«Пиковая дама» в Большом

Новая постановка стала одной из самых ожидаемых премьер нынешнего сезона. Особый интерес к премьере был вызван участием в ней знаменитого тенора Юсифа Эйвазова, который выступил в партии Германа впервые в своей карьере. «Наш стиль – строгая условность»,– слова Римаса Туминаса из статьи к буклету Большого театра точно характеризуют образ его спектакля.

Декорации и костюмы, близкие эпохе Чайковского, выдержанные в холодных, темных тонах, подчеркнуто минималистичны (сценограф – Адомас Яцовскис). Знак присутствия Петербурга – лишь колонны, напоминающие о Казанском соборе; немногие предметы, необходимые по ходу действия – рояль в комнате Лизы, вольтеровское кресло графини и столы в сцене бала у сановника и в игорном доме,– фактически оставляют огромное пространство Исторической сцены Большого театра свободным.

Судя по первым спектаклям, свободными в выборе рисунка роли чувствуют себя и солисты. Вопреки установке режиссера на то, что Герман «немец, чужак», что он «не способен любить других», главный герой в исполнении Юсифа Эйвазова – темпераментный южанин, открытый в выражении своих чувств, нежный по отношению к Лизе от начала до конца оперы (даже его рассказ о смерти графини – «Я только поднял пистолет, и старая колдунья вдруг упала» звучит с оттенком растерянности и сожаления). Теплый и насыщенный тембр его голоса, свободно и ярко звучащие верхние ноты хороши сами по себе; и хотя «крупный штрих» в трактовке роли нередко приводит к отклонениям от текста Чайковского, это искупается артистическим и вокальным обаянием артиста. Юсиф Эйвазов – яркий, своеобразный и убеждающий своим исполнением Герман, эмоциональность и спонтанность которого явно сродни героям итальянских опер веристов. Во многом контрастен этому Герману характер его Лизы – Анны Нечаевой. Героиня оперы в ее трактовке кажется опытной, уверенной в себе, несколько закрытой и подчеркнуто аристократичной; она возвышенна и патетична, убеждает и с вокальной точки зрения – плотным, насыщенным тембром драматического сопрано (отметим, однако, местами чрезмерное вибрато на выдержанных нотах верхнего регистра).

Главная пара исполнителей второго состава – Олег Долгов в роли Германа и Евгения Муравьева в роли Лизы,– на наш взгляд, не уступает названным выше певцам, а их трактовка, вероятно, ближе той, которая мыслилась режиссером спектакля. Герман Олега Долгова (обладателя драматического тенора благородного матового тембра) – явный интроверт, медленнее эмоционально и вокально раскрывающийся, но и более разнообразный в интонациях и трактовке роли; запоминается его реакция на молчание графини в сцене в спальне – судорожная жестикуляция, борьба с собой человека, находящегося в пограничном состоянии сознания. Лиза Евгении Муравьевой своей робостью, задумчивостью, искренностью под стать этому Герману. Нежнейшее, идеально мягкое, лирическое и, вместе с тем, насыщенное, объемное звучание ее голоса остается в памяти.

Состав исполнителей этой постановки надо признать в целом удачным. Харизматичный и по‑настоящему сильный, выразительный в сценическом рисунке (от прямых линий величественных передвижений по сцене до выразительных жестов рук) и в ностальгически окрашенном, тонко нюансированном звучании образ графини создан Ларисой Дядьковой. Необычно сценически и лирическим, светлым звучанием исполнение партии Полины Олесей Петровой. По-своему прекрасны как в мужественной лирике начала оперы, так и в сдержанной ревности ее развязки оба исполнителя партии Елецкого – Игорь Головатенко и Василий Ладюк. Хорош и по‑своему убедителен также баритон Геворг Акобян в роли Томского (хотя ожидаемые на кульминациях этой партии ноты верхнего регистра звучат у него неэффектно, глуховато). Вместе с Суриным и Чекалинским он выглядит в этом спектакле не как «тайный демон», но скорее как бытовой персонаж, спонтанно провоцирующий Германа и одновременно сочувствующий ему. Приятное и запоминающееся впечатление производит Оксана Горчаковская в роли Маши. Ее роль уместно и интересно акцентирована; например, «Ну‑ка, светик, Машенька» поставлена так, что становится понятно,– это песня о ней.

В трактовке ансамблей (дуэтов Елецкого и Германа, Лизы и Германа) Туминас принимает на первый взгляд нелогичное решение, располагая партнеров на большом расстоянии друг от друга. Понятно, что это создает трудности в их координации; но благодаря такому размещению текст, о содержании которого обычно можно только догадываться, звучит непривычно ясно и стереофонично. Как удачный режиссерский прием отметим погружения главных героев в наплывающую на них и убывающую массу хористов, что отражает музыкальную органику «Пиковой дамы». Уходами героев в темную глубину сцены как в небытие запоминаются окончания 5‑й и 6‑й картин. Зацепкой для памяти становится многократно акцентированное Германом на протяжении оперы слово «страшно»… И все же, как очевидно из сказанного, идеи Туминаса понятнее в отдельных деталях постановки, чем в драматургии целого. И финальная картина оперы вряд ли «читается» как ее итоговая кульминация.

В большей степени единство замысла ощутимо в сценическом решении массовых сцен (хореограф-постановщик – Анжелика Холина). Все выходы хора выглядят геометрически-синхронно. Движения хористов являются зримым воплощением музыки – они настолько соответствуют ее ритмическому рисунку, а местами иллюстрируют конкретные детали текста, что воспринимаются почти как воплощение штайнеровской эвритмии. В большинстве случаев движения хора мягко-танцевальны, причем танцуют не только люди, но и плавно в ритм музыки передвигаемые по сцене предметы реквизита (например, упомянутый выше рояль). Естественно вписан в общую картину трогательный и симпатичный хор мальчиков из 1‑й картины.

Хореографически-условный характер новой постановки «Пиковой дамы» переакцентирует внимание, особенно выделяя сцены, которые принято считать «отстраняющими». Одной из них становится изысканная пастораль «Искренность пастушки» – прекрасная, иронически-нежная стилизация, со множеством «вкусных» деталей – от эффектного изображения плывущего корабля группой балета и статистов в пышных белых одеяниях до нежного блеянья барашков, деликатно сопровождающего пение Миловзора (Олеся Петрова). Фигуры обеих оперных солисток – Миловзора и Прилепы (Альбина Латипова) – вписаны в пасторальную феерию с тонким юмором, естественно контрастируя стройным балетным. Их исполнение нежно и чудесно по своей выразительности.

Одним из главных эмоциональных акцентов спектакля неожиданно становится и завершающий первое действие оперы хоровой гимн «Славься сим, Екатерина». Хор исполняет его с авансцены не как приветствие ожидаемой на балу Екатерине (как известно, по условиям цензуры времен Чайковского она не могла появиться на сцене), но напрямую обращаясь к зрителям в зале. Таким образом, преодолевая условность оперного спектакля, гимн звучит как прямое, непосредственное воплощение «патриотического державного пафоса», поданного в соответствии с замыслом режиссера «беспощадно и откровенно, и очень стремительно». Заметим, и здесь, и на протяжении всей оперы четкую дикцию хора – утверждение справедливо даже для эпизодов с элементами полифонии и с архаическим, необычным для современного слуха текстом. Это, такое редкое для современного оперного театра качество является безусловной заслугой как главного хормейстера Валерия Борисова, так и музыкального руководителя постановки Тугана Сохиева.

Оркестр Большого театра под управлением Сохиева звучит в высшей степени культурно, сбалансированно, точно в отношении деталей фразировки и штрихов; стремясь скрупулезно следовать тексту партитуры Чайковского, дирижер убирает традиционные для «Пиковой дамы» отклонения от текста (например, привычную на слух, но отсутствующую в нотах фермату на кульминации арии Лизы в третьем действии). Отметим редкое для наших оркестров благородное мягкое звучание медных, изысканное сочетание приглушенных соло кларнетов и засурдиненных валторн в сцене перед песенкой графини, эпизоды тихой пульсирующей музыки у струнных (в начале 4‑й картины, в сопровождении ариозо Германа «Если когда‑нибудь знали вы чувство любви» и другие). Вместе с тем, слушая оперу, и вдруг задавшись целью обратить внимание на какую‑нибудь деталь звучания, понимаешь, что вычленить ее из единства в принципе трудно. Настолько глубоко прочувствована и передана органика музыки Чайковского в этом исполнении…