руководство  жаждет хайпа любыми средствами, то страдает и художественное произведение, и публика, приходящая в театр не за стебом.

Хотелось ли уйти с середины? Пожалуй, нет: из «спортивного интереса» надо было узнать, чем все закончится. Приду ли второй раз? Тоже нет: вуайеризм, копание в предметах личной гигиены и больные фантазии мне не интересны.

Что касается певческих работ, то из всего каста наилучшее впечатление произвели Энхбат Тувшинжаргал (Эскамильо) и Наталия Ляскова (Кармен), у услышанной во второй день Анжелики Минасовой (Микаэла) были очевидные проблемы с верхами, вокально неровно выступил Борис Рудак (хотя петь два дня подряд партию Хозе – уже подвиг). Квинтет сионистов-контрабандистов  (так у Богомолова) и их подруг (так у Богомолова) слегка не поспевал за дирижером, но титры про «зеленого попугая» отвлекали внимание от неурядиц с ансамблем.  Попаданием «в десятку» оказался выбор Тимофея Павленко на роль Цуниги и Константина Сучкова в партии Моралеса.

Михаил Мугинштейн, историк, теоретик оперы и музыкальный критик

 Эссе Ницше «Казус Вагнера» (буклет спектакля) волнует признанием к «Кармен»: «Эта музыка кажется мне совершенной… я становлюсь лучшим человеком, когда со мной говорит этот Бизе. Также и лучшим музыкантом, лучшим слушателем. Можно ли вообще слушать еще лучше?». Но постановка не о том. Она – от прикола до провокаций, рассчитанного стеба (тестирование публики на выдержку) – со смехом отмахивается от «божественного» тона Ницше, да и просто от музыки. О девальвации (в приемах капустника), распаде музыкальной формы и острой проблеме авторства можно было бы не говорить, если бы на афише стояло: «Спектакль Богомолова по мотивам “Кармен” Бизе» (в буклете скромно указана редакция Богомолова). Это влечет иную степень честности, ответственности и – по мере таланта – приращения смысла (образец соавторства – спектакль Марталера «Герцогиня Герольштейнская» «по мотивам» Оффенбаха в Базеле, 2010). Тем более что в интервью Чижевский подчеркивал приоритет авторской редакции перед редакцией Гиро. Тогда странно выглядят купюры, особенно важнейшей завязки конфликта – встречи героев. Вместе с двумя хорами молодых людей, обрамляющих хабанеру, убран весь процесс, ведущий к кульминации – 11 тактов развития лейтмотива рока (их не услышал и Гиро), и сцены с цветком, а завязка перенесена на сегидилью с пресловутым тампоном-цветком. Пронзительная драматическая стрела автора падает, и расчленение завязки (как и всей оперы) напоминает неудачную кастрацию любовника перед развитием отношений.

О мелочах – беспомощная работа с хором (фронтальные постройки на авансцене и посиделки сзади) – не стоит и говорить. Впрочем, о чем я, если это спектакль Богомолова, хоть и не названный на афише? А вот о чем. Не вызывает возражения новая одесская история (Сонька – Золотая ручка и т.д.). Как миф культуры «Кармен» стала темой многочисленных вариаций до мюзикла и политического детектива, от комикса до балета и фильмов (вариации подчеркнуты и в названиях – фильм «Кармен Джонс» Премингера, «Трагедия Кармен» Брука и др.). Резкий эффект остранения работает и в других историях – известных версиях «Кармен» Бизе (Черняков, Барри Коски), но там другой масштаб и целостность, верность форме opéra comique с прорывами трагического (рубежная сцена гадания Стефани д’Устрак у Чернякова или Айгуль Ахметшиной у Коски). Вот здесь уместен, в отличие от смеходрамы Богомолова, тезис о драматических кульминациях. Однако спектакль не предполагает споров о жанре и форме оперы. Это скорее драмтеатр с музыкой, вставками и приметами литературно-музыкального монтажа, рвущими свою же искусственную логику. Но в чем припёк, какие новые сущностные смыслы дает расчленение «Кармен» (интонационной драматургии, музыкального времени, темпоритма)  и осмеяние всего? В том, что мы, блуждая во времени, заслужили в финале «смешную» ситуацию расчленителя Соколова с бензопилой? Если у Ницше главное –трагическая ирония – обнаженная формула любви (ее акцентирует в записной книжке Мейерхольд), то у Богомолова – постирония, обнуление. Выбор за нами, но какой разрыв мироощущения и «усталость культуры» (Лев Закс)! Какой нигилизм глобального тренда! Социально-культурный и психологический феномен постиронии Богомолова доказывает «свежая» реакция светской и театральной (прежде всего драматической) тусовки. Он ведет к эффекту постправды, которую блестяще анализирует Кен Уилбер («Трамп и эпоха постправды»): «Достаточно лишь, чтобы мнение, желающее стать истиной, получило поддержку в форме страстного нарциссизма… и оно станет по-настоящему популярным». Таков казус Богомолова – Чижевского.