Мнение
События в Московской филармонии стали одной из главных общественных тем последних дней. Они вызвали шквал критики в адрес филармонии, равного которому на моей памяти не было.
Сразу заявлю о конфликте интересов: я работаю в филармонии, поэтому не могу претендовать на объективность и отстраненность. Но эту заметку я пишу как музыкальный критик, высказывая исключительно свое мнение и по своей инициативе.
В 2015 году на церемонии вручения премии «Золотая маска» девушка с галерки крикнула в лицо министру культуры Владимиру Мединскому: «Верните “Тангейзер”!» Зал взорвался овацией, которая продолжалась бесконечно долго, пока министр молча стоял, глядя то в публику, то в пол. Знаю, что потом у фестиваля, который к этой акции не имел отношения, были серьезные проблемы. Их решали люди, организующие «Маску», а публике достался важный и нужный глоток свободы. В том числе и мне. Девушка осталась невредимой.
Честно признаюсь: если бы я услышал об акции с проецированием справедливого и очень важного сейчас лозунга на сцену любого зала, с которым я никак не связан, — например, Большого театра, я бы в первую очередь обрадовался. И сделал бы еще один глоток свободы, нужный мне сегодня еще больше, чем в 2015 году. И если бы, скользя по информационному потоку, не вдавался бы в подробности, наверное, мои симпатии были бы целиком и полностью на стороне смелого «диверсанта».
Но сейчас, когда работа в филармонии позволила мне (или вынудила меня) знать все детали случившегося, я вижу, как легко независимому наблюдателю оказаться в системе двух лагерей, на которой со времен «Жизни за царя» строилась русская опера. И как трудно обществу осмыслять каждое происшествие независимо от довлеющего информационного контекста.
Что произошло в филармонии? Один из светооператоров, работающих в Зале Чайковского, спроецировал на сцену лозунг «Свободу политзаключенным». Ответственность за этот жест никто на себя не взял. Когда выяснилось, что это сделал Станислав Семенюк, он объяснил появление лозунга своей технической оплошностью. Ему объявили выговор за эту оплошность, временно запретили доступ к проектору, сохранив за ним остальные обязанности, — и на этом инцидент для филармонии был исчерпан. Давления не было, об увольнении речи не шло — так мне сказали в филармонии и так говорил в СМИ и в социальных сетях сам Станислав. Его попытки донести правду вызывают во мне уважение.
Затем Станислав принимает решение уволиться по собственному желанию. И снова комментирует в СМИ: «Я действительно уволился сам». У меня нет оснований ему не доверять, потому что я не знаю в филармонии людей, которые могли и хотели бы его запугивать.
После этого тысячи слушателей, некоторые из которых давно ходят в филармонию, пишут «позор», «его уволили», «сдаю билеты». Со стороны вдумчивых людей главным упреком становится то, что лозунг «Свободу политзаключенным» был трактован филармонией как политический, хотя таковым не является.
Каким он является на самом деле — непростой вопрос. Я думаю, что и политическим, и гуманистическим. Политическим — потому что речь идет об освобождении не всех невинно осужденных, а именно тех, кто пострадал за политическую борьбу. И гуманистическим — потому что он призывает к справедливости независимо от убеждений и партийной принадлежности.
Я поддерживаю этот лозунг. Я думаю, что его поддерживает каждый здравомыслящий человек в филармонии и за ее пределами. Другое дело, что в России есть множество людей, которые — к сожалению — убеждены, что политических заключенных в нашей стране нет. Откажутся ли они от своих убеждений, увидев этот лозунг на сцене филармонии? Думаю, что нет.
Но каким бы ни был лозунг — политическим или гуманистическим — это текст, который появился на сцене концертного зала без ведома тех, кто отвечает за жизнь этого зала. Если на двери вашей квартиры кто-то краской напишет прекрасный лозунг, скорее всего, вы захотите его стереть. Совершенно очевидно, что в любой крупной организации мира, даже самой либеральной, рядовой сотрудник, который, скажем, разместит на главной странице сайта некий призыв, будет отстранен от доступа к этой странице. Филармония поступила в этой ситуации так же.
Даже если на стене главного концертного зала страны написано самое доброе и справедливое словосочетание, оно должно быть написано теми, кто взял на себя ответственность за судьбу этого зала, а не техническим работником или хакером.
Должна ли была филармония похвалить светооператора, потому что он вывел на сцену хорошие слова, а не плохие? Это непростой этический вопрос, где человеческая этика (хорошие слова) вступает в конфликт с профессиональной (светооператор как член коллектива поступил плохо). Я все же склоняюсь к тому, что в здоровом обществе, где нет государственного насилия и страшного раскола между людьми, филармония должна была бы сказать: «Вы поступили плохо, больше так не делайте». А здоровое общество, на мой взгляд, начинается со здорового человека, со здоровой филармонии.
Понятно, что в здоровом обществе светооператору и не пришло бы в голову писать на сцене «Свободу политзаключенным», потому что, в лучшем случае, политзаключенных не было бы, в менее идеальном — он написал бы это на плакате и пошел на мирную демонстрацию.
Я осознаю, что сейчас самое неподходящее время для высказывания таких мыслей. Сейчас такое время, когда все мысли и все усилия хочется направить на помощь тысячам людей, лишенных свободы за стремление к ней. Но я не хочу, чтобы в топку этого праведного огня, горящего в свободных и мыслящих людях, отправилась филармония, которая давно — может быть, не всегда с таким жаром, как хотелось бы,— несет идеи гуманизма своими средствами и своим языком. Те, кто был, например, на концертах Владимира Юровского, знают это. Давайте позволим филармонии выбирать свой язык. Уже было время, когда лозунги висели везде — от театров до сараев. Стало ли общество лучше от их изобилия? Кажется, нет. Пусть лучше эти слова исходят от живых людей, говорящих от себя и за себя. И пусть таких людей станет больше.
Свободу политзаключенным.
Мира всем.
