События
Свое традиционное новогоднее выступление в Большом зале Московской консерватории, пришедшееся в этот раз на 28 декабря, Теодор Курентзис и его оркестр musicAeterna посвятили музыке Прокофьева. Программа вечера сопоставила одно из самых волшебно-светлых «молодых» произведений мастера, Первый скрипичный концерт, и созданную им на склоне лет Пятую симфонию, в эпосе которой, однако, чуткое ухо расслышит далекое эхо фантазий юного романтика.
Признаюсь в особо нежном чувстве, которое питаю к Первому концерту: в нем Прокофьев проявил себя как тончайший лирик и неисправимый сказочник. Хрупкие ноктюрны первой и третьей частей, словно рождающиеся из трепета самого воздуха и оттеняемые гротескными, иногда «страшными» (но никогда не пугающими всерьез) ужимками танцевальных тем, делают эту партитуру похожей на тот самый «магический кристалл», в свечении которого (помните Пушкина?) художник улавливает образы своей фантазии. Скрипичная партия – один из таких уловленных воображением «персонажей». Главный, но не единственный. Возможно, именно эта идея «голоса из оркестра» руководила Курентзисом, когда он вывел на подиум рядом с собой не кого-то из всем известных солистов, а концертмейстера первых скрипок musicAeterna Ольгу Волкову.
Разумеется, за плечами Ольги, победительницы нескольких международных конкурсов, далеко не только игра в оркестрах (да каких – помимо musicAeterna достаточно назвать симфонический коллектив Мариинского театра), а первый сольный концерт был дан ею в семилетнем возрасте. И все же, догадываюсь, главное амплуа артистки – работа в оркестровой группе. Случайно ли ее «выходное» соло в первой части звучало так приглушенно-матово? Что, кстати, совсем не недостаток: этот звук, подобный скромному слову застенчивой красавицы, естественно вплелся в полифонию кларнетовых, фаготовых и прочих голосов, доносящихся из волшебного тумана оркестровых фонов. А как любовно обвивались друг вокруг друга звуковые «нити» скрипки и арфы при возвращении этой темы в конце первой части, образуя ажурный орнамент фона, мелодию же уступая флейте.
Но у этой «сурдины без сурдины» было бы еще более убедительное оправдание, если бы она стала отправной точкой для эмоционально насыщенного музыкального развития в быстрой второй части, в патетических кульминациях финала. Тем более, что Прокофьев так построил партитуру, что при всем явленном многоцветье оркестра, от нежнейшего тремоло струнных до брутальной тубы (как тут не вспомнить Кухарочку из «Любви к трем апельсинам»), ни один из инструментов ни на мгновение не нарушает вольного дыхания скрипичной партии. А чуткий маэстро эту гармоничную палитру заботливо воссоздает.
Однако даже творцу сегодняшнего Ольгиного бенефиса – Курентзису – похоже, не хватило яркости ее звука, иначе чего бы дирижеру, то, наклонясь к солистке, хлопать себя по уху, то почти обнимать ее своими невероятно пластичными руками, давая понять: я тебя не слышу, пожалуйста, громче!
К счастью, у Ольги была возможность реабилитироваться в бисе: уверенное исполнение горячо-страстной Третьей сонаты-баллады Эжена Изаи намекнуло на истинные способности исполнительницы. Возможно, когда-нибудь подобное произойдет у нее и с Концертом…
Величие Пятой симфонии давно доказано Мравинским, Кусевицким, Рождественским, Бернстайном и другими легендарными дирижерами. И все же до сих пор нередко слышишь, что подлинный симфонизм, то есть диалектическое развитие-взаимодействие тем, Прокофьеву чужд, он мыслит механическими стыковками, сюитными контрастами. А еще в последние десятилетия стало модно противопоставлять Прокофьева и Шостаковича: второй-де был истинным летописцем эпохи, тогда как первый преимущественно выстраивал красивые фасады – лирический, как в Концерте, или официозный, как в партитурах советского периода, в том числе Пятой симфонии.
Курентзис с первых тактов рушит этот стереотип. Эпический зачин флейты и фагота звучит подчеркнуто сдержанно по темпу и громкости, позволяя предположить перспективу громадного драматургического разворота. И, в отличие от Концерта, в Симфонии эта перспектива становится реальностью. Первая волна рассказа – компактный массив экспозиции главных тем с венчающей его восторженной лирической мелодией (не Наташа ли Ростова в этот момент «заглянула» в симфонию из создаваемой Сергеем Сергеевичем параллельно оперы «Война и мир»?). Еще больший замах – в разработке, зарождающейся из таинственного пианиссимо струнных и приводящей к кульминации «темы Наташи». Что до коды первой части, дирижер не открывает Америки, подавая ее подобием победных салютов – это звуковое сходство заметили еще слушатели премьеры 1945 года, но мало кто из исполнителей заставляет слушательскую душу так уходить в пятки: тебя будто ставят в середину изрыгающей огонь и гром артиллерийской батареи.
А вторая мощно и грозно катящаяся часть? Где не только «полыхающие» резкими скачками и пассажами-вихрями крайние разделы, но и «беззаботная» середина очевидно навеяны военными впечатлениями: не в эвакуации ли подслушаны композитором эти восточные мотивы? А третья, с ее «небесным» ноктюрном кларнетов, флейты и фагота, который странным образом наложен на сумрачный триольный ритм из «Лунной сонаты» Бетховена? А тема-жалоба из середины этого ноктюрна, приводящая к страшному вскрику всего оркестра? Нет ли тут трагического переосмысления тех самых волшебно-лирических образов, что знакомы нам, в частности, по Первому концерту, но обрели совсем иной смысл? И кто после этого говорит, что Прокофьев не диалектичен, у кого повернется язык сказать, что он не знал, не чувствовал войны?
А праздничный по внешним признакам финал, приводящий, однако, к почти истерической коде, где смешались отзвуки и победных танцев, и салютного грома, и лязга танковой атаки из всех предыдущих эпизодов повествования, – это «приукрашивание действительности»?
Честно говоря, после такой могучей «симфонической диорамы» мне казалось, что ни на какие бисы у исполнителей уже не хватит пороху. Хватило! На изумительную, словно луч солнца после бури, прокофьевскую мелодию-апофеоз из «Золушки». На взрывную румбу, которую я, не зная этой музыки, отнес к неизвестным мне симфоническим страницам Бернстайна, но оказалось, что то – давнее сочинение друга Курентзиса, талантливого сербского композитора Марко Никодиевича «Танцагрегат». Наконец, на роскошно-задушевную транскрипцию… «Подмосковных вечеров» Соловьева-Седого: не знаю, как другим слушателям, но мне в эти минуты вспомнился момент Первого конкурса имени Чайковского, когда его победитель американец Ван Клиберн вдруг заиграл на бис суперпопулярную мелодию. И вызвал шквал восторга: в разодранном холодной войной мире музыка вдруг объединила людей из самых разных, в том числе не очень дружащих между собой, стран.
Не правда ли, посыл, не потерявший актуальности?
За еще одно хотел бы я поблагодарить musicAeterna и организаторов концерта – за буклет со статьей композитора Сергея Невского, где известный современный сочинитель поделился своим взглядом на творчество Прокофьева. Например, ключевыми определениями Концерта у него являются «элегантный» и «идиллический» (для меня таковые – «сказка» и «волшебство»). А эпическая Симфония хвалится прежде всего за моменты фактурного минимализма в начале финала или в третьей части, образность которой сравнивается с балетом «Золушка» (притом ни слова о трагическом звучании этой лирики). Личностные различия? Поколенческие? В любом случае – познавательно. Может быть, даже и приоткрывает тайну, отчего некоторые сочинения «актуальных» авторов доходят до аудитории, к которой принадлежу я, не без труда.
