События
Что это, причуда, или по-французски каприз, – сыграть в один вечер все двадцать четыре каприса? Простенький каламбур легкомысленно слетает с пера. Но люди, причастные к скрипке (а таких собралось в Малом зале консерватории достаточно) понимают: тут уж не до капризов! Скрипач заключает пари с самим собой на выносливость и силу духа. Тем более – скрипачка с тонкими девичьими чертами и собранным серьезным взглядом. К 23-м годам исполнительница успела побывать на международных мастер-классах и завоевать лауреатство на конкурсах Эдуарда Грача в Дубне, имени Ямпольского в Москве, Клостер-Шёнтале в Германии, получить гран-при на конкурсе «Призвание – музыкант». Ее игру слышали в России, Франции, Мексике. Но выступление в Московской консерватории в именном абонементе своего выдающегося педагога и с такой программой, конечно, волнительно.
Исполнить скрипичный концерт Бетховена, Брамса, Чайковского, Сибелиуса, Шостаковича – солидное испытание. В финалах крупных международных конкурсов приходится играть даже несколько из них подряд. Но в том, чтобы сразиться с виртуозным циклом Паганини, всегда присутствует особая смелость. Технические приключения и мгновенные переключения из одной области мастерства в другую. В левой руке – октавы с привычным расположением пальцев на грифе и так называемыми фингерзациями, требующими особой растяжки. Самые разнообразные двойные ноты, стремительные пассажи, тремоло и трели. Игра в высоких позициях и броски, как из холода в жар, в крайние регистры. В правой руке – широкое легато с гроздью нот на «ветке» смычка во всю его длину становится такой же сложной задачей, как и аккорды, как и все варианты струнных штрихов, то есть типов движения: пружины спиккато, летучее стаккато, рикошет…
Говорить об этом перечне скрипичных трудностей можно детально. Но главные качества игры Агаши – это чувство целого и умение обобщать, художественная дисциплина и разумная экономия сил на протяжении всего цикла. Такая игра не утомляла слушателей, ее можно назвать абсолютно честной. Исполнительница не стремилась покорить аудиторию отдельными «трюками», а предельно открыто демонстрировала общий уровень технической зрелости и понимания музыки – здесь и сейчас. Поэтому стабильная интонация, надежная аккордовая техника, уверенное распределение смычка и чувство его различного веса, опоры и атаки звука, – какая-то добросовестная основательность во всем, что касается основ мастерства, – определили главное впечатление.
Чтобы пояснить свою мысль, решусь на отдаленный от музыки пример. Однажды славный своим опытом и знаниями летчик Марк Галлай так сказал о комплексе задач своего дела: «Настоящий испытатель должен уметь все, может быть, не сверхотлично, но достаточно хорошо». Вот и Агаша, как будто испытывала двадцать четыре «летательных аппарата», каждый со своим характером, заметными или скрытыми проблемами, и не стремилась выполнять фигуры высшего пилотажа на грани безрассудного риска. Значительно важнее для нее было, чтобы ни одна машина не осталась на земле. Все взлетали, выполняли летную программу и успешно выходили из штопора технической акробатики. Во всех случаях это было достаточно, а в некоторых – очень хорошо.
Подчас, в исполнении преобладала инструктивная, дидактическая сторона каприсов, мы слышали в буквальном смысле художественный этюд. Но эти мысли задерживались ненадолго, потому что гораздо чаще игра напоминала нам о мелодической сути пьес. Паганини на скрипке, подобно Листу на рояле, дерзко выходил за пределы естественного для пения среднего регистра, и тем сложнее помирить эту фантазийную широту с певучестью, не потерять нежного стана мелодии под разноцветными одеждами украшений. В игре Агаши присутствовала генетическая память об итальянской оперной музыке. Она проявлялась и в целом, и в некоторых показательных местах. Например, в пятом каприсе скрипачка не штурмовала восходящий пассаж, чтобы победительно слететь вниз, а мелодически задерживалась на верхних нотах, чуть-чуть расширяя темп. В семнадцатом – услышала чудесный диалог между пассажами в верхнем регистре и двойными нотами в нижнем, как бы фиоритурами у сопрано и ответами баритона и тенора. Пением на два голоса прозвучал двадцать первый каприс, который технически был выполнен очень точно: смычок продолжал движение, начатое до соприкосновения со струнами, брал дыхание.
Лучше всего в первом отделении прозвучали также четвертый, седьмой, девятый и одиннадцатый каприсы. К началу второго отделения можно было бы ожидать усталости. Но сам процесс увлекал и раскрепощал исполнительницу. Все, что получалось, придавало ей сил. Возможно, игра ее не искрилась видимостью внезапных озарений, но в лучшие минуты ей удавалось сделать произведения своими, радоваться виртуозным удачам, будто собственным находкам. Паганини наверняка хотел, чтобы его каприсы воспринимались как свободная импровизация. В знаменитом двадцать четвертом каприсе скрипачка уже близко подошла к такой артистической свободе, укрепив ее своей подкупающей серьезностью.
Что же, рецензенту полагается делиться размышлениями о достоинствах и недостатках игры. Но, как сказал один из мэтров нашей профессии, «критик – это человек, который ждет чудес». Чудо было! Во всяком случае, чудо как хорошо прозвучала на бис Сарабанда из Второй ре-минорной партиты Баха – естественно, просто, сердечно. Даже в Паганини Агаша не злоупотребляла силовыми приемами, не форсировала звук. А в Бахе целиком переключилась на легкое касание смычка о струны. Если плотность и появлялась в постепенном подходе к полнозвучной кульминации, то потом ее дивно оттеняло почти бесплотное пиано в следующем эпизоде. Прекрасно была уравновешена старинная форма и оправдан отказ от репризы во втором разделе. Во всем не было налета старомодности, но сыграно с чувством традиции. При этом современные стилистические приемы музыкальной риторики вошли в игру крайне деликатно, придав ей свежесть искренней речи: разделенные «слова» в первых двух тактах и следующие затем фразы-обобщения, вздохи-задержания на вводных звуках и трогательная точка-октава из двух звуков ре.
В перерыве между отделениями своим отношением к Агаше поделился самый пристрастный слушатель – профессор Эдуард Грач. Нельзя не разделить его теплоты и опасений за будущее талантливой ученицы. Однако прошедший вечер уже состоялся и точно не изгладится из памяти исполнительницы и близких для нее людей.
ЕШ Эдуард Давидович, что привлекает вас в Агаше, какие профессиональные и человеческие качества?
ЭГ Прежде всего, это фанатически преданная скрипке девочка. Я знаю ее с детства, она пришла ко мне в ЦМШ в одном из старших классов и закончила школу уже у меня. Поэтому я прекрасно вижу, что она феноменально одарена в смысле скрипичного аппарата: совершенно без границ, может все. И у нее очень строгий, взыскательный вкус.
ЕШ А черты вашей школы быстро восприняла?
ЭГ Конечно! Это моя ученица. Самое важное – отношение к звуку. У нее все звучит даже на очень скромном инструменте, а ведь скрипка должна звучать. Агаша разнообразна по овладению стилями, очень многое играет просто неповторимо. Но ведь, по-моему, это первый случай, чтобы женщина играла двадцать четыре каприса. Я даже и не знаю, на пальцах одной руки можно сосчитать тех, кто играл их все! Для меня больше всего памятны первые впечатления моей жизни и мои ученики. Первые – великие скрипачи Леонид Коган и Виктор Пикайзен. Это была классика. Из женщин могла бы играть только Нелли Школьникова, тоже феноменальная скрипачка, но она, к сожалению, не играла.
ЕШ Каприсы приглашают скрипача к сотворчеству?
ЭГ Может быть, не зря существуют признанные редакции. Но я стараюсь, чтобы мои ученики уважали оригинальный замысел, играли каприсы по уртексту. Мало уже использую редакцию Карла Флеша. В общем-то, мы приходим к уртектсу во всем, и я очень рад, что застал это время.
ЕШ Какие пути у молодых талантливых музыкантов сегодня?
ЭГ Скажу откровенно, меня это глубоко волнует. К великому сожалению, перспективы неясны. Классическая музыка не в особом почете. Но мы, кто был воспитан на великой музыке, пока еще тянем, пока мы справляемся!
