События
Не нужно быть экстрасенсом, чтобы предречь успех концерту, на котором выступает Государственный симфонический оркестр Республики Татарстан под управлением Александра Сладковского. Его залог – стабильно высокий профессиональный уровень коллектива, харизматичность дирижёра, буквально заражающего зрительный зал своей энергией, et cetera…
В сезоне 2018/19, ГСО РТ провел первый персональный абонемент в Московской филармонии. По его успешным итогам в текущем сезоне последовало продолжение. Закономерно! Программы этих концертов имеют как внешнюю, так и внутреннюю драматургию: не просто схожая тематика, но сквозной сюжет, превращающий абонемент в многосерийный спектакль. А то, что у Сладковского и каждый отдельный концерт срежиссирован до мелочей, и в нём нет ни одного случайного произведения, попробуем доказать на примере одной из «серий сериала», прошедшей в Концертном зале имени Чайковского 11 ноября.
Симфоническая поэма «Смерть и просветление», «Четыре последние песни» Рихарда Штрауса и Пятая симфония Густава Малера. Поздний «поствагнеровский» немецкий романтизм, который очень близок Сладковскому-дирижёру; недаром в репертуаре его оркестра эта музыка занимает значительное место. Но перед нами только «вершина айсберга». Углубляемся дальше: все произведения так или иначе посвящены теме смерти, вернее финалу жизни художника после мучительной борьбы с внешним миром. А теперь самое главное: Сладковскому удалось так построить концерт, так расставить акценты, что три произведения двух композиторов воспринимались как одно гигантское развёрнутое полотно, своего рода трёхчастная симфония, возводящая слушателя, по словам самого маэстро, «из мрачных лабиринтов к свету». Симфония и одновременно театральная пьеса, музыкальными средствами раскрывающая «сверхсюжет», который, если упрощать, сводится к следующему: «Смерть и просветление» – образы метания, агонии, смерть как таковая, но дающая надежду на «свет в конце тоннеля»; «Четыре песни» – тихое, уже умудрённое «просветлением», прощание с жизнью; наконец, Пятая симфония – победа вечной жизни над смертью, финал-апофеоз всего концерта.
Итак, перед нами комната, где умирает больной. Кинематографически зримые образы «Смерти и просветления» не нуждаются в словах и сценическом действии. Парадоксально, но Александр Риттер, композитор, дирижёр и скрипач, благодаря влиянию которого Штраус обратился к жанру симфонической поэмы, написал своё стихотворение – ту самую литературную программу, основу основ самой идеи программной музыки – уже после того, как поэма была завершена. И ещё один парадокс: Штраус начал писать её в 25 лет! Молодой, физически здоровый человек сумел показать умирание практически с документальной точностью!
Вот мучительно-тягучее вступление, «между земным существованием и небытием», освещается мимолётным счастливым воспоминаем. Красота и проникновенность мелодии у солирующей скрипки под аккомпанемент арфы прерывается болезненным всплеском; мятущейся пульсацией боли на фортиссимо. Но боль отступает, вновь сменяясь лирическим воспоминанием, и оркестр вновь «уходит» на пианиссимо. И новый накат страданий…
Интересный композиторский приём, на котором Сладковский заостряет внимание, обостряя динамические контрасты: физическая боль – это всегда форте, воспоминания – пиано. То есть буквально – крик и отдохновение. И при этом «волнообразии» неуклонное общее стремление вверх, к преодолению самого себя. Полёт в вечность. И катарсис…
Между поэмой «Смерть и просветление» и «Четырьмя последними песнями» – действительно последними! – без малого 60 лет. А воспринимаются песни словно поэтическое продолжение симфонической поэмы, словно традиционная медленная вторая часть нашей «единой симфонии». Более того, в песне «На вечерней заре», венчающей цикл, в партии валторны проходит главная тема только что прозвучавшей «Смерти и просветления», словно «подсказывая» нам: всё это звенья одной цепи!
В цельности общей картины несомненная заслуга Анастасии Калагиной, солистки Мариинского театра. У певицы сложился идеальный ансамбль с оркестром – сложнейшая вокальная партия синтезируется в общую звуковую палитру. Певице не нужно «перекрикивать» оркестр; достигнуто то самое «вагнеровское» единство всех инструментов, одним из которых является человеческий голос. И это дорогого стоит и, к сожалению, редко получается особенно в музыке немецких неоромантиков! Калагина и Сладковский находятся на одной волне, в полной гармонии друг с другом; они одинаково чувствуют, понимают и по-настоящему любят музыку Штрауса. Остаётся только добавить, что Калагину отличает не только темброво богатый голос, безупречный музыкальный вкус и чувство стиля, но артистическое достоинство и аристократизм. И если после первого исполнения «Песен» в 1950 году к публике обратились с просьбой не аплодировать, чтобы почтить молчанием память недавно скончавшегося композитора, то теперь, в знак наивысшей похвалы мастерству певицы, хотелось также хотя бы на миг воздержаться от оваций, чтобы успеть пережить эмоциональный подъём, вызванный её пением, вернуться на грешную землю и вновь обрести связь с реальностью…
Но действие продолжается. Пятая симфония Малера имеет внутреннюю связь с его вокальными циклами «Песни об умерших детях» и «Песни последних лет». Ничего не напоминает? Итак, «закольцовываем» наш симфонический «спектакль», нашу «единую симфонию».
Вроде бы смерть победила. Перед нами проходит похоронное шествие, «родственное» вагнеровскому Траурному маршу на смерть Зигфрида из «Сумерек богов». Сам композитор считал Траурный марш лишь вступлением к следующей части, Аллегро, в которой макабрическая пляска продолжает галерею образов смерти, но затем уступает место невероятно красивой трепетной мелодии, широкой и взволнованной, которая приводит к репризе, предопределяющей апофеоз финала, но пока только намёком. Третья часть – Скерцо – калейдоскоп красок и настроений, ещё неустойчивых, но уже явно оставивших позади безнадёжное отчаяние смерти. Лёгкий непринуждённый вальс сменяется прозрачной «пейзажной» лирической картинкой, вновь уступающей место танцу, а вдали уже слышится песня… Четвёртая часть – Адажиетто – это та самая песня без слов, льющаяся, нежная, щемящее-прекрасная «бесконечная мелодия», внимая которой начинает что-то сладко сжиматься внутри. Наверное, сердце… Мы уже где-то слышали это. Ах, да! Хрупкая фигурка в чёрном платье только что пела о том, что «по жизни пройдя сквозь все беды и радости, дошли мы с тобой до последней земли. Горят небеса предзакатною сладостью…» На глаза наворачиваются слезы – и это не метафора! Ты вдруг понимаешь, что у тебя есть бессмертная душа, которая тянется к свету. И, наконец, приходит! Приходит бесповоротно! Без всякого перерыва, с последним аккордом Адажиетто, накрывает волна солнечного света Рондо-финала. Вот оно, просветление! Просветление во всех смыслах этого слова! И словно торопясь, укоряя темп, сменяя друг друга в прихотливом кружении, все мелодии, мотивы, темы приводят в итоге к ликующему апофеозу, утверждая победу жизни и света.
У Сладковского удивительная особенность – даже через самые трагические сочинения дарить надежду на лучшее. И заставить слушателя поверить. Может быть, в этом и есть причина неизменной любви публики к дирижеру, дарящему Свет.
