События
В современных условиях закрытие какого-то мюзикла где-то за океаном может показаться событием второго ряда; однако «Призрак» на Бродвее — одна из тех констант, на которых держался этот мир. Что угодно можно думать о британской монархии, о фильмах Годара или о песенках «Ласкового мая», но нельзя не признать, что для огромного количества людей это не только обстоятельства, сформировавшие реальность, но и попросту то, отсутствие чего делает огромную дыру в пространстве. За вынутым из фона кирпичиком проглядывает скалящаяся бездна, пусть и кирпичик-то был кривенький и неважный.
Писать ликбез о «Призраке Оперы» — задача столь же самоубийственная, сколь и бессмысленная, примерно как пытаться вкратце объяснить досужему читателю, кто такой Рихард Вагнер или зачем люди смотрят «Лебединое озеро». Но некролог — дело другое. «Призрак» стоит тризны, даже если вам глубоко наплевать на мюзиклы, а также если не наплевать до такой степени, что музыка Ллойд-Уэббера и его театральные предпочтения вызывают у вас только снисходительную ухмылку.
Печальная история безобразного гения, выдавленного социумом и оттого незнакомого с моральными категориями, понравилась публике сразу. Французский журналист Гастон Леру, сатирик поневоле и великолепный детективщик, публиковал свое собранье пестрых глав в газете «Ле Голуа» в 1909–1910 годах, имея в виду не столько полюбоваться эстетикой, сколько поместить повествование в координаты этические. Не вышло: love story оказалась интереснее пороков парижского общества и потешных изуверств при дворе персидского шаха.
Роман Леру до сих пор не дождался ни скрупулезной экранизации, ни подробного театрального воплощения, зато моментально стал поводом для более или менее независимого творчества по мотивам: от культового немого фильма, где самоотверженный Лон Чейни подвергал свое лицо болезненному «внутреннему» гриму, чтобы достаточно неприятно выглядеть на экране (киноманы знают и любят, остальные, возможно, никогда не слышали), до не менее культового мистического ужастика с Робертом Инглундом (главную тему из которого вы сейчас наверняка услышали у себя в голове, если вы старше сорока, и вряд ли вспомните, если младше). Мюзиклов тоже было немало, беспомощных (как ревю Кена Хилла с мотивчиками из опер) и претенциозных (как «Фантом» американского сноба Мори Йестона с восьмиголосной фугой среди незапоминающихся, но изящно оркестрованных мелодий). Наверняка еще будут: хорошие сюжеты на дороге не валяются; подозреваю, что останутся однодневками.
Ллойд-Уэббер каким-то чудом собрал из неудобных деталек работающий космический корабль. Говорят (да что там, послушайте сами), попятил главную тему у Pink Floyd. Спародировал все оперы, какие вспомнил. Сочинил разностилевые номера, с которыми заглавная песня все равно решительно не вяжется. Поменял биографию героини, чтобы сделать приятное тогдашней жене Саре Брайтман, а заодно и добился, чтобы роль навсегда за Брайтман закрепилась — в спектакле на всех солистках обязательный парик à la Сара. Создал любовный треугольник, в котором сам до конца не уверен, за кого болеет. И — взлетел к звездам.
Не лучшая партитура и без того проблемного композитора, драматургически сомнительная пьеса Ричарда Стилгоу, либретто, написанное неопытным пером Чарльза Харта, нарочито декоративная режиссура Гарольда Принса, едва выучившиеся к премьере петь солисты — в сумме эти слагаемые создали чудо, породившее собственную субкультуру, а в некоторой степени даже и не «суб». Мерило качества театральной индустрии — спектакль с жесточайшими требованиями к площадке и артистам в неизменном виде игрался примерно в тридцати странах, включая и Россию. Фарфоровый горшок, внутри которого росли звезды мирового музыкального театра — канадец Рамин Каримлу, ныне один из известнейших мюзикловых артистов, жизнь положил на то, чтобы все-таки надеть пресловутую маску и ради этого покинул родину, а еще сушилки для рук собирал и на круизных лайнерах публику веселил. Последний выдох «британского вторжения» — со времен The Beatles, пожалуй, никакая инфильтрация из метрополии в американскую культуру не была настолько успешной. Очень дорогой наркотик, за дозой которого возвращается стар и млад, — автор этого текста видел спектакль за двадцать лет более пятидесяти раз и даже не приближается в этом к самым рьяным фантоманам. Праздник разбивания сердец, который хочется продлить — сиквелы к мюзиклам суть нечто из ряда вон выходящее, а у «Призрака» он есть, и там, конечно, всем сестрам по серьгам: любовь, кровь, риторика и отношения, о которых годами мечтали поклонники.
«Призрак Оперы», мюзикл для инглиш-спикеров о непостижимых и оттого таких милых сердцу французских страстях, идет в родном Лондоне с 1986 года с перерывами, а вот в заокеанском Нью-Йорке — непрерывно с открытия в 1988-м. Для артистов и театральных служб, на протяжении битых тридцати пяти лет обеспечивавших восемь шоу в неделю, он успел побывать и домом, и карьерным трамплином, и тихой гаванью, и болотом, из которого не выбраться. Как туристическая достопримечательность он примелькался, сделался частью бродвейского пейзажа и, говорят, поднадоел. Однако существующий без капремонта спектакль остался предметом культа: за бесконечное время его проката успели родиться и вырасти новые люди, еще не видевшие ни падающей люстры, ни зловещей тени на пасторальном занавесе, ни распахнутых от ужаса и восторга глаз юной певицы. И все это было навсегда, пока не кончилось.
Что ж, смерть неизбежна: Эрик, Призрак Оперы, умер в книге Гастона Леру от любви и раскаяния; заглавный герой мюзикла тихо исчез под плащом, оставив жестокому миру надоевшую маску. «Призрак Оперы» на Бродвее не выдержал финансового бремени карантина, не выдержал собственного возраста и собственной значительности. Говорят, в Лондоне спектакль обновят, а заодно и сделают подешевле; шанс, что он переродится на Бродвее, тоже, разумеется, есть. Будет ли это хорошо, или второй раз и здесь (как в случае с сиквелом «Любовь никогда не умирает») получится уже фарсом? Поживем — увидим. Если поживем.
