События
Теодор Курентзис и musicAeterna провели уже вторую по счету творческую резиденцию в Москве – именно в таком формате теперь проходят каждые крупные гастроли коллектива в России и за рубежом. Резиденция – это не только концерты (в данном случае их было два – симфонический в «Зарядье» и хоровой в Римско-католическом Кафедральном соборе), но и мастер-классы для профессионалов и любителей, поэтические чтения и даже тактильная репетиция для подопечных Фонда поддержки слепоглухих. И если первая резиденция-2021 была построена вокруг имени Малера, то теперь главным героем стал Шостакович. 26 сентября в «Зарядье» прозвучали его поздние произведения: Четырнадцатая симфония (1969), Тринадцатый квартет (1970) и «Семь стихотворений А. Блока» (1967).
Концерт Курентзиса всегда больше, чем концерт, а в наши дни – тем более: он воспринимается как некая соборная акция, возможность побыть вместе, послушать, подумать, помолчать, может быть, даже помолиться. Программа выбрана тщательно: исполняемые произведения написаны, как мы видим, буквально друг за другом, и они, несомненно, коррелируют друг с другом (13-й квартет друг композитора Исаак Гликман вообще называл «младшим братом» 14 симфонии). Их главная тема – смерть: несправедливая, ужасная, с которой невозможно смириться. Все сочинения, исполненные на вечере, создавал глубоко больной композитор, разочарованный в жизни, ощущающий себя на пороге вечности. Из письма Шостаковича к Гликману (3 февраля 1967, Москва): «Дорогой Исаак Давыдович! Много думаю о жизни, смерти и карьере… Я, несомненно, зажился. Я в очень многом разочаровался и жду много ужасных событий… Разочаровался я в самом себе. Вернее, [убедился] в том, что я являюсь очень серым и посредственным композитором… Мысль, которую я сейчас изложил, ужасная мысль. Т. к. мне осталось жить еще 10 лет, то тянуть эту ужасную мысль в течение этих лет… Нет! Не хотелось мне быть на моем месте. Однако, сочинение музыки – влечение рода недуга – преследует меня. Сегодня я закончил 7 романсов на слова А. Блока»…
Как и «Семь стихотворений Блока», 14-я симфония в 11 частях – тоже своего рода вокальный цикл: написана на стихи Рильке, Лорки, Аполлинера, Кюхельбекера. Выскажу парадоксальную и, возможно, крамольную мысль: не знаю, как другим слушателям в этот вечер, но мне почему-то от литературной основы хотелось абстрагироваться, более того, не вслушиваться в слова. Признаться, даже голоса вокалистов (Надежды Павловой, Алексея Тихомирова в 14-й симфонии, Елене Гвритишвили – в блоковском цикле) лично я воспринимала как своеобразные инструменты. Мне показалось, что музыканты именно так и задумали: играть очищенным от содержательной нагрузки звуком, как если бы ничего о ней не знали. Особенно это касается квартета (солисты musicAeterna Ольга Волкова, Иван Субботкин, Наил Бакиев и Мириам Пранди). Здесь каждый звук был, казалось, на вес золота – настолько чисто, тщательно, выверенно музыканты исполнили квартет. В затемненном зале, в гробовой тишине отчетливо слышалось даже пианиссимо. Интересно, думал ли Шостакович о красоте музыки своего квартета, о том, что можно просто наслаждаться его звучанием? Не знаю, но я наслаждалась, хотя, казалось бы, красота звука уж точно не главное в позднем Шостаковиче. Кстати, судьба этого квартета с самого начала сложилась счастливо: на мировой премьере в Малом зале Ленинградской филармонии в декабре 1970 года, по свидетельству Гликмана, «публика встала и стояла до тех пор, пока квартет не был целиком исполнен во второй раз». Играл Квартет имени Бетховена, одному из участников которого – Вадиму Борисовскому – он и посвящен. «Дареному коню в зубы не смотрят, – писал ему автор в сентябре 1970. – Но все же мне хотелось бы, чтобы к квартету ты отнесся хорошо».
Блоковский цикл – это семь диалогов голоса (Елене Гвритишвили) с инструментами: скрипкой (Ольга Волкова), виолончелью (Алексей Жилин) и фортепиано (Николай Мажара). Каждая часть – своеобразный дуэт или трио, а в финале звучит весь квартет. Исполнители деликатны по отношению друг к другу, чувствуется прекрасное чувство ансамбля. Музыкальная палитра почти всюду немногословная, скупая, многие фразы как будто повисают в воздухе, зависают в паузах… Самая полнозвучная, кульминационная часть, которая звучит актуальнее некуда, – «О, как безумно за окном»… Шостакович писал Гликману 19 марта 1969 года из Москвы: «Накануне ухода в больницу я прослушал “Песни и пляски смерти” Мусоргского, и мысль заняться смертью у меня окончательно созрела. Я бы не сказал, что я смиряюсь перед этим явлением. Вот и стал я подбирать стихи. Подбор стихов, возможно, случайный. Но мне кажется, что музыкой они объединены. Писал я очень быстро. Я боялся, что во время работы над 14-й симфонией со мной что-нибудь случится, напр[имер], перестанет окончательно работать правая рука, наступит внезапная слепота и т. п. Но все обошлось благополучно».
Впервые симфония, посвященная, кстати, Бриттену, была исполнена 21 июня 1969 года в Малом зале Московской консерватории – играл Московский камерный оркестр под управлением Рудольфа Баршая. «Симфония произвела на собравшихся сильное впечатление. На меня тоже», – рапортовал Шостакович Гликману. Успех повторился и осенью в Ленинграде. И теперь, спустя полвека, ничего не изменилось. Симфония все так же «придавливает» публику. Но на этот раз она воспринималась еще и как мощное высказывание Теодора Курентзиса, который далеко не впервые обращается к Шостаковичу как к своему единомышленнику. Ставка и тут, как мне показалось, была сделана на безупречность и чистоту исполнения. Ярких красок оркестру добавили солисты: теплое, эмоциональное сопрано Надежды Павловой, с которой Теодор Курентзис сотрудничает постоянно, и бас Алексея Тихомирова, который вылепил свою партию с большим достоинством и профессионализмом. Насколько я знаю, раньше он с маэстро не работал, но удивительно гармонично вписался в команду.
Между тем тексты 14-й симфонии просто леденят душу: «Три лилии на могиле моей без креста», «Меня раздели догола, когда ввели в тюрьму» – Аполлинер; «Поэт был мертв» – Рильке etc. (не знаю, есть ли что-то более страшное в мировом репертуаре, по крайней мере, в такой концентрации?). И по контрасту в музыке – тихие, крадущиеся звуки, прозрачная ткань, паузы, тишина… Тишина вообще «звучит» здесь весомо, если так можно выразиться, «громко», особенно в самом конце. После жутковатого финала «Всевластна смерть» на стихи Рильке Теодор поднял руку и долго-долго не опускал ее. В зале боялись пошелохнуться.
Да, у Шостаковича был свой взгляд на тему смерти, который едва ли можно назвать философским. Как писал Рудольф Баршай, Дмитрий Дмитриевич о своей 14-й симфонии говорил так: «Я протестую, протестую, этого не должно быть. Поэтому я это сочинил».
