Внеклассное чтение
В поиске сравнений для музыки Вагнера чаще всего останавливаются на религии и наркотиках. Если честно, я никогда не испытывал подобного фанатизма и, впервые попав в Байройт, в интервью о «моем» Вагнере позволил себе «кощунство», заявив, что в операх Мастера я являюсь горячим почитателем… оркестровых, безвокальных эпизодов (на что, как и следовало ожидать, понимания не встретил!). Тем не менее, если ты в течение нескольких лет на летние месяцы получаешь «прописку» в атмосфере повального психоза и становишься счастливым обладателем бесплатных билетов на все генеральные репетиции, то начинаешь посещать театр на Зеленом холме даже с удовольствием. Слабак покоряется судьбе, но мужественного пианиста-аккомпаниатора «голыми руками не возьмешь», вот и пытается он в темном зале, трезвый в компании алкоголиков, с толком использовать «божественные длинноты».
В то лето 2005 года я поставил себе целью найти, наконец, среди вагнеровских теноров исполнителя для давно задуманного проекта — компакт-диска «Лист. Песни для тенора». Не подумайте, что каждый из «дальнобойных» Зигфридов и Зигмундов годится для этого. Чтобы петь Листа, дóлжно обладать не только крупным голосом, способным противостоять рокоту фортепианных «виртуозностей», но и умением «возвыситься» в звучании до небесных pianissimi, зафиксированных в нотах несчетным количеством букв «р». К тому же, если ты хочешь представить на диске Листа-полиглота, нужно быть готовым петь по-немецки, по-итальянски, по-французски, по-венгерски, по-русски… Комплекс трудный и редкий. Да и мой брат-концертмейстер неохотно берется за Листа в Lied: песни технически не менее сложны, чем сольные фортепианные опусы.
Среди целого букета вагнеровских «первачей» мне приглянулся в то лето молодой Эндрик Воттрих, исполнитель партии Рулевого в «Летучем голландце». Он выделялся среди коллег по сцене удивительной логикой вокальной фразы, продуманной, ясной дикцией и верностью вагнеровской динамике. Он не «тужился», чтобы быть замеченным, и в своем «актерстве» не переигрывал.
Познакомились мы чуть позже, когда фестиваль «набрал туры». Байройтские артисты проводят много времени в артистическом ресторане — там их «не достают», ибо в запрещении входа для посторонних исключений не делается. К тому времени меня уже посвятили в нюансы приватной жизни Воттриха. Нельзя было не заметить, что он постоянно находился рядом с Катариной Вагнер, дочерью «правящего монарха» Вольфганга Вагнера. Стройная блондинка (ни дать ни взять олицетворение богини немецкой мифологии) и Эндрик, «накачанный» бодибилдер, прекрасно смотрелись рядом.
При моем философском отношении как к плохой, так и к хорошей критике, меня удивило, что все газеты в один голос ругали певца. О причине этого я сразу спросил его. Ответ длился добрый час, пока подошедшая Катарина не отвела от меня разговорчивого тенора. Надо отдать должное, его представление о мире отличалось определенной целостностью. Продажность, коррупция, непорядочность — с ними он мириться не хотел и объявил войну, как я понял, всем и вся. До этой встречи мне казалось, что донкихотство осталось в далеком прошлом. Ан нет: рыцарь без страха и упрека XXI века проповедовал мне свои воззрения. Начиная говорить о своей боли, Эндрик увлекался и терял представление о разумности. Вот и росло число им обиженных в геометрической прогрессии.
Наш разговор происходил за обедом, и я, известный обжора, с удивлением наблюдал, как певец запихивает в рот еду и глотает ее, совершенно не понимая, чтó он ест. Совместить кулинарное наслаждение с беседой было ему не дано.
Эндрик, выглядевший как Шварценеггер, ставший певцом, рассказал, что в молодости он был худым и тщедушным, что постоянно откладывало отпечаток на его самоощущении в окружающем мире. Упорный труд «через боль» в жиме позволил ему достичь желаемого: все стали воспринимать его «серьезно». Это самосовершенствование продолжалось бесконечно, и, приехав с выступлениями в Лондон, Париж или Милан, он сразу выискивал фитнес-студию для поддержания своей физической формы.
В день нашей первой встречи Эндрик был наречен мною «Weltverbesserer» («улучшатель мира»), с тех пор иначе я к нему не обращался. Одна из типичных для певца историй: в течение двух сезонов Воттрих был Флорестаном номер один в лондонском Ковент-Гардене. На третий год его пригласили на встречу с местными Ротари. В тот вечер члены клуба — лондонские банкиры, предприниматели, финансовые магнаты — важнейшие спонсоры Королевского театра, хотели услышать от певца последние сплетни оперного мира. Но не тут-то было: Эндрик прочитал им лекцию об их коррумпированности, об обирательстве масс, сговоре против демократии. Все оторопели… Этот сезон стал для певца последним в Ковент-Гардене — больше для его приглашения денег не давали.
Весь оперный мир с интересом наблюдал, что еще «выкинет» наш Дон Кихот. На презентации «Парсифаля» он, исполнитель главной роли, публично охарактеризовал режиссера Шлингензифа как «бесталанного фашиста» и т. п. Скандал сопутствовал всему периоду от начала постановки до последнего спектакля. Пресса, всегда охочая до «жареного», накаляла страсти. Если честно, лишь позже я понял, почему Вольфганг Вагнер допускает все это. Формально отстранясь, хитрый лис постоянно подливал масла в огонь. Он чувствовал свою старость и немощь и осознавал, что любой скандал для умирающего Байройта лучше вежливого молчаливого одобрения, а разъяренные «бу» наэлектризованной публики лучше «позевывающего» партера. Вместе с ним уходил в могилу старый Байройт, и он готовился передать бразды правления своей малоталантливой дочери. Но тогда я лишь начинал «входить в тему» и не знал подспудные механизмы.
Я спросил Эндрика, откуда у него такой музыкантский уровень. Оказалось, что он параллельно с пением занимался и игрой на скрипке, что, конечно, отложило свой отпечаток. Певец был прекрасно образован и начитан (для исполнения немецкой Lied интеллектуальность мироощущения и литературная образованность важнее вульгарной музыкальности!). Как никто другой, Эндрик подходил для реализации моего листовского проекта, и я тут же предложил певцу свою фортепианную руку и сердце. «Приноси ноты», — ответил Эндрик, и тем летом началась наша практически ежедневная работа над проектом.
Бывают певцы, с которыми ты встречаешься на одну программу. Но с Эндриком случилось иное: «всерьез» мы занялись и Шуманом, и Шубертом, и Вебером. На все мои предложения Эндрик не раздумывая с радостью соглашался.
Есть певцы, вокальная карьера которых протекает по принципу «от добра добра не ищут». Они на всю творческую жизнь остаются верны техническому наследию, полученному от своего учителя. И если это разумно «скроено» на них, они становятся счастливыми и удачливыми людьми. Но есть и пытливые (немножко сумасшедшие), которые с усердием алхимиков пытаются открыть секреты самоусовершенствования. Что интересно, по большей части, удача им не сопутствует. К таким относился и Эндрик. К примеру, он с гордостью сообщал мне, что если он выпятит левую часть груди и приподнимет правое плечо, тогда он одним махом взлетит на следующую ступень вокального мастерства. Назавтра плечи и грудь уступали место спине и лицу. Всё бы ничего, но будучи вокальным профессором в Высшей школе музыки в Вюрцбурге, он продолжал проводить свои эксперименты и на своих студентах. Не стану описывать его педагогические успехи или неудачи, но поводов для критики он давал немало. При этом, всё это перемешивалось с разного рода мистическими прорицаниями, снами и предчувствиями. Цыганка предсказала молодому Эндрику всё, что ожидает его в жизни, и то, что с ним происходило, он постоянно сверял с предначертанным. Я позволял себе подшучивать над своим близким другом по этому поводу, но он не обижался.
Отдельно хочется сказать о его отношениях с Катариной Вагнер. Это была удивительная любовь! Катарина вошла в его мир и стала вершиной жизненных надежд, единственной, желанной. Ее появление было еще одним доказательством в оккультном представлении Эндрика о связи реального и потустороннего. «Цыганка нагадала встречу с черной женщиной», — многократно повторял мой друг (хотя большой внешней черноты в блондинке Катарине я не наблюдал, зато в характере — сполна). Но я объяснял эту «черноту» не действием потусторонних сил, а вполне реальной, земной глупостью.
Еще с молодых лет Эндрик осознавал свою миссию в служении музыке Вагнера. Он уже предвкушал, что они с Катариной превратят Зеленый холм в Олимп, благо Бог послал ее для совершения предначертанного деяния. Полагаю, умственная ограниченность его подруги была Эндрику в каком-то смысле на пользу. Она слушала его проповеди и играла с ним в творческое партнерство. Меня восхищал ее животный инстинкт самосохранения: после смерти отца, став руководительницей фестиваля, она сразу взяла в свою «лодку» Кристиана Тилемана, безусловно, самого значительного вагнеровского дирижера того времени. Но Тилеман тут же начал борьбу за расширение своих прав и положения, за что и был хладнокровно «поставлен» на место.
В задачи статьи не входит описание оглушительных неудач режиссерской карьеры Катарины Вагнер. Но Эндрик свято верил, что успехи — впереди. Я был честен: близко подружившись с Эндриком, я неустанно говорил, что семья Вагнеров использует его, и, сполна получив все необходимое, Катарина «выбросит» его как фантик от съеденной конфетки. Но любовная слепота — серьезное, порой неизлечимое заболевание. К сожалению, мое предсказание сбылось, но до этого я стал предметом активной ненависти Катарины: делить Эндрика она не хотела ни с кем.
Полагаю, пришло время сказать и о творческих достижениях и победах моего друга — в историю Байройта одними скандалами не войдешь! За свою «фестивальную» карьеру он пел там в «Летучем голландце», в «Тристане и Изольде», в «Нюрнбергских мейстерзингерах», в «Зигфриде». С 1993 по 1999 год Эндрик был ангажирован Баренбоймом в Государственной опере Unter den Linden, большим успехом стали его «Дон Карлос» в Бонне, «Отелло» с Зубином Метой в Вене, «Тангейзер» в миланском Scala…
Работа над проектом диска успешно продвигалась. Фирма-издатель была найдена, и мы, сначала в Байройте, а потом и в Берлине, продолжали работать. Я был счастлив: о лучшем солисте, музыкальном партнере, ответственном и самостоятельном, я и мечтать не мог. Наши бои (в кооперации с Эндриком против вокальных, фортепианных и художественных сложностей Листа, а Катарины — против меня) протекали с неослабевающей силой.
Апрель 2017 года обещал быть для нас с Эндриком успешным. После хорошего приема листовского диска у слушателей и (неожиданно) у критики фирма звукозаписи VMS предложила нам «увековечить» и Schwanengesang Шуберта.
У меня всегда складывалось ощущение, что большинство исполнителей переносят главный драматургический «удар» на вторую половину цикла, на песни, написанные на стихи Гейне. Но мы с Эндриком, будучи большими почитателями Рельштаба, автора текстов первой половины цикла, поставили целью уже с первых песен «взять быка за рога»: мой солист, как никто другой, был языково пластичен и проникновенен, что является непременным условием для убедительной интерпретации.
Довольный тем, как идет подготовка к записи, я пригласил на репетицию 17 апреля нескольких своих студентов — послушать большого певца в работе никому не вредно. Воттрих был до болезненности пунктуален, и за минуту до начала все мы замерли в ожидании его появления. Секундная стрелка добежала до двенадцати, затем сделала еще несколько оборотов — Эндрика не было. Я взялся за телефон. Долго никто не подходил, наконец, трубку сняли. «Эндрик, ты забыл, что у нас сегодня репетиция?!» «Эндрик не придет, он умер», — ответил незнакомый голос. Прошло уже много лет, но я до сих пор, вспоминая этот момент, ощущаю холодок, пробежавший по моему телу. «Вы шутите?!» — закричал я. — «Нет, я серьезно!» Незнакомец представился: «Я друг Эндрика и на несколько дней приехал к нему погостить. Он к Вам собирался и прилег у телевизора, чтобы скоротать время. Я находился в соседней комнате. Когда я к нему зашел, он уже не дышал. Скорая помощь ничего сделать не смогла. Сердце. Он очень ждал сегодняшнюю репетицию…»
В тот день я потерял не только замечательного певца-партнера, но и близкого друга, с которым меня связывало жизненное и сценическое взаимопонимание. Ушел умный, странный, сильный, но и слабый человек. Предсказание его ранней смерти сбылось: Эндрику было 52 года.
Мне всегда казалось, шубертовскую «На чужбине» из «Лебединой песни» он пел о себе:
Горе блуждающим, дом покидающим!
Тем, кто скитается, в мире теряется,
Братьев покинувший, близких отринувший,
Горе сердцам таким, счастья не будет им.
(Л. Рельштаб, пер. С. Заяицкого)
