Опера в церковных рясах

Еще до начала события внимание привлекли театрально водруженные на сцене Большого зала консерватории гигантский барабан и причудливой формы чимбассо, старинный предшественник тубы. Огромный хор (87 человек) и оркестр (100 человек) взошли на амфитеатральный подиум в черных рясах. Не в них ли позапрошлым летом пермяки ошеломляли Зальцбург («Реквием» Моцарта в Кафедральном соборе они завершили тогда молитвенным шествием из храмовых сцен на ночную площадь)? Австрийцы онемели от настолько сакрализованного подношения Моцарту и его внезапно, благодаря пермякам, актуализированной родине.

«Реквием» Верди – в чем-то похожая, и все же другая история. Во-первых, она вписывается главой в коллекционную подборку траурных месс: к уже освоенному «Реквиему» Моцарта на предстоящем Дягилевском фестивале в Перми добавится «Немецкий реквием» Брамса. Во-вторых, в заупокойном мегапроекте Курентзиса людям мерещится якобы имеющее место быть настроение «прощальности». С нею связывают еще никак не озвученное пермским маэстро намерение передислоцироваться с «города на Каме» куда получше (хотя другие настаивают на продолжении его пермской эпопеи: мол, иначе зачем бы один за другим Курентзис коллекционировал базовые памятники европейской культуры в своих пермских коллективах). В-третьих, «Реквием» Верди едет кружным путем из Перми в Милан, на родину, впечатлять итальянцев сперва в Церкви Св. Марка, а затем и на сцене Teatro alla Scala, стало быть, паломничество и гастроль – в одном флаконе. В-четвертых, – вообще-то за «Реквием» Верди Курентзис взялся второй раз (в первый раз он сделал это в 2007 году с коллективом Новосибирского театра оперы и балета и московскими Musica Viva и консерваторским хором Тевлина).

Фото: Антон Завьялов

Известно, что Верди написал последнюю часть несостоявшегося коллективного «Реквиема в честь Джоаккино Россини», а потом сделал Libera me финалом своего авторского «Реквиема», который посвятил другу-писателю Алессандро Мандзони. Итальянцы, как и мы, прочтут об этом в программке. Но вряд ли поймут из этих слов то, какая музыка их ждет. Вот с этого момента для них и начнется Курентзис. Исследователь (а не ниспровергатель), интуитивист (а не полемист), прозелит (а не неофит), художник (а не насмешник).

Новейшей версии вердиевского «Реквиема» Курентзис возвратил огромную амплитуду романтической театральности, которая немыслимым образом «подсветила» литургический контекст. Двунаправленный разворот партитуры – как в прошлое – к культуре баховских «Страстей», так и в будущее – к апокалиптическим горизонтам музыки ХХ века – и вовсе абсолютизировал это сочинение в нечто вроде «главного реквиема ХIХ века».

Роскошный квартет солистов, подобно мифологическим атлантам и кариатидам, у Курентзиса предстает невероятно надежной и устойчивой опорой всей звуковой конструкции. Именно солисты, как ни парадоксально, вступают в «прямое сообщение» не только с потусторонней невесомостью, еле слышной в гулах хорового начала – «Requiem aeternam dona eis, Domine» («Вечный покой даруй нам, господи»), но и с штормовыми обвалами «Dies irae» («День гнева»). И если в запредельно красивом сопрано Зарины Абаевой, как в кристалле, сконцентрировалась вся лирика вердиевских оперных героинь, то в легком лирическом теноре американца Рене Барбера распознавалась отвлеченная беспристрастность Евангелиста из баховских «Страстей». Басом Тарека Назми хотелось бесконечно любоваться: так умно и одновременно идеалистически эффектно его тембр заполнял самую глубину звуковой картины, которую интеллигентно и без оперных пережимов украсило меццо Вардуи Абрамян.

Сюрпризы от Курентзиса сыпались, как из рога изобилия. Удар в гигантский барабан звучал, словно выстрел (но вскоре мы слышали тот же инструмент pianissimo). В разделе «Tuba mirum» не сразу поняли, откуда четырем трубам на сцене вторили еще четыре трубы.  С небес? (С балконов.) И все это фоновой реальностью накладывалось на главный сюжет: наблюдение за звучностями, точнее – за изменчивостью и пластичностью звукового материала, состоящего у Верди из разных субстанций – от маслянисто-массивной или агрессивно-лапидарной до неотмирной и едва уловимой, как дыхание спящего младенца. Сгущать и рассеивать краски, выстраивать зыбкость и сминать ее, как листок бумаги, высвобождать звуковую территорию, чтобы тут же снова ее сокрушить, – всю эту монументальную пластику Курентзис лепил и направлял прямиком в наши уши и души.

Искусство ритуала, неотделимое от интеллектуальной проработки деталей, заново приоткрыло смыслы «Реквиема» Верди. Умышленно сбиваемые Курентзисом настройки на «радость узнавания» отдельных фрагментов не только не разрушили – наоборот, усилили красоту и громадность музыки. Хор musicAeterna начал петь, и не верилось собственным ушам («Разве хор может так тихо?»). К пластике хорового «голоса» вдруг оказалось применимо понятие «речитатив шепотом». Срывы в «шумовую апокалиптику» были до жути величественными и до неправдоподобия управляемыми пятернями маэстро. Сложный поиск опоры в огромном, изменчивом, без единого шва звуковом пространстве обернулся удовольствием обретения долго скрываемого, но наконец развидневшегося горизонта.  Последние реплики сопрано восстановили романтическое равновесие полтора часа до этого сокрушаемого трагедиями мира. Душа писателя Алессандро Мандзони, отпетая с отменным коллективным качеством, вернула себе спокойствие на небесах. На тех же небесах ее с улыбкой поприветствовала душа Верди.

Во времена Верди музыкант и критик Ханс фон Бюлов назвал это сочинение «оперой в церковных рясах». Своим новосибирским «Реквиемом» Курентзис его оспорил, а пермским вариантом – подтвердил его правоту. Правда, сделав это не «в лоб», маэстро заставил саму публику задаваться вопросами. Этот «Реквием» – о жизни или о смерти? Это – сакральная акция или художественная? Это – церковная музыка или театральная? Наконец, это сочинил главный оперный итальянец ХIХ века или шагнувший, наподобие Данте, за пределы своего времени провидец и авангардист?

На все вопросы не ответить. Хотя на один – пожалуй. Это – действительно, театр. Театр Теодора Курентзиса, каким-то чудом способного мыслить театром даже в отсутствии театра. И нам снова гарантированно явлен дар Курентзиса, умеющего скрещивать литургическое со светским даже на территории филармонических хитов, которым он ценой дотошной работы своих музыкантов возвращает формат фундаментального размышления о Жизни и Смерти, как это делали великие гуманисты прошлого. И если нас-сегодняшних это эмоционально задевает, так ли нам важно место штатной работы Курентзиса? Москва, Новосибирск, Пермь… Местом силы он делает не города, а сочинения и их авторов. Ближайший месяц в Европе докажет нам это. Уже донеслись восторги городов, успевших приобщиться к Верди, «Реквиему» и Курентзису.  После Москвы это были Париж и Брюссель.