События
Давно ожидаемая премьера «пасхальной мистерии» Рихарда Вагнера была запланирована на первые числа апреля, но в итоге, ввиду очередного локдауна, была перенесена в виртуальное пространство и состоялась 18 апреля, аккурат посередине двух Пасх – католической и православной.
Надо отдать должное театру и европейским медиа, которые предоставили долгосрочный бесплатный доступ к трансляции на самых разных платформах: неделю спектакль можно смотреть в онлайн-архиве австрийского телевидения TVthek.ORF.at и месяц на сайте немецко-французского телеканала Arte. И это не считая двух вечерних показов постановки по телевидению, радиотрансляции, нескольких тематических передач и интервью со звездными солистами – Элиной Гаранчей и Йонасом Кауфманом.
Первые разговоры о сотрудничестве с Кириллом Серебренниковым театр начал еще в то время, когда режиссер находился под домашним арестом. Позднее к трудностям личного порядка прибавились закрытые границы, нескончаемый европейский локдаун и полная невозможность что-либо планировать в долгосрочном режиме, особенно в культурной сфере. И вот в этом контексте родился спектакль о несвободе внутренней и внешней, о том, как время жизни, буквально вторя Вагнеру, у нас на глазах превращается в пространство («Zum Raum wird hier die Zeit»), и о главном диалоге, который может вести человек, – честный и нелицеприятный диалог с самим собой.
К экстравагантным сценическим решениям венской публике не привыкать, всего несколько лет назад Алвис Херманис переносил действие «Парсифаля» в австрийскую лечебницу для душевнобольных Штайнхоф, на территории которой стоит легендарная церковь еще одного Вагнера – Отто. В постановке Серебренникова рыцарский замок превращается в тесное тюремное пространство (сценография выполнена «по мотивам» одной их французских тюрем для «безнадежных» заключенных). Здесь и брутальная задиристость замкнутого мужского общества, и тяжелая обреченность, и слепая вера во всепобеждающие символы, которые оживают в венской постановке в виде бесконечного множества татуировок, расцветающих на теле заключенных как на сцене (каждому местный мудрец-сиделец Гурнеманц на спине выбивает меч), так и на огромных экранах, обрамляющих сценическое пространство.
Запечатленные на видео портреты – лица, спины, обнаженные торсы – воссоздают отдельную мифологему, многостраничную энциклопедию российских тюремных татуировок: ритуальная знакопись, неясная грань между клеймом и личным выбором, напоминающая о недавней выставке «Тату» в Государственном музее изобразительных искусств имени А.С.Пушкина. Видеоряд на экране существует контрапунктом к сценическому действию, иногда комментируя его (так, «лебедем», убитым Парсифалем, оказывается один из заключенных – мальчик-альбинос с татуировкой-крыльями на спине), но в основном создавая дополнительный план меж-пространства и меж-времени. Под торжественный аккомпанемент увертюры (дирижер Филипп Жордан ведет оркестр с ровной, благородной сдержанностью) на экране, венчающем низкие тюремные своды, проплывают заснеженные русские леса, среди которых стоит полуразрушенная церковь. Лицом к лицу с обоими пространствами оказывается Парсифаль – единственный, кто наблюдает за происходящим со стороны, и единственный, кто видит историю во временном разрезе. Потому что взрослый Парсифаль в этой постановке встречается со своим прошлым, а на сцене – его юный двойник, его горькие воспоминания. И все, что еще раз переживает Парсифаль, – это и боль, и зависть к себе юному, и стыд, и злость, и отчуждение. Это сумрачное повествование вообще часто балансирует на грани сна или галлюцинаций – так Парсифаль «проговаривает» одними губами реплики других персонажей, потому что они крепко засели в его памяти, а Амфортас слышит терзающий его голос отца лишь в своей голове.
У каждого в этом пространстве свой Грааль – кому свобода, кому вера, кому смерть, а кому любовь, как для искусительницы Кундри (Элина Гаранча), которая в этой постановке предстает в роли журналистки – опытной, циничной и глубоко несчастной. В тюрьме она снимает репортаж о заключенных, зачем-то помогая им втихаря, а на своем рабочем месте – в редакции вздорного медиамагната Клингзора (Вольфганг Кох) вынужденно выполняет все нелицеприятные поручения своего босса. Элина Гаранча кинематографически идеальна в этой роли – взрослая многоопытность соединяется в ней с тоскливой недолюбленностью, которая так явно прорывается в финале оперы. И так же идеально эта дебютная для певицы партия ложится на ее голос – эластично растягивая тесситуру, позволяя демонстрировать нежную сладость и стальную опору, особенно мощную по контрасту с хором юных девушек-цветов (в венской постановке – безукоризненно исполненный хор игривых сотрудниц гламурного журнала, коллег Кундри). Вообще, вся сцена соблазнения Парсифаля не только отлично спета, но и безупречно разыграна с точки зрения того, как выстраивается полифоническая линия мизансцен: поседевший Парсифаль переживает эту драму также физически интенсивно, как и его безмолвный двойник (от Николая Сидоренко, артиста Кёльнского театра драмы, трудно оторвать взгляд на протяжении всего спектакля). Именно Парсифаль одним своим взглядом вершит суд над злодеем Клингзором, а орудием убийства становится пистолет в руках Кундри. И здесь стоит отдать должное и техническому прогрессу сегодняшнего дня (режиссер общался с артистами только через видеосвязь и по телефону), и способности постановочной группы работать и доносить смыслы в дистанционном режиме.
Все участники ансамбля органично встраиваются в разыгрываемую на сцене драму – пылкий Амфортас в исполнении Людовика Тезье, строгий и очень внятный вокально Гурнеманц (Георг Цеппенфельд). И, конечно, главный стержень драмы – Элина Гаранча и Йонас Кауфман, созвучные как вокально, так и артистически интровертному миру этого спектакля. Йонас Кауфман – отдельное удовольствие в этой постановке: находясь большую часть действия почти на краю авансцены, он без надрыва и пафоса пропускает через себя напряженную вагнеровскую драму. В одном из предпремьерных интервью Кирилл Серебренников говорит о том, что главным героем этой истории для него, безусловно, является музыка Вагнера. И Венский филармонический оркестр под управлением Филиппа Жордана обеспечивает очень ясное течение масштабной музыкальной драмы, без темповых экстримов и излишней романтической чувствительности, создавая сильно действующий, мощный звуковой каркас.
После совершенного убийства Кундри оказывается в третьем акте в той самой тюрьме, где начиналось действие оперы. Только здесь уже не видно охраны, а за непрочной решеткой лишь небо и туман. И здесь, наконец, на сцену выходит «настоящий» Парсифаль, который, совершив тяжелый путь по тем самым заснеженным лесам, по собственным грехам и собственной памяти, в финале отворит всем ворота – и выйдут они в этот туман и пойдут кто куда под волшебную тему Грааля. И Кундри здесь не умрет, и Лебедь откроет глаза.
