Персона
Zutritt für Unbefugte verboten. Приехав в Германию, мне показалось, что этот запрет намного более действенный, чем наше «Посторонним вход воспрещен». Доказательства этому я нашел и в Байройте, впервые посетив вагнеровскую столицу с концертом. На территории фестивального театра на Зеленом холме специально для участников «действа» открыто кафе с кухней от ресторана Steigenberger (солидная фирма, известная своим качеством и кулинарными изысками). Придя туда, можно быть спокойным, что не только случайные посетители, но даже и журналисты без специального разрешения не потревожат исполнителей. Конечно, и я охотно пользовался этой привилегией. Назавтра после концерта с тенором Эндриком Воттрихом (удивительным человеком, обладателем доброй души и музыкантского таланта, любимого друзьями и публикой, но постоянно вступавшего в донкихотские конфликты с бездарными политиками, бесталанными псевдорежиссерами и продажной прессой), я появился там, чтобы выпить чашечку утреннего кофе и перекинуться парой слов с друзьями. В углу, на открытой террасе, расположился бородатый исполин, которого я, конечно, сразу узнал. Он читал газету, потягивая свой кофе. Это был голландец Роберт Холл, незаходящая звезда Байройтского фестиваля.
Мы не были знакомы, и я сел за другой столик. Неожиданно он посмотрел на меня, потом снова в газету, потом снова на меня, затем поднялся и подошел ко мне. «Я поздравляю, Вас очень хвалят», – и протянул мне газету. «Разносу» нашего концерта был отведен целый газетный лист, и моему певцу досталось «по первое число», но, по-видимому, у израсходовавшего весь свой негативный пыл критика для меня остались лишь слова похвалы. То, что Эндрика подвергнут публичному уничтожению, меня не удивило, но то, что статья появилась уже на следующее утро, доказывало, что журналисту очень хотелось как можно скорее «насолить» моему сценическому партнеру.
Редакция не поскупилась и на размер фотографии, так что Роберт Холл сразу узнал во мне одного из участников вчерашнего «провала». «Поздравляю! Жаль, что мне не удалось попасть на концерт!» Я, давнишний почитатель Роберта Холла, поблагодарив, решил, не теряя времени, использовать благоприятный момент: «А почему бы следующим летом нам не выступить вместе? Надеюсь, Маркграфский театр даст мне возможность реабилитировать себя после вчерашнего!» (Markgräfliches Opernhaus – желанная площадка для всех байройтских фестивальных певцов. Один из самых прекрасных на свете барочных театров с изумительной акустикой был одной из причин, почему Вагнер обосновался в Байройте. Композитор быстро понял, что маленькая сцена не отвечает его требованиям, и задумал строительство нового театра.)
«Хорошая идея! – откликнулся, перейдя на русский язык, Роберт Холл, – мы можем спеть отделение немецкой музыки, а другое – русской: сначала Шуберт и Шуман, а после антракта – Чайковский и Мусоргский».
О том, что Роберт – великий исполнитель немецкой камерной музыки, я, конечно, знал: Брамс и Шуман – одни из главных «участников» его программ. А о Шуберте и говорить нечего: в одном из интервью певец заявил: «Я рожден, чтобы петь Шуберта». Но то, что он предложит включить в программу Чайковского и Мусоргского, если честно, было для меня большой неожиданностью.
Однажды, говоря об этом с Сергеем Лейферкусом, я услышал: «Безобразие! Холл не только перехватывает мои оркестровые контракты с “Песнями и плясками смерти”, но и задумал умыкнуть моего аккомпаниатора!» – так полушутя-полусерьезно стал возмущаться народный артист. Тем не менее мои творческие контакты с Робертом продолжались, и после удачной совместной премьеры, еще через год, мы вновь вышли с Робертом на байройтскую сцену и закрепили успех «Зимним путем» Шуберта.
Я всегда стремлюсь выявить, осознать творческую суть своего певца-солиста, адекватно ответить ему из-за рояля, вступить в диалог, усилить воздействие голоса на публику, словно «подсветив» его. Уже после первой репетиции я понял, что «интенсивному» Холлу на сцене нужен не корректный, «созерцательный» аккомпанемент, но активное содействие, вмешательство. Он ждет от партнера скорее полемического противостояния, чем пассивного соглашательства. Придя на репетицию, Роберт всегда категорично открывает крышку рояля на большую подставку: его голос требует богатой палитры фортепианного звучания. Сам талантливый композитор, Холл всегда с уважением готов следовать авторским ремаркам, но при этом ему чужды как бездумный формализм, так и агогическая «разболтанность»: его главное «поле битвы» – фраза и выпуклое, наполненное содержанием слово.
Я большой почитатель дирижеров, которые словно лепят пальцами музыкальную ткань. Таковы Сейджи Озава, Саймон Рэттл, Теодор Курентзис. Это создает ощущение особой тонкости проработки. Удивительно, но таков на сцене и Роберт Холл: он активно помогает себе руками, и его выразительные движения словно следуют за музыкальной фразой. Теоретически я не большой сторонник размахивающих руками певцов, но Роберт настолько органичен, что ты сразу попадаешь под гипноз его пассов. Он «ведет» за собой, словно творящий ритуал шаман, и пианиста, и публику; его интерпретация подкреплена и огромным опытом, и глубоким интеллектом. Признаюсь, редко с кем я получал такое удовольствие от совместного музицирования. С Холлом сразу родилось ощущение, что мы многолетние сценические партнеры и у нас одна группа исполнительской крови. «Это потому, что мы оба – Рыбы! – однажды пошутил Роберт, – оба мартовские!»
В свободные минуты мы много говорили о России, и я вынес ощущение, что слова глубокого почитания русской культуры – не пустая вежливость, произнесенная Робертом исключительно для меня. Приглашенный Святославом Рихтером на «Декабрьские вечера» в Москву, певец в дальнейшем не единожды покорял русскую публику своим искусством. Роберт поделился со мной тем, что он, страстный собиратель книжного антиквариата, «отхватил» (!) в Москве несколько жемчужин для своей коллекции. В один из первых приездов, тогда еще не зная русского языка, он умудрился выискать у букинистов первое издание стихотворений Голенищева-Кутузова, чем он очень гордится. Роберт со смехом рассказал мне, что это было не так тяжело, как потом вывезти книгу к себе домой, в Австрию. Здесь Холл не нашел во мне понимающего собеседника: певец, с его бесконечными гастрольными странствиями и постоянными пересечениями границ, относится к таможенной процедуре с известной долей спокойствия. Я же, хлебнувший опыта поездок на гастроли за границу с консервами и колбасой в чемодане, на всю жизнь сохранил страх перед пограничным столбом и суровым взглядом таможенника.
Сполна ощутив, что Роберт Холл – «наш человек», я вскоре предложил Ирине Петровне Богачёвой и ее дочери Елене Гаудасинской (к сожалению, уже ушедшим из жизни) пригласить певца в жюри их конкурса «Три века классического романса». «Больно уж знаменит и наверняка затребует огромных гонораров и звездных условий», – засомневались они.
Я позвонил Роберту и передал приглашение.
– Приеду с удовольствием, – не раздумывая ответил он.
– На этих конкурсах существует традиция, что члены жюри выступают с концертами, – продолжил я.
– А ты там будешь? Тогда и выступим вместе!
– К тому же гонорар не может соответствовать твоим привычным меркам, – подстраховался я.
– Но что-то ведь заплатят? И билет, наверное, купят?
Удивительно, но за все годы наших совместных выступлений Роберт ни разу не спросил меня, каков будет его гонорар. В этом великий певец стал в моих глазах великим исключением.
После того лета Роберт Холл стал завсегдатаем петербургских конкурсов-фестивалей, и жаль, что с уходом из жизни Ирины Богачёвой и ее дочери эта традиция канула в Лету. Единственным непререкаемым условием певца всегда было лишь то, что в силу его внушительных размеров для перелета ему требовалось или «широкоформатное» кресло в бизнес-классе, или, если с деньгами совсем уж туго, место у аварийного выхода в эконом-классе. Больно уж велик наш «летучий голландец»! Не в последнюю очередь я радовался приглашениям для работы в жюри конкурса в Петербурге из-за возможности встретить там Роберта Холла.
Музыкальный мир безгранично велик, но и по-своему мал – в мгновение ока любое событие становится всеобщим достоянием. Так я узнал, что Роберт тяжело болен. Я сразу позвонил ему домой. Эллен, его жена, сказала, что у певца рак горла и он прооперирован. Рутинное посещение зубного врача поставило перед фактом: в горле опухоль. Прошли два года, и мы снова увиделись в Петербурге. Незадолго до вылета я осторожно спросил певца, будем ли мы вместе музицировать на фестивале. «Конечно, я снова пою! Безусловно, шрамы в горле мешают, и голос не так эластичен, как раньше, но я не сдаюсь!»
Тем летом мы снова приехали и в Байройт, и на вилле «Ванфрид», у Вагнера в гостях, как когда-то, исполнили «Зимний путь». Почитатели певца, конечно же, не забыли своего любимца, и маленький зал ломился от слушателей.
Финансовая поддержка Вагнеровского фестиваля существенно сократится в 2024 году
В Байройте существует традиция праздновать успех выступлений в ресторане Weihenstephan. Пьют, конечно же, пиво, и у каждой «звезды» есть своя большая кружка с выгравированным именем. Когда виновник успеха появляется, то без лишних вопросов через несколько секунд перед ним уже пенится прекрасное баварское бочковое пиво.
После концерта мы, конечно же, отправились по старым следам. О том, что порой случаются неожиданности, я знал по опыту минувшего лета, когда после выступления с Шерил Штудер мы пришли в ресторан, но кружка многолетней «звезды» Байройта все не появлялась. Я побежал на кухню. «Ты знаешь, Семен, Шерил несколько лет уже не поет в Байройте, и ее кружки уже нет, – объяснил мне хозяин ресторана. – Новые солисты –новые кружки». Идя в ресторан с Робертом и компанией его близких и почитателей, честно, я очень волновался, что прошлогодняя история повторится. Но, к счастью, мои опасения были напрасными. Только лишь мы уселись за Stammtisch – стол для постоянных посетителей, – как кружка Robert Holl появилась перед певцом. «Ну что, Prost!» – сказал Роберт и сделал первый глоток.
Последний раз мы виделись с Робертом в аэропорту Пулково, возвращаясь домой после петербургского фестиваля. Страх застрять в пробке по дороге в аэропорт всегда маячит перед покидающими город гостями, поэтому мы, умудренные печальным опытом, приехали в Пулково заранее.
«А не выпить ли нам пива?» – предложил я. Мы уютно расположились в ресторане, и наша беседа потекла. Как это чаще всего случается, мы говорили о Шуберте, о книгах. Неожиданно Роберт спросил меня: «А что бы ты, Семен, сделал, если бы вдруг у тебя оказалось неограниченное количество денег, и ты мог бы ими распоряжаться по своему усмотрению?» Я ответил, что, несмотря на всю мою ненависть к сбору чемодана перед поездкой на гастроли, наверное, отправился бы в путешествие туда, где я еще не был, или туда, где мне однажды очень понравилось. В свою очередь, я задал этот вопрос и Роберту. «А я стал бы покупать книги для моей коллекции, невзирая на их цену», – ответил мне страстный библиофил…
Мне не хотелось бы закончить эту статью на грустной ноте несбывшихся желаний. Поэтому я расскажу о том, как закончился тот разговор.
– А знаешь, Роберт, не бери в голову. Сегодня настали другие времена. Ты можешь все свои книжные мечты скачать из интернета.
– Не может быть! – удивился Роберт (кстати, так и не обзаведшийся мобильным телефоном).
– Назови мне, пожалуйста, самый большой раритет своей коллекции, и мы это проверим, – сказал я и взял планшет.
Мой друг тут же назвал мне книгу мемуаров Йозефа фон Шпауна. Я внес это название в строку поиска, и через две секунды книга во всей ее антикварной красе предстала перед взором «динозавра» технического прогресса. Он задумался и сказал:
– И все равно я останусь при своем желании. Ничего нет лучше, чем перелистывать пожелтевшие страницы, – тогда ты чувствуешь себя причастным к тому времени, к той эпохе, к тем людям!
Полагаю, ничего другого и не мог сказать человек, который ощущает себя рожденным, чтобы петь Шуберта.
С днем рождения, дорогой друг!
