События
Кейдж, несомненно, жив, но иногда пауза ‒ это просто пауза: на первом из двух фестивальных вечеров, с романтикой, классикой и барокко, Алексею Борисовичу мешал свет, бивший в глаза. Не четыре тридцать три, но минуты две Любимов ждал светового комфорта. Терпеливо, не раздражаясь и одновременно не впадая в прилюдную беззащитность. Пока дистанция между стоиком и публикой сокращалась, «бацилла символизма» дала о себе знать. Происходящее стало казаться едва ли не метафорой отсутствия Любимова на концертных сценах, во всяком случае, в ближайшее время: незадолго до фестиваля, а именно так анонсировалось «Путешествие с друзьями», появилась информация о том, что Любимов заканчивает с живыми выступлениями. Или все же их приостанавливает? Хочется думать так. Но даже если концерты в «Рассвете» действительно были прощальными, для меня лично «реквиема» не случилось. Наоборот ‒ вспомнились девяностые, отчасти нулевые и десятые, кейджевские «хулиганства» в консерватории, центре «ДОМ» и других пространствах, шутейный колпак Любимова на одной из акций.
Не только второй, «хеппенинговый», но и первый, «серьезный» концерт нынешнего фестиваля завершился бурным весельем: в исполнении универсальной суперскрипачки Марины Катаржновой и ее барочного оркестра Rosarium прозвучал «Дон Кихот» Телемана. Одной из частей этой сюиты дан выразительный заголовок «Дон Кихот отдыхает», она звучала последней. По ее прочтении блистательными молодыми инструменталистами Алексей Борисович, не спускающийся сейчас со сцены без помощи коллег и друзей, буквально выбежал к музыкантам и бросился обнимать художественного руководителя оркестра. На лице его была неописуемая радость. Сжатые в кулаки руки устремлялись вверх.
«Прощенный» жанр?
Предшествовал этому совместному ликованию довольно неожиданный для меня выбор Любимовым первого номера программы: им стали виртуознейшие Интродукция и Вариации Глинки на тему из оперы Беллини «Капулетти и Монтекки». А как же давняя принципиальная установка мастера на неконцертность? В свои восемьдесят он решил вдруг измениться? Не будем спешить с выводами. Все же Глинка звучал на фортепиано Wirth 1844 года, отреставрированном Алексеем Ставицким ‒ замечательным мастером, хранителем старинных клавишных инструментов, «их благодетелем» (воспользуемся любимовской формулировкой). Разумеется, Ставицкий был в зале, без него бы ничего не получилось ни в целом, ни в частностях. Так вот Глинка Глинкой, а возможность исполнить его на инструменте эпохи, кажется, привлекательна для Любимова сама по себе. Впрочем, могу ошибаться. Алексея Борисовича уж точно не заподозришь в музыкальной неизбирательности.
Передоверительное управление
Шумана, скажем, Любимов как не играл, так и не играет. Хотя нет, в 2017-м в Малом зале консерватории вместе со своим учеником Сергеем Каспровым он все-таки исполнял шумановские Этюды в форме канона. Правда, в транскрипции Дебюсси для двух фортепиано: думаю, это был ключевой момент, повлиявший на решение мэтра выступить дуэтом с не вполне близкой ему музыкой. Но сейчас, на юбилейном концерте, можно уже стопроцентно оставаться собой, а Шумана пусть играет Каспров. Сергей и сыграл ‒ Три пьесы-фантазии (опус 111). Впервые на уже упомянутом нами Wirth 180-летней давности! Сыграл блестяще.
Любимов же играл горячо любимого им Шуберта, сначала в четыре руки с другим своим учеником –Владимиром Ивановым-Ракиевским (Характеристический марш, опус 121, номер 1), затем сольно: два Экспромта из опуса 142, номера 1 и 4. Как и прежде, чувствуя себя в этой музыке предельно органично. Равно как и в Моцарте, его Фантазии ре минор, звучавшей в тот вечер на хаммерклавире Walter/McNulty (1792/2023).
А современная Yamaha тем временем продолжала «скучать» (Александр Браже, ученик Наума Штаркмана и Юрия Мартынова, исполнил на ней в начале концерта шумановские «Листки из альбома»), ожидая своего дня и часа.
«Препарированный» оркестр
И эти день и час «объявил» не кто иной, как Джон Кейдж. Снова возникла эта фигура, по-прежнему «обрастающая» множеством толкований, важная не только для Алексея Любимова (сменившего строгую концертную одежду на свободную черную рубашку навыпуск), но и для скрипача, основателя и дирижера OpensoundOrchestra Станислава Малышева ‒ еще и незаурядного инструментовщика, как я для себя неожиданно выяснил. Пьесы Кейджа для подготовленного фортепиано, при всех их достоинствах, стали уже в некотором роде общим местом. А вот услышать их в новой оркестровой версии ‒ свежо и полезно.
«Это А-ле-ша-а»
Сложно было бы представить программу второго дня фестиваля, с модерном, авангардом и современностью, и без Галины Уствольской. Говорить о роли Любимова в переоткрытии ее музыки в России в девяностые годы можно бесконечно. Однако не менее ценен и своеобразен вклад Ивана Соколова, играющего Уствольскую с 1990-го, записавшего все ее фортепианные сочинения. Именно к нему Любимов, уже некоторое время не берущийся за эту музыку ввиду определенных обстоятельств, обратился с просьбой сыграть Пятую или Шестую сонату. Соколов выбрал Шестую: она короче. И не был бы собой, если бы не рассказал со сцены занимательную историю. В конце девяностых он спросил Уствольскую, как она относится к тому, что Любимов, исполняя ее Двенадцать прелюдий, в завершение их сначала играет последнюю, а заканчивает цикл на Одиннадцатой. Может, это уже как-то «узаконено» в нотах, «позволительно» и другим пианистам? «Это А-ле-ша-а», ‒ ответила Уствольская.
Эпилог или антракт?
Малореалистично рассказать в одном тексте обо всех прекрасных музыкантах ‒ участниках фестиваля, если только не начать их банально перечислять. Скажу лучше о ключевых для меня событиях финального дня. Ради Алексея Любимова музыковед Светлана Савенко вновь профессиональнейше спела Сильвестрова, и это настоящий раритет, не только знак любви к давнему близкому другу. Любимов же сыграл на современном рояле «Остров радости» Дебюсси ‒ тонко и технически безупречно, без поправок на возраст. «Яснее ладони что же / Напомнит о жизни этой?» (Рильке, из французских стихотворений.) Так все же эпилог или антракт?
